777

– Но разве мы хорошо живем, отец? И разве хорошо живет Венесуэла? Стал бы этот человек предавать интересы своей страны, если бы жизнь в ней действительно была прекрасна?

– Верно, сын, мы живем трудно, каждый кусок хлеба нам дается потом и кровью – всем нам до единого, потому что от нас отвернулся весь мир. Весь мир хочет жить по законам дикой природы: кто успел, тот и сожрал, а мы хотим установить на Земле царство человека и попрать естественный отбор.

Джин замолчал, чувствуя, как немеют от мороза его губы.

Ламеда сбросил куртку и стоял спиной к стене, заложив назад руки. Его волнистые волосы развевались на ветру, и он с вызовом смотрел в глаза трем солдатам с винтовками, стоявшим прямо перед ним.

– Али Ламеда! – раздался голос откуда-то сверху, и Джин задрал голову в тщетной попытке найти его обладателя. – Ты признаешь свою вину в передаче трех корейских солдат властям Соединенных Штатов?

– Вину? – воскликнул, усмехаясь, Ламеда. – Да я спас их от того безумия, в которое все вы здесь погружены! Царствие божие на земле? Да вы посмотрите, на что вы все похожи! На улице минус двадцать, а вы пришли сюда в легкой летней одежде, потому что другой у вас нет, никогда не было и никогда не будет! Вы нищие и голодные идеалисты, отрезанные от всего мира! Чего вы добиваетесь? Рай на земле не построить локально, его надо строить сразу всем миром! Но мир не хочет жить в раю, неужели вы этого не понимаете? Мир хочет продолжать погружаться в пучину ада! Миру нужен шанс вкусно есть и сладко спать, даже если ради этого шанса в нищету будет загнано несколько миллиардов! Люди живут ради шанса ворваться в клуб счастливых обладателей собственного жилья, собственного автомобиля, а чего предлагаете им вы? Все разделить поровну? Чтобы не было больше богатых и бедных? Не было ни слуг, ни господ? Да даже самые нищие и голодные слуги мечтают однажды стать господами! Никому не нужна свобода! Никому не нужно всеобщее равенство! Всем нравится жить вечной гонкой, вечными схватками, вечной попыткой перегрызть друг другу глотки ради того, чтобы урвать кусок побольше. Что вы измените своей сектой размером с целую страну? И вы, и мы жили, только пока нас с руки кормил другой великий, может, даже величайший идеалист в истории нашей планеты – Россия. Но она исчезла, слилась с Западом и признала его историческую и жизненную правоту. И нет больше России, поэтому и вы, и мы передохнем с голода при строительстве рая на земле. Опомнитесь, безумцы! Этот мир не изменить! – на последних словах он перешел на шепот, и в этот момент раздались выстрелы.

На белой рубашке расплылось большое багровое пятно. Ламеда улыбнулся и рухнул на колени.

– Спасибо, – едва слышно пробормотал он и упал в снег.

Джин вдруг сорвался с места и побежал вперед, проталкиваясь сквозь возбужденную толпу. Он пролез под заграждением и подошел к еще не остывшему телу поэта, опустился на корточки и коснулся ладонью его груди. Веки казненного вдруг дернулись и поднялись. Он увидел склонившегося над ним мальчик и схватил его за руку.

– Уезжай отсюда! Ты не спасешь этот мир, но ты еще можешь спасти себя! – прохрипел он, и в этот миг дыхание его остановилось.

– Чей это ребенок? – раздались крики откуда-то сзади.

Джин медленно поднялся и побрел назад к толпе, сжимая в ладонях кусок окровавленной рубашки Ламеды.

– Ну? Тебе лучше? – потряс его за плечо Андрей.

Ли махнул рукой.

– Что вам от меня надо?

– Я хочу поговорить с Джином. Самолет пора сажать, время идет.

– Я же сказал вам, что он катапультировался. Все, его больше здесь нет. По крайней мере, на какое-то время я могу быть свободен.

– Свободен?! – заорал в исступлении Комаров. – Да мы разобьемся к чертям, если в ближайшие четыре часа Джин не попытается посадить самолет! Или даже и того раньше, когда сгорят последние капли топлива! Тебе обеспечена вечная свобода, чувак! Свобода от твоей жизни! Вот и выбирай – Джин или смерть! – и Комаров ткнул его пальцем в грудь.

– Значит, у меня всего четыре часа, чтобы закончить роман? Не буду терять ни минуты, – пробормотал Ли, достал записную книжку и принялся выводить в ней иероглифы.

Наталья выглядела уже вполне здоровой и гордо стояла у окна, обозревая равнину, заметаемую снежным бураном. В ее комнате было значительно теплее, чем у Кирилла, поскольку она находилась на подветренной стороне. Кровать была разобрана, и на ней в хаотическом порядке были разбросаны нехитрые предметы гардероба Натальи. Последняя даже не обернулась, когда вошла Злата, и той пришлось слегка кашлянуть, чтобы обратить на себя внимание.

– А, это Вы, – ровным тоном протянула Наталья, даже не улыбнувшись. – Вот готовлюсь к отъезду.

– Вам заказали снегоход? – насторожилась Злата.

– Нет, этого от них не дождешься, но я здесь не останусь. Если надо, пойду пешком прямо до самого подножия, иначе мне не жить. Нас тут всех прикончат, как удав кроликов. Вот уже и второго подкосило.

– Кирилл просто упал в обморок и ушибся, – начала было Злата.

– Ну конечно, а что же еще они могут сказать? Что его намеренно столкнули с этого обрыва и лишь волею счастливого случая он упал возле ворот, а не полетел вниз и не сломал себе шею? По ночам я слышу голоса, они зовут меня и угрожают мне.

– Вы поэтому так переполошили всех?

Она вдруг схватила Злату за руку и оттащила в самый темный угол комнаты, куда едва попадал свет из окон. Глаза ее лихорадочно горели.

– Я тогда проснулась посреди ночи, просто чтобы попить воды, и вдруг вижу вон в том углу, – она ткнула пальцем в противоположный угол комнаты, – какую-то темную фигуру. Поначалу мне показалось, что это шкаф в свете луны принял такие загадочные очертания, но потом фигура зашевелилась и начала медленно приближаться к моей постели. Я лежала словно парализованная и не могла двинуть ни рукой, ни ногой. Это был какой-то мужчина в странной форме. Он протянул мне руку и стал звать за собой. Я в ужасе помотала головой, и тогда он сказал, что мне все равно придется уйти, они меня заберут так или иначе, раньше или позже. И вслед за этим он просто растворился в воздухе. Вот тогда-то я…

– Может быть, это был всего только сон? Или галлюцинация. Ведь все мы здесь не вполне здоровы…

– Это была не галлюцинация! – снова завизжала вдруг Наталья. – У меня они бывали, я в состоянии отличить их от яви!

– Ну хорошо, хорошо, – успокоительно произнесла Злата, не желая выводить ее из себя. – Думаю, вам пока не стоит рваться самостоятельно спускаться с горы. Администратор пообещала отправить смотрителя в город за лекарствами, и я подумываю проследить, на чем он туда будет добираться. Если у них есть запасной снегоход, тогда мы спасены. В любом случае, если хотите, я могу ночевать у вас, или вы приходите спать ко мне. Так у нас будет возможность выяснить природу этого вашего ночного гостя.

Наталья лихорадочно закивала и пообещала придти к Злате ближе к вечеру, чтобы провести ночь у нее. На этом они и расстались, и Злата поспешила к себе в комнату, чтобы отдохнуть от событий сумбурного дня.

Она опустилась на стул возле окна и зажала веки пальцами: прошли всего сутки, а Москва и вся прежняя жизнь были уже так далеко, словно когда-то в раннем детстве она познакомилась с Кравецом, и вот с тех пор смотрит на мир с вершины этой неприступной скалы, из окон Ярнэ, и не видит годами ничего, кроме белесого тумана, мутно-желтого рассвета и верхушек хилых елей на осыпающихся склонах… Ветер шумел и бил в казавшиеся хрупкими стены, голова Златы непроизвольно клонилась все ниже и ниже и, наконец, она коснулось щекой прохладной поверхности стола и приоткрыла глаза: на столе стояла все та же давешняя чернильница и лежала толстая тетрадь с золоченым обрезом. Злата протянула руку и провела пальцами по переплету тетради, затем приоткрыла ее и тут же захлопнула, успев в эту долю секунды рассмотреть, что в тетради имелись какие-то записи. Еще пара минут, и Злата лежала на кровати и возбужденно листала тетрадь, вчитываясь в строки, сделанные чьей-то неведомой рукой. Записей было всего две, и занимали они от силы несколько листов. Там не стояло ни даты, ни имени автора, но, судя по тому, что он использовал не чернила, а обычную шариковую ручку, Злата сделала вывод о том, что написано это было совсем недавно и, вероятно, кем-то из прежних постояльцев.