Сахарные барашки

Теперь ворону нечем похвастаться. Все труднее становилось ему находить пищу, все чаще приходилось ему, закрыв глаза, целыми днями просиживать голодным, а если и попадалась какая-нибудь кость, он уже был не в силах раздолбить ее клювом, чтобы добраться до вкусного мозга.

Еще несколько лет назад ворон, легко поднявшись в воздух, мог по запаху теплых кишок определять, на каком дворе опаливают свинью, мог с высоты различать шевелившегося на земле жирного червяка и легко ускользал от озорных мальчишек.

Сколько прошло таких беззаботных и счастливых лет, когда, отправляясь в теплые края приморья, стая молодых и старых воронов выбирала его своим вожаком!

Ворон то, кувыркаясь, падал вниз, то стремительно взмывал в небо, а молодые вороны, разинув клювы, дивились своему храброму и умному вожаку. Мало находилось смельчаков, которые решались состязаться с ним, когда он резво разрезал в полете воздух или, подпрыгивая на одной ноге, следовал за пахарем по свежей борозде на расстоянии одного удара кнута, не остерегаясь могучего хищного ястреба.

За свою долгую жизнь много похвал слышал старый ворон не только от товарищей по стае, но даже и от людей:

— Смотрите, смотрите, ястреб боится ворона! Видишь, как улепетывает негодник!..

Люди, прекращая работу, останавливались и, размахивая руками, как на чудо, смотрели на ворона, выгоняющего из деревни ястреба. Спрятавшиеся куры, осмелев, вылезали из подворотен, а ворон, блестя на солнце крыльями, возвращался и скромно слушал, как человек хвалит за храбрость и его самого и почтенную его родню.

— Ворон — птица старая, умная. Если ворон каркает — быть дождю. Вот увидите, что и часа не пройдет, как небо покроется тучами… — не раз слышал он, пролетая над головами людей.

Разговоры, которые люди вели о его заслугах, не были пустой болтовней. Он действительно предчувствовал перемену погоды: дождь, грозу, вёдро, засуху — и немедленно карканьем оповещал об этом жителей земли. Когда крылья черного ворона тяжелели и его тянуло к земле, он знал, что вскоре небо заволокут большие тучи и пойдет дождь. В ясные дни ворон летал очень высоко, и люди тогда говаривали:

— Ну, теперь можно сеять рожь. Долго простоит вёдро. Видишь, как ворон кувыркается.

Все это теперь стало лишь прекрасным воспоминанием. Дожив до преклонного возраста, ворон уже не слышал от людей доброго слова. Голос его охрип, крылья не могли уже справляться с большим и сильным ветром, чутье стало его обманывать. Ему теперь всегда было одинаково холодно. Из-за слабости и плохого зрения ему теперь ежедневно приходилось терпеть голод, и если он каркал, то только жалуясь на несчастную стариковскую долю.

И наконец ворон дождался того, что люди, услышав его карканье, принимались сгонять его с крыш и макушек деревьев, крича во все горло:

— Это ты, собачья смерть, нечистая сила! Вздумал еще тут каркать!

Хорошо еще, если они не кидали в него камнями или палками.

— Пускай каркает, — пожалел его однажды человек. — Куда же ему деться в такой мороз?..

— Да вот в соседней деревне ворон тоже каркал и накаркал: умер старичок. Такое карканье ничего хорошего не предвещает.

Обидно стало ворону, что люди так говорят о нем.

Вот до каких несуразностей они договорились: он, мол, и цыплят крадет, и яйца выпивает, и предвещает смерть. А ведь за весь свой долгий век ворон ни одной живой птицы не обидел… Больше всего болело сердце у старика потому, что ему некому было пожаловаться. Хотел он было разыскать кого-нибудь из своих детей или внуков, посетовать на свои беды, но зачем говорить о людской несправедливости и лжи, если и среди воронов он прослыл сейчас глупым, выжившим из ума стариком. Попадет старый ворон в стаю молодых, начнет как старший укорять их за дело своим хриплым голосом, а, гляди, молодые, резвые воронята, оставив старика, уже улетели вперед на целую версту.

Иногда, не найдя в течение целого дня ни единой крошки для своего пустого зоба, старый ворон подлетал к молодому, раздобывшему где-нибудь в деревне кусок мяса, и жалобно вымаливал разрешения позавтракать вместе с ним. Но родичи даже близко не подпускали к себе старика.

Никто не мог бы сосчитать, сколько было лет старому ворону. Пролетая над засеянными полями, он думал о том, что давным-давно на этом месте шумел бор, с годами редея от топора человека. Потом здесь выросли дома, вытянулись улицы деревни. Ворону вспомнилось, как люди строили здесь церковь. Потом на эту страну напали чужие люди, и он, притаившись в лесу, слушал грохот.

Потом церковь сгорела, и каменщики возвели на ее месте новую. Ворон хорошо помнил голодные годы. Деревни опустели в те времена, скот подыхал на лугах, один за другим вымирали жившие в этих краях люди. На его глазах из маленьких человечков вырастали большие мужчины и женщины, а эти большие опять старели и уходили в землю. За свою столетнюю жизнь ворон видел такие вещи, о которых сами люди, эти новые люди, не имели понятия.

В эту осень старый ворон, не в силах соревноваться с молодыми и предчувствуя свой близкий конец, впервые не улетел со стаей, а остался доживать свои дни в том самом краю, где прошла его юность.

Усталый, изголодавшийся, с намокшими от дождя крыльями, еле-еле подымал он в воздух свое истощенное тело. Он пролетел над большим лесом, и ни одна птица не отозвалась из мрака. На западе ворон увидал огромное, багровое, заходящее в гряды туч солнце. Он понял, что тучи эти сулят снег, и его охватил страх перед наступающими зимними холодами.

И вдруг сердце его сильно забилось от радости, в его намокших крыльях появилась сила: внизу, в долине, стоял хорошо знакомый ворону дом, от него бежала знакомая дорога, усаженная высокими тополями. На их верхушках много лет подряд он вил гнезда, оттуда вылетело множество птенцов, и гостеприимные хозяева никогда не разоряли его гнезд, не уничтожали снесенных самкой яиц.

Сделав круг над усадьбой, ворон несколько раз каркнул и сел на тополь, каждая ветка которого была так хорошо ему знакома. Оглядевшись, он подумал было, что заблудился, но, получше всмотревшись, узнал крытые черепицей кровли. Как здесь все изменилось, однако, как все запустело! Избы покосились, заборы разрушились, и ветер трепал растущую между черепицей прошлогоднюю траву. На тополях не было ни одного гнезда, только местами качался чудом сохранившийся сучок. А скворечен, когда-то прилаженных на деревья добрым человеком, не было и в помине.

Когда собака, гремя цепью, вылезла из своей будки, ворон хотел было приветствовать ее, приняв за своего старого приятеля Рудиса, у которого он не раз утаскивал кусочек мяса. Однако, увидев непрошеного гостя, собака залилась злым, визгливым лаем. Нет, это был не Рудис. Хозяева здесь тоже были другие. Не успел еще ворон хорошенько отдышаться и согреть крылья, как в дверях показался незнакомый человек с черневшей во рту трубкой. Увидев ворона, он сразу же замахал на него палкой.

— Пьяница! — снимаясь с ветки, в сердцах крикнул ворон.

Он двинулся дальше, все сильнее чувствуя, как с каждым часом тело его тяжелеет, а крылья еле двигаются. Путь, который в молодости он делал в течение получаса, пришлось одолевать целых полдня.

Мысли ворона были тяжелыми и темными, как и эта земля, смоченная ливнями поздней осени.

Тучи шли с запада. Ворон подумал, что ему, может быть, придется умереть от голода и холода раньше, чем на востоке взойдет солнце.

До слуха ворона долетел звон далеких колоколов. Их гул шел медленно и печально оттуда, куда летел ворон. Гул то затихал, то лился еще привольнее и шире. Ворон напрягал свои последние силы. В темноте высоко в небе маячила большая колокольня. Дальше лететь не было сил, и он сел отдохнуть на башню.

И тут только ворон понял, что спустился он именно на ту колокольню, на которой в молодости впервые увидел свою красивую, с лоснящимися сизоватыми перьями подругу. Она ему понравилась, и он, резвый, полный сил, долго ласковым взглядом следил за ее полетом вокруг колокольни. К счастью, самка была одна и своим призывным криком манила его полетать над зелеными лесами. Но ворон был глуповатым и гордым и не отзывался на ее голос. Несколько раз она, пролетая мимо, задевала его своим крылом, тихо каркая, словно укоряя за нерешительность. Самка была действительно красива. Она летала у колокольни и все дразнила его. Она ждала, чтобы и он коснулся ее своим крылом, а он только все больше и больше хохлился.