Страница 102 из 148
На его глазах были слёзы. И мне не стыдно сознаться, что и мои были влажны.
Уходя, он бросил на меня последний взгляд и сказал:
— Вы бледны, как смерть, дон Хаим. Я никогда не видал вас таким. Мужайтесь. Если вы всё потеряете, с вами останется ваша жена. Её поцелуи могут вознаградить человека за многое. Подумайте о ней, дон Хаим.
— Не бойтесь, дон Рюнц, я не забуду о ней.
Он вышел. Я взглянул на часы. Был уже седьмой час, и надо было торопиться. В два прыжка я очутился у комнаты моей жены. Кинжал торчал по-прежнему в замочном отверстии. Я вынул его и постучал, ответа не было. Я отпер дверь и вошёл. Комната была пуста. В первую минуту я был совершенно ошеломлён и едва верил своим глазам. Как сумасшедший бегал я по комнате, обыскивая каждый угол. Я тщательно осмотрел стену. Потом подошёл к окну, вставленные в него железные брусья были целы. А между тем моя жена исчезла бесследно. Только на полу валялось ожерелье моей матери, видимо, сорванное с шеи, да в камине валялись остатки полусгоревшего письма.
Я вынул их. Это были два клочка бумаги, и на одном из них строки прерывались сразу — это показывало, что это был черновой набросок, не удовлетворивший писавшего. Бумага была так мелко изорвана, что нельзя было понять смысл написанного по тем немногим словам, которые можно было разобрать. Письмо было, очевидно, не ко мне. Оно могло быть адресовано только дону Педро. Кому же ещё моя жена могла писать по-испански?
Что она писала ему? Может быть, она и бежала к нему и теперь находилась у него. Я не хотел этому верить даже теперь: ведь я любил эту женщину. О чём она могла писать ему? Я старался угадать содержание письма, но не мог. Подняв ожерелье моей матери, я шатаясь вышел из комнаты.
В соседней комнате я был принуждён схватиться за спинку стула, чтобы не упасть, и продолжал думать и думать. Мысли беспорядочно пронеслись в моей голове, а в ушах раздавался голос, слабый и далёкий, но явственно повторявший слова проклятья: «Да изменит вам женщина, которую вы любите».
Страшным усилием воли я выпрямился и велел позвать горничных жены, но их не оказалось: ни одна из них не осталась у нас в доме.
Вдруг послышался тихий, волнами расходящийся звук. Часы пробили семь.
Я опоздал.
Диким голосом я позвал Диего:
— Диего, графиня исчезла, не знаю куда. Ты оставался здесь и приглядывал за ней. В этой комнате должна быть где-нибудь потайная дверь. Если тебе удастся найти мою жену, приведи её на улицу Дьявола. Мы будем вас ждать там до половины девятого, до девяти часов. Она вне себя, и ты должен доставить её туда добровольно или силой. Понял?
Диего кивнул в ответ.
— Если ты не найдёшь её, оставайся в Гертруденберге и не уезжай отсюда, пока не отыщешь её. Сходи к дону Рюнцу и передай ему, что если он хочет пожертвовать своей жизнью, то пусть сделает это не для меня, а для моей жены. Мы выйдем через Бредские ворота и направимся на север, к Лейдену. Если ты найдёшь её сегодня же, то постарайся догнать нас. Если это случится потом, выпроводи её отсюда, как сумеешь. Убей её, но не давай попасть в руки дона Педро.
— Прощайте, сеньор. Если Бог продлит мне жизнь, желания ваши будут исполнены.
Я бросился через потайную дверь на потонувшую во мраке улицу. Поистине, во всём том, что мне пришлось пережить за мою жизнь, не было ничего подобного тем чувствам, которые я испытал, войдя в комнату моей жены и убедившись в её бегстве, убедившись в том, что она предпочла довериться моему злейшему врагу, а не мне.
Дом, в котором жил дон Педро де Тарсилла, находился на одной из боковых улиц, недалеко от тюрьмы. То был очень красивый старый дом. Сначала он принадлежал одному знатному человеку, которому отрубили голову за государственную измену. После этого дом был куплен богатым купцом, который, в свою очередь, был сожжён инквизицией — это часто случалось с богатыми купцами в те времена. С того времени судьба этого дома, была скромнее. Он перешёл в руки более бедных владельцев. Прекрасный сад, тянувшийся около него, был продан, и в нём построили новый дом. Дон Педро снял и его, чтобы удалить от себя любопытных соседей.
Внутри дом был несколько запущен, и дон Педро велел тщательно отремонтировать оба здания, чтобы приспособить их к своим потребностям, разнообразным и многочисленным.
И вот в то время, когда производились эти ремонтные работы, я пошёл к владельцу соседнего дома и разговорился с ним. Это был милый и умный человек, который недолюбливал инквизиторов. Рабочие в доме дона Педро были, без сомнения, тайными еретиками и не любили его. Таким образом, всё обошлось благополучно и без всякой огласки. Ибо если дон Педро был хитёр, то и я был не промах. Таким образом, мне был открыт путь к нему, о котором никто и не догадывался.
Апартаменты дона Педро, спальня и кабинет, выходили окнами на небольшой задний дворик — единственное, что осталось от огромного сада, который был здесь когда-то в те времена, когда дом стоял во всём своём величии. Дворик был невелик, так что из окон дона Педро открывался широкий вид и можно было даже наблюдать закат солнца. На дворике ещё стояло два-три дерева, ветви которых поднимались к окнам дона Педро.
Этот дом был комфортабельным и уютным, какие любят инквизиторы. Конечно, зимой ветви деревьев были голы и печально бились о железные решётки на окнах. Но дон Педро думал не о зиме, а о весне, и глядел в будущее.
Перед его личными комнатами находилась более просторная комната, занимающая соседний дом во всю его ширину. Эта комната служила для дона Педро и приёмной, и залой, смотря по надобности. Из неё вело несколько дверей, и всякий, кому надо было достичь святая святых инквизитора, должен был пройти через неё. За ней находилась обширная передняя, кордегардия и другие помещения.
Эта внутренняя гостиная была украшена по желанию дона Педро панно голландской работы, до которых он был большой охотник. Мне эти украшения оказались очень кстати, так как за ними в стене я нашёл потайную дверь, через которую можно было войти лишь со двора и которую снаружи не было видно. Она была замаскирована особым щитом, который можно было отодвинуть, нажав пружину. Дом был старинный, верхний этаж деревянный, и всё было устроено так, что не привлекало внимания.
Комнаты в соседнем доме были заняты несколькими женщинами, которые вели хозяйство дона Педро. Прислуга занимала целое соседнее здание, правда, небольшое. Вход в него неизменно запирался в восьмом часу вечера. После этого часа каждый должен был входить через главный подъезд мимо часовых, которые дежурили у дверей день и ночь. Ключи от подъезда соседнего дома находились у домоправителя и завладеть ими, не подняв шума, было невозможно. Дон Педро, очевидно, был хороший человек и радел о нравственности. Конечно, он не мог обойтись без прислуги, и в числе её, конечно, могли быть и женщины. И он, очевидно, старался держать их так, чтобы они не могли впасть в безнравственность, поздно возвращаясь домой или впуская к себе посетителей в неурочный час. Говорили также, что ночью он чувствовал иногда нервную тревогу. Инквизитору это простительно.
Как бы то ни было, слуги всегда народ надёжный, не застрахованный от подкупа. Всего пару дней тому назад несколько солдат из отряда барона фон Виллингера, пробравшись в дом, когда он ещё не был заперт, провели целую ночь в комнате служанок, в той самой, из которой можно было пройти в переднюю инквизитора.
Это было скандально, но что можно с этим поделать? Молодые люди остаются молодыми людьми. И немцам гораздо больше везло у здешних девиц, чем испанцам, которых они побаивались.
Дон Педро, конечно, почувствовал бы себя оскорблённым, если бы узнал об этом. Но никто ему об этом не сообщил. Хотя моя жена и могла бы написать ему, но, конечно, очевидно, ей самой ничего не было известно.
Таково было положение вещей в этот вечер. Если бы я позаботился об этом заранее, то мог бы незаметно пройти прямо в комнату дона Педро без всякого обо мне доклада. Хуже всего было то, что входные двери служительского флигеля запирались, как я уже сказал, в восьмом часу. Если б даже они оказались ещё открытыми, то я не мог бы уже выйти через них: мне пришлось бы пройти в главные двери мимо часовых. Будь это иначе, я мог бы захватить с собой дона Педро и передать его в виде подарка принцу Оранскому, разумеется, не особенно упрашивая его следовать за мной.