Страница 11 из 48
…Весна. На дворе полыхает солнце. Небо синее-пресинее. Во дворе уже распустились крохотные нежно-зеленые листья березы. Дети играют, звенят голоса. А у них в квартире сущий ад. На полу валяются черепки разбитых тарелок. Отец в ярости топчет их каблуками. Крики. Ругань. Он затыкает уши, чтобы не слышать, но ведь все равно слышит. Он запирается в ванной. Нет, и здесь просто невмоготу. Он выбегает во двор. И во дворе не находит себе места. Идет на улицу. Таскается до темноты по городу. Когда возвращается домой, отца уже нет. Отец не появляется ни ночью, ни на следующий день. Отец куда-то ушел и не вернулся. Теперь они живут вдвоем с матерью, и ей, кажется, очень плохо.
Но не надолго. Она красит волосы в чудной красный цвет, наряжается и прихорашивается, битые часы проводит к парикмахерской. Под вечер она выходит погулять. Он видит мать под ручку с незнакомым мужчиной. Они прошли мимо и не заметили его. Он стоял под березой, в тени, и до боли кусал губы.
Этот человек провожает мать до ворот. Он высокий, еще нестарый и всегда красиво одет. Альбинас ненавидит этого человека и не скрывает этого. Мать бесится. Она бьет Альбинаса по лицу; с этой минуты он и ее ненавидит.
Осенью мужчина, который любил хорошо одеваться, исчезает. К матери приходит другой, пожилой, зато при деньгах. Этот приносит ему конфеты, Альбинас их не ест, а выбрасывает во двор. Конфеты собирают дети. Дождь постукивает в стекла. Он сидит в комнате и готовит уроки, мать с гостем в соседней комнате пьют вино. Они смеются, хохочут. Он уходит спать, ничего не выучив, и долго не засыпает. В школе он позорно стоит у доски. «Как тебе не стыдно? Опять ничего не выучил», — ворчит учитель и ставит ему двойку. Он остается на второй год.
Частенько, по дороге из школы, он встречает отца. У отца запавшие глаза, небритые щеки; от него разит водкой. Он не говорит отцу, что остался на второй год. Ему стыдно. Ему жалко отца, — тот постарел, совсем стал чужой. Пускай лучше ничего не знает. И мать ничего не знает. Она не интересуется его делами. У нее свои…
…В кино он тоже ходит один. У дверей вечно околачивается стайка подростков. Они носят кожаные куртки, не причесываются, курят сигареты, громко сквернословят и поплевывают сквозь зубы. Это Джонни с дружками. Вообще-то он Йонас, но все его называют Джонни. Тому нравится, чтоб его так звали. Джонни старше и наглее их всех — его год, как исключили из школы. Джонни хвастается, что уже имел дело с девочками. Вот это да! Для Альбинаса Джонни настоящий герой. Джонни соглашается принять его в свою кодлу. Какой почет! Зато придется выполнять его приказы. Ладно. Будет выполнять. Кодла недурно проводит время: курит сигареты, попивает винцо. Альбинас еще не умеет курить. Дружки над ним смеются. Его подташнивает, когда он затягивается дымом, и кружится голова. Чепуха. Он научится. А вот и научился. Теперь сигарета вечно дымится у него во рту. Он больше не кашляет, не давится. На сигареты и вино нужны деньги. Что ж, будут. Они снимают «дворники», колпаки с автомобильных колес, Джонни это кому-то сбывает. Деньги есть. Они покупают транзистор. Когда кодла пьет у реки, всегда гремит музыка. Руки у Джонни в татуировке. Он — вожак. А денег все не хватает. Джонни предлагает ограбить ларек. Их карманы полны бутылок, конфет, сигарет, шоколада… Шоколад и конфеты — для девочек, для них — вино. Их никто не ловит, и на следующий день в лесу они пьют шампанское. Никто не умеет открывать бутылки, пробки стреляют оглушительно, как стартовый пистолет; шампанское шипит, пенится, рвется наружу… Остается только на донышке бутылки. Джонни хохочет, мокрый от шампанского…
Через неделю они присматривают другой ларек. Снова грабят. Но кто-то погнался за ними. Тишину раздирают свистки. Крики. Он бежит, спотыкается, падает, дрожа и задыхаясь, слышит шаги позади, и вдруг крепкие пальцы милиционера хватают его за шиворот. Он просит отпустить, но пальцы держат крепко… Другой милиционер ведет Джонни; тот ругается, понурив голову…
Поезд остановился. Альбинас соскочил на землю. Под ногами — щебенка. Какой-то полустанок. На перроне мигал керосиновый фонарь. Сонно зевал дежурный. Альбинас видел его в промежуток между вагонами. Сошли какие-то пассажиры с чемоданами и узлами. Уже светало. Над полями ползли нити белесого тумана. На небе гасли тусклые звезды. Альбинасу было холодно. Его трясло, и он стал прыгать на месте, махать посиневшими руками, стараясь согреться. На следующей станции надо будет сойти. Еще пятнадцать-двадцать минут — и его путешествию конец.
Гудок. Альбинас взобрался на ступеньки. Он ехал стоя, цепко держась за поручень. Ветер швырял иголки сажи. Он зажмурился, чтобы сажа не попала в глаза. Потом ее трудно вынуть, она жжет глаза. Из открытого окна вагона кто-то выбросил горящую сигарету. Она пролетела мимо лица, как крохотная комета, и вспыхнула искрами на щебенке насыпи. Воняла уборная в конце вагона. Поезд тяжело пыхтел — шел в гору. Испуганные птицы летели в алеющем небе, бесшумно хлопая крыльями.
Взобравшись на холм, поезд словно перевел дыхание и медленно скатился к следующему полустанку. Завизжали тормоза. Звякнули буфера. Альбинас разжал пальцы и скатился на насыпь. Он приехал.
Всходило солнце. Небо было ярко-алое: над лесами всплыл сияющий краешек солнца. Алый шар быстро поднимался, уменьшался, заливал землю светом. Альбинас шагал навстречу солнцу, жмурясь против света. Нет, глаза слипались от сна. Он вдруг почувствовал невероятную усталость. Еще пять километров пешком! Альбинас смотрел, где бы на минутку вздремнуть. На лугах высились копны свежего сена.
Альбинас перепрыгнул канаву и повернул к копнам. Сено наверху было влажное от утренней росы Он выбрал самую большую копну, зарылся в нее, накрылся благоухающим сеном и тут же заснул.
Его разбудил гул реактивного самолета. Открыв глаза, он увидел солнце на прозрачном светлом небе и белую стрелу дыма, улетающую в бесконечность. Небо содрогалось от рева.
Альбинас еще бы полежал в копне, но его мучала жажда. Он выбрался из сена, стряхнул с себя травинки, потянулся и улыбнулся пересохшими губами при виде аиста, расхаживающего по лугу. Поднявшееся солнце припекало макушку. Воздух благоухал, насыщенный запахами травы, сена и леса.
Он крикнул от радости и услышал, как стена леса отбила эхо его голоса. Сердце весело колотилось. Ему хотелось смеяться, кувыркаться в росистой траве. Найдя в ложбинке родник, Альбинас напился и вышел на пыльный проселок. Бабушка, конечно, удивится, когда его увидит. А может, и не удивится. Разве он ребенком не приезжал к ней с матерью? Ведь бабушка ничего не знала, она даже не догадывалась, в какой переплет он угодил. Он скажет, что приехал на каникулы, и она поверит. Но Альбинас волновался, приближаясь к избенке, которая, словно коричневый гриб, торчала на берегу реки. Испарина выступила у него на лбу. Он кусал сухие губы.
Бабушка так обрадовалась, когда Альбинас вошел в избушку, что ни о чем не спросила. Ее морщинистое лицо озарила улыбка. На глазах сверкнули слезы.
— Какой ты большой вырос! — охала она. — Ну просто студент. Господи, господи!.. Ты, наверное, проголодался с дороги? Я сейчас, сейчас…
Она побежала в сарай за яйцами, мгновенно изжарила глазунью на сале и только тогда присела на краешек стула и подивилась, что ее внучек ест с таким невиданным аппетитом, а его красивые волосы почему-то пострижены наголо. И лицо какое-то бледное. От учения все, от учения… Шутка ли, науки постигать! Альбинас уплетал глазунью и отвечал на вопросы; он лгал и стыдился, что лжет, но язык не поворачивался сказать правду. Он солгал и про отца. Отец-де помирился с матерью. Снова все в порядке…
— Слава богу, слава богу, — качала головой бабушка. — Вот писем чего-то не пишет. Может, времени нет… Известное дело, человек он занятой.
У Альбинаса куски застревали в горле. Он лжет, лжет самым бесстыдным образом, обманывает бабушку, которая так добра к нему. Почему он так делает? Ведь это подло! Он с легкостью лгал другим, но ей — другое дело. Он презирал, осуждал себя… и лгал. Бабушка ему верила. Она всегда верила ему.