Страница 33 из 84
— Никогда этого не будет! — кричали из толпы.
— Не продадим свою пролетарскую честь!
— Лучше умрем!
— …В беспрестанно растущей массе безработных наша партия видит часть рабочего класса, наиболее тяжко страдающую от грабительской политики румынских оккупантов, подготавливающих войну против единственной страны в мире, где нет и никогда не может быть безработицы…
— Да здравствует Советская Родина!
— Долой оккупантов! Вон румынских бояр с бессарабской земли!
— …Когда партия борется против войны, — продолжал оратор, покрывая сильным голосом эти возгласы, — за освобождение Бессарабии, это значит — она борется за то, чтобы не было безработицы, чтобы лучше жилось всему народу! Товарищи! В Бессарабии полно войск. Правительство и его разбойники-генералы хотят, чтобы бессарабские города и села снабжали фронт пушечным мясом, провиантом и военным снаряжением. Ради войны они не щадят и школьников. Но хозяева ошибаются! Молодежь не поддается обману. Рядом со взрослыми рабочими она вступает в борьбу. На борьбу поднялись ученицы женской ремесленной школы. Их поддерживают школа медицинских сестер, семьи мобилизованных, матери. Они не хотят войны! Ученики мужской ремесленной школы отказались делать капсюли для гранат, требуют аннулирования военного заказа. Сегодня третий день, как они бастуют. Их делегат здесь. Он просит слова…
— Пусть говорит! Хотим его слышать! Пусть говорит! Доруца отделился от группы парней и девушек, стоявших вокруг Виктора, и поднялся на крыльцо столовой. Взрослый среди учеников, здесь он казался почти мальчиком. И щеки у него разгорелись совсем по-мальчишески.
— Мы сами не знали, что изготовляем капсюли для гранат! — выкрикнул он звонко. — Директор сказал нам, что это сифонные головки, и мы ему поверили. Потом узнали и перестали их делать. Но ведь мы успели их сделать тысячи, своими руками!
Доруца опустил голову.
— Ученика Пенишору исключили из школы, — продолжал он. — Не стерпело у парня сердце, он сын погибшего солдата, мать его — вдова. Он первый выложил им все начистоту… Директор угрожает нам тюрьмой. Но мы не боимся тюрьмы! Все равно не будем делать капсюли!.. Но что же будет с готовыми!..
Молодой оратор замолчал, словно ожидая ответа. Сотни людей молча смотрели на него. Тогда Доруца поднялся еще на одну ступеньку лестницы, чтобы народ лучше видел его.
— Пускай нас посадят в тюрьму, — крикнул он, — только бы знать, что вы не позволите бросать эти гранаты в людей!..
Виктор вынул из-за пазухи плакат и, натянув его на двух шестах, поднял над толпой. И тут же, гордо покачиваясь, взмыли в воздух другие плакаты.
После Доруцы говорила ученица женской ремесленной школы, затем один за другим стали выступать безработные. Они не рассказывали о том, с каких пор не работают, не говорили о своих голодных детях, а практически, деловито обсуждали, что следует предпринять. Нужно организовать демонстрацию в центре города, перед примарией. Если нагрянет полиция, собраться на другой улице. Колонна демонстрантов должна держаться сплоченно. Тогда будет меньше арестов. Сначала колонна пройдет через рабочие кварталы, мимо мужской и женской ремесленных школ. Демонстранты не должны поддаваться провокациям агентов охранки — гнать их из рядов! Идти дружно, стройно. Демонстрация за мир, за хлеб, за работу!
В одном из ораторов Доруца узнал бывшего учителя технологии Корицу. Куда девались его щеки-подушечки! По углам рта Корицы залегли две глубокие складки — след перенесенных тяжких страданий и вместе с тем знак воли и решимости. Корица говорил, что оккупанты держат народ в темноте, закрывают школы, выбрасывают учителей на улицу. Не свет им нужен, а народная темнота, помогающая им творить беззакония. Интеллигенция все яснее понимает, что нужно идти плечом к плечу с рабочим людом, с революционными борцами.
Плакаты были подняты еще выше. Люди, что стояли на ступеньках, спустились. Группа молодежи, выкрикивая лозунги, приблизилась к оратору, выступавшему от имени коммунистической партии. Кто-то отдал команду, и колонна начала строиться. Даже старики выпрямились, подтянулись и вместе со всеми двинулись на улицу. Головные почти скрылись из глаз, а к хвосту колонны присоединялись все новые и новые люди. Вдруг вдалеке из передних рядов послышались крики:
— Конная полиция! Индюки![19]
Там, впереди, парусом вздувался плакат Виктора "Долой антисоветскую войну!"
А люди шли все вперед, вперед…
Скоро во дворе столовой, с ее выщербленными глинобитными стенами, с выбитыми окнами, через которые теперь валил удушливый дым от мамалыги, опрокинутой в огонь, не осталось ни души. Когда все затихло, из глубины помещения испуганно вынырнула какая-то фигура, крадучись пересекла двор и быстро зашагала в сторону, противоположную той, куда направилась демонстрация. Лицо, одежда женщины — все было черно от копоти. По изодранной косоворотке ее можно было принять за работницу. Однако косоворотка эта была вышита, и берет на голове был какого-то чудного фасона. Это была госпожа Хородничану.
Шагая в своем костюме "работницы", Элеонора мысленно проклинала Фабиана. Это из-за него пришла она в столовую, где два часа просидела ни жива ни мертва, забившись за печь. Ничего, и бэби, эта обезьяна, получит свою порцию! Ведь это он послал ее утихомирить безработных. Осел!..
Поредевшая было, когда в нее врезались конные жандармы, колонна демонстрантов втянулась в узкие переулки, становясь все более многолюдной.
— Долой фашистский террор!
— Долой палачей!
— Да здравствует Советская Молдавия!
— Да здравствует Советский Союз!
— Да здравствует Коммунистическая партия!
Матери с детьми на руках шли рядом со своими мужьями. Многие прохожие, поколебавшись мгновение, присоединялись к колонне.
Из железных ворот женской ремесленной школы вышли девушки-ученицы с собственными плакатами, искусно вышитыми красным шелком, и присоединились к демонстрантам.
— Требуем освобождения Володи Колесникова!
— Хотим мира!
Внезапно из-за угла вылетели всадники с обнаженными саблями, в фуражках с козырьками, надвинутыми на глаза. Лошади, сверкая подковами, вставали на дыбы. Блеснули льдистые острия клинков. Воздух пронизал отчаянный детский вопль:
— Мама-а-а!..
Пришпориваемые лошади топтали людей. Конному эскадрону было приказано расколоть колонну надвое и потом искрошить ее. Но как это сделать, как оторвать мать от ребенка, бойца от боевого знамени?
Разрозненные ряды соединялись снова, строгие, собранные, слитые.
— Смерть фашизму!
— Убийцы, палачи!
В голове колонны взорвался многоголосый клич:
— Долой войну!
Демонстранты шли, скандируя:
— До-лой вой-ну! До-лой вой-ну!..
Прокладывая себе дорогу саблями, всадники бросились наперерез колонне, чтобы сбить ее с маршрута. Обойдя, словно падаль, упавшего с лошади офицера, демонстранты стремительно двинулись вперед:
— До-лой вой-ну!..
Белые и красные плакаты. Детишки на плечах у родителей…
— Хотим работы! Хотим хлеба! Хотим мира!
Вот из открытых ворот по четыре в ряд вышли бастующие ученики ремесленной школы.
"Ни одного гранатного капсюля из наших рук! Сокрушим происки поджигателей войны!"
— Сюда, товарищи! Идите сюда! — закричал им Виктор, шагавший в первых рядах.
Он еще выше поднял свой плакат. Как бы в ответ на его призыв, из колонны учеников грянула песня:
Демонстрация выходила из узких переулков окраины, двигаясь к центру города. Здесь на демонстрантов был снова брошен получивший подкрепление эскадрон. На флангах холодно поблескивали кивера жандармов, в середине дуги наступала кучка полицейских.
Виктор, раненный саблей в плечо, почувствовал, что у него рвут из рук плакат. Комсомолец крепко стиснул древко в руке. Кровь струей потекла у него из рукава. Выхваченный офицером плакат еще раз взвился в воздухе: "Долой антисоветскую войну!"
19
Индюки — насмешливая кличка полицейских.