Мое проклятье

Общество состояло из пожилого господина, почтенной дамы, двух девушек, гувернантки и примкнувшего к ним молодого человека, вероятно, жениха одной из девушек.

Девушки шли впереди и, оглядываясь, веселыми голосами перекликались с отставшими. Молодой человек нагонял их.

Девушки заметили меня, только сравнявшись со мною, и сразу смолкли и пошли с забавною чинностью.

Молодые, свежие, как весенние цветы.

И, когда они уже миновали меня, одна из них остановилась, чтобы подождать отставших.

Это была высокая, стройная с золотыми волосами блондинка. Чесучовое платье облегало ее фигуру, перехваченную зеленой лентой кушака. Белая легкая шляпа с длинным зеленым вуалем покрывала ее голову. Солнце светило на нее и она казалось воздушной. Дать ей в руки пальмовую ветвь и рисовать с нее вестника, посланного Деве Марии. Я невольно засмотрелся на нее. Она взглянула на меня и я вдруг похолодел... Меня охватил ужас, я даже приподнялся... Да! В лучистом взгляде ее голубых веселых глаз я вдруг увидал то, что тогда у Наташи: смерть! Она взглянула на меня из глубины ее глаз тем же туманным обликом, тем же смутным намеком... на одно мгновение, но ясно, ясно до осязательности!

Все существо мое содрогнулось от грубого сознания: "она умрет"!..

А она звонко смеялась, дождавшись молодого человека и остальных членов компании, и они скрылись за пирамидой.

Голоса их еще долго звенели в воздухе, потом смолкли и все погрузилось снова в торжественную тишину.

Я старался разобраться в своих ощущениях. Как это произошло? Мои глаза встретились с ее; я заглянул в них, увидел это и в то же мгновение ужасное сознание грядущего озарило мой мозг, потрясло все мое существо.

Да, так это и было. Это не была галлюцинация.

Я сел на лошадь и медленно вернулся в гостиницу.

На другой день я увидел то же семейство за табльдотом, но боялся взглянуть на милую девушку.

Прошло несколько дней. Я забыл о том, что увидел в глазах девушки. Как вдруг однажды, возвращаясь в отель со своей одинокой прогулки, я был поражен смятением. В отеле что-то произошло необычное. Я спустился в столовую и там узнал, что девушка умерла, внезапно, как ее другая сестра, как ее отец -- от наследственного недуга сердца. Пожилой господин оказался ее дядей и опекуном.

Меня охватил ужас. Я собрал вещи, рассчитался и на другой день оставил Александрию...

Наступала вторая весна. Я поехал к себе, на могилу моей Наташи. Острая боль прошла, осталась тихая грусть. Ведь, мы оба знали, что любовь сократит ее жизнь!

Вы знаете полковника Красова? Мы с ним соседи: у него именье, смежное с моим. Он заехал ко мне и потащил меня к себе, говоря, что только заехал повидать мать, после чего едет с женой за границу.

Мать Красова жила постоянно в именье. Бодрая, свежая, несмотря на свои 60 лет, она очень нравилась покойной Наташе, и они любили друг друга.

Ради нее я поехал к Красовым. Он говорил без умолку всю дорогу, вероятно, с добрым намерением развлечь меня.

Жена его и мать встретили меня с сердечным радушием.

Мы сели на веранде, выходящей в сад.

Цвела черемуха и ее аромат кружил голову.

Красов в первый раз вез жену за границу, и она с жадным любопытством расспрашивала меня о моих путешествиях, интересуясь всякой мелочью.

Где и что выгоднее покупать? Какие сувениры везти из Швейцарии, из Италии? Был ли я в Монако, играл ли в Монте-Карло?

Она расспрашивала обо всем с таким увлечением, что я оживился и отвечал ей многословно и подробно.

Красов любовался женою и счастливо смеялся, мать его снисходительно улыбалась.

На веранду подали чай. Надвинулся вечер, наш украинский вечер. Темное небо засветилось звездами, защелкали соловьи, бесшумно мелькнула летучая мышь.

Я поднялся уезжать.

Красов приказал заложить шарабан и захотел сам отвезти меня.

-- Ну, до свиданья! -- сказала мне его жена на прощанье, -- теперь уж до зимы. Вы, вероятно, в Петербург?

Да, я собирался в Петербург.

-- Вы когда же едете? -- спросил я.

-- Не позднее послезавтра, -- ответил Красов.

-- Но это не мешает, пока вы здесь, навещать старуху! -- сказала мне его мать.

Я поцеловал ее руку и, поднимая голову, благодарно взглянул на нее.

Она улыбалась, ласково глядя на меня, а в ее глазах... да! Я увидел то необъяснимое, что видел в глазах Наташи, в глазах той девушки.

Я отвернулся и почти бегом сошел вниз, за веранду, через сад, к крыльцу, где ждал экипаж.

Красов нагнал меня и спросил не без удивления:

-- Что с вами? Вы пошли так поспешно.

-- Мне стало что-то не по себе, -- ответил я.

Мы сели и он тронул лошадь.

Экипаж встряхнулся и плавно покатился по мягкому грунту. В темноте раздавались удары копыт да подле меня красным огоньком вспыхивал кончик сигары, освещая усы, нос и козырек фуражки Красова.

Мне вдруг показалось, что на мне лежит обязанность предупредить его.

-- Полковник, -- сказал я, -- вы, надеюсь, не сомневаетесь в моем к вам расположении?

Вероятно, в голосе моем послышались особые ноты, потому что он тотчас сдержал бег лошади, взял вожжи в одну руку и обернулся ко мне.

-- Что вы хотите сказать мне? -- спросил он.

Я хотел только посоветовать вам отложить свой отъезд на несколько дней... на неделю, -- ответил я.

-- Почему?

Я не мог объяснить ему причины.

-- Почему вы это советуете? -- повторил он.

-- Я не хотел бы объяснять вам причины, -- уклончиво сказал я.

Он больше не спрашивал, раскурил сигару, взял вожжи и погнал лошадь.

Я сошел у своего крыльца.

Красов пожал мне руку и сказал:

-- Странно это, но я послушаю вас! До свиданья. Приезжайте утешать мою жену, -- прибавил он и уехал.

Я вошел в дом и долго не мог уснуть.

Ходя по кабинету, я все старался додуматься, галлюцинация ли это, вызываемая каким-то странным предчувствием, или посылаемый мне откуда-то кем-то видимый знак.

Я ничего не чувствовал, проведя весь вечер с матерью Красова и почувствовал сразу, едва заглянул в ее глаза... но я не до чего не додумался и на другое утро уехал на окраину своего именья в хутор, где начался сенокос.

На третий день приехал за мною посланный от Красова. Его мать умерла...

Я вернулся, и мы хоронили эту прекрасную женщину. Ее гроб опустили рядом с могилою моей жены...

Накануне похорон после панихиды Красов удержал меня и сказал:

-- Тогда вы удивили меня и я подумал, что вам нужно в чем-нибудь мое участие. Но теперь я удивлен еще больше. Как вы узнали об этом?

Я смутился.

-- Я не скажу вам, как. Мне показалось.

Красов задумчиво кивнул:

-- Понимаю! Вы, вероятно, видели когда-нибудь один из ее страшных припадков удушья, а в этот вечер уловили какие-нибудь едва заметные его признаки.

Действительно. Она страдала астмой и однажды я с женой были при ее припадке. Я даже ездил за доктором.

И я с облегчением ухватился за это объяснение и надолго успокоился. Это было так естественно!

Красовы не поехали за границу и, по окончании отпуска, он с женою вернулся в Петербург.

Я приехал из именья в конце ноября. Сезон был в разгаре.

И вот началось мое мучение, когда я понял, что наделен особым даром и что дар этот для меня "проклятие", бремя, превышающее мои силы.

Как это происходило, я и сам не знаю.

Вероятно вам случалось входить в комнату умирающего больного или находиться при умирающем. Вы входили в его комнату и вчера, и третьего дня, и неделю назад; вы находились у его постели ежечасно; поправляли его изголовье, давали лекарство, помогали есть. И ничто не смущало вашего духа. Но вот вы вошли к нему сегодня и вас вдруг охватила жуть, в вашу душу вдруг проникло сознание, безотчетное, но неумолимо ясное, что он уже обречен. По внешности все то же. И он, может быть, даже оживленнее обычного, но вы уже узнали и стараетесь избегать его взгляда, чтобы не передать ему своей страшной тайны. Потому что она, несомненно, одна из самых страшных. Вы продолжаете быть подле него и наблюдаете, что с каждым входящим повторяется тоже, что с вами. Вот вошел с беспечным лепетом ребенок и вдруг стал на цыпочки и заговорил шепотом