Страница 99 из 104
Мы едем.
Сергей Лобанов прилетел в Антипаюту по своим делам. Он — председатель районного комитета народного контроля, и хлопот у него хватает. Однако, узнав в Антипаютской школе-интернате, что один из учеников не вернулся после зимних каникул, он заказал нарты, и вот мы едем в затерявшийся где-то на краю света чум.
Как и повсюду в нашей стране, здесь обязательное восьмилетнее обучение. Каждый год, перед началом занятий, в тундру отправляются люди, которые собирают по одиноким чумам мальчиков и девочек школьного возраста. На моторных лодках или верхом на оленях детей доставляют в заранее условленное место, а потом на самолетах переправляют в поселки, где находятся школы-интернаты. Эти довольно сложные экспедиции требуют больших средств и тщательной подготовки. Было время, когда ненцы наотрез отказывались отпускать детей в интернаты. Нелегко было убедить родителей, что с ребятами не случится ничего плохого, доказать, что ученье необходимо и ненцу, вечно живущему в тундре. На все уговоры родители знай свое твердили: «Школа не научит ни охотиться, ни ухаживать за оленями. Этому я сам научу своих детей. Так зачем им школа?» Трудно, очень трудно было сломать лед недоверия. Теперь положение изменилось. Многие ненцы, живя в интернате, окончили восьмилетку, а пример — лучший агитатор. Но и поныне встречаются люди, которые и слышать не хотят ни о каких школах, прячут детей, отправляя их далеко в тундру. По-моему, консерватизм этот объясняется спецификой труда ненцев, который связан с кочевой, отшельнической жизнью. Многие семьи все еще держат крупные стада оленей и обычно поручают смотреть за ними подросткам. Чем больше у семьи оленей, тем меньше у детей возможности приобщиться к образованию; чем богаче родители, тем хуже детям. Парадокс? Возможно. Однако люди, которых это непосредственно затрагивает, меньше всего об этом думают.
За годы советской власти ненцы, как и все народы советского Севера, совершили бросок через целые столетия. Они как бы оттолкнулись одной ногой от патриархально-родового уклада жизни, а другую поставили уже в социализм, миновав не только капитализм, но и феодальный и рабовладельческий строй. Это поистине головокружительный скачок, и не всякий может его осмыслить, надлежащим образом использовать то новое, что принес в этот край социализм. Правда, есть вещи, которые приняты всеми без исключения, северяне быстро освоили их и пользуются ими так, словно иначе и быть не может. Прежде всего это касается таких достижений цивилизации, как радио, авиация. Тут к ним прибегают и стар и млад. По радиотелефону связываются за сотни километров, а в случае надобности — садятся в самолет и летят в любое место. Примерно так же вошло в быт и медицинское обслуживание. Правда, некоторые еще долго относились к врачу с недоверием — сказывалось вековое владычество шаманов. Мне рассказали, как всего месяц тому назад один ненец выбил окна больницы, когда соседи доставили из тундры и положили рожать в больницу его беременную жену. Есть еще люди, которые одной ногой стоят в сегодняшнем дне, а другой увязли в прошлом. Такие и на учебу смотрят, как на ненужную выдумку. Не легко здесь учителям, работникам народного просвещения. И поэтому я искренне восхищаюсь их благородным трудом, их настойчивостью и достигнутыми результатами. Ведь до революции в этом крае было всего три начальных школы. И учились в них только дети царских чиновников да купцов. Ненцы были неграмотными. А сегодня на каждую тысячу жителей Ямало-Ненецкого национального округа приходится одиннадцать человек с высшим и двадцать девять со средним образованием! Это поистине головокружительный скачок. Сейчас в округе около семидесяти средних и восьмилетних школ, в Салехарде открыты педагогическое и медицинское училища. Учится там не только ненецкая, но и молодежь других национальностей. Однако для будущих педагогов, какой бы национальности они ни были, обязательно изучение ненецкого языка, чтобы молодые специалисты могли успешно нести свои знания в отдаленнейшие уголки округа, где абсолютное большинство учащихся — дети ненцев.
Ужасно хочется спать. Каждый раз перед тем, как отправиться в путешествие на оленях, я стараюсь вдоволь отоспаться. Сплю столько, что потом не могу уже смотреть на подушку — как объевшийся на еду. Но и это не помогает. Достаточно просидеть на нартах несколько часов, и уже клюешь носом. Это кислородный голод. Здесь, как и повсюду в Заполярье, не хватает кислорода. Вот так, в полудреме, и путешествуешь. Теперь я уже не боюсь свалиться с нарт — привык, научился и во сне не терять ощущения реальности: слышу стук копыт, свист ветра, чувствую, как немеют руки, вцепившиеся в кожаный ремень, которым привязано наше имущество…
Неизвестно откуда взявшись, лохматые псы обступают нарты, лают, носятся, оскалив зубы, и все норовят цапнуть за ногу. Я поджимаю под себя закутанные в мех ноги и едва не падаю с нарт. Просыпаюсь. Действительно, лают собаки, но они стоят возле одинокого чума и вовсе не думают приближаться: им и дела нет до моих ног.
Мы привязываем оленей и лезем в чум.
Две женщины шьют меховую обувь. В больших иглах незаменимая дратва — оленьи сухожилия. Обувь сносится, но никогда не распорется по шву. Оторвавшись от работы, женщины смотрят на нас, а потом бросаются к печке, раздувают погасший огонек, ставят чайник. С мехового ложа подымается пожилой ненец. Мы здороваемся, заводим разговор. Хозяин не словоохотлив. Оглядев нас троих, он опускает голову — видно, понимает, какое дело привело в его чум гостей. Наверно, поэтому Михаил говорит без обиняков:
— Приехали за твоим сыном. В школу ему надо.
— Нету, — разводит руками хозяин.
— Почему не хочешь, чтобы ребенок учился?
— Хочу. Он сам не хочет.
— Где сын?
— Нету.
— Не тяни время. Говори, где мальчик.
— Нету.
— Где же он?
— В тундре.
— С оленями?
— Да.
— Где именно?
— Тундра большая. Где олени, и он там.
— А где сейчас олени?
— В тундре.
— Хочешь, чтобы сын рос неучем?
— Почему неучем? Охотиться умеет, нартами править умеет…
— Мы приехали, чтобы забрать мальчика.
— Нету.
Хозяин разводит руками, и снова начинается сказка про белого бычка.
Лобанов жестом успокаивает Селиндера — не спеши, не горячись, брат. Мы пьем чай, заводим речь о посторонних вещах, но разговор не клеится.
Мы вспоминаем про бутылку спирта. Захватили ее с собой на всякий случай, но в дороге она не пригодилась, зато, кажется, поможет нам тут, в устланном шкурами чуме, где ни мороз, ни вьюга не страшны. После второй стопки хозяин уже дружелюбнее поглядывает на нас и сам пытается объяснить, в чем дело.
— Был я в Салехарде, видел — там люди по-другому живут, им без школы не обойтись. А тут зачем человеку зря годы терять? Читать, писать и считать мой сын умеет. И будет с него. Пусть за оленями смотрит. Это тоже не каждый умеет.
Сергей пытается его переубедить:
— Ты небось и не знаешь, какие способности у твоего парня. В школе говорят — замечательная голова! Должен дальше учиться. Кончит восемь классов, мы его в десятилетку определим, а там в Ленинград поедет, институт окончит. Он инженером или ученым может стать, а ты его к оленям привязать хочешь.
Хозяин молчит и смотрит себе под ноги. Трудно сказать, о чем он думает.
Меня, сказать но правде, даже зло берет, глядя на этого человека, я злюсь не столько на него, сколько на его упрямство и нежелание думать о том, что дети уже не будут жить так, как он, что им уже не хватит тех знаний, которых было достаточно ему… Ведь для детей ненцев, как и других малых народов Севера, в нашей стране созданы великолепнейшие условия. Как только малыш появляется на свет, государство берет его на полное попечение. А что это значит? Это — бесплатные детские ясли и детсад, бесплатная одежда, питание, даже игрушки. Затем — бесплатное обучение, бесплатное содержание в интернате, бесплатные книги, тетради, учебники, снова и снова бесплатная одежда, обувь… Государство, как заботливая мать, ухаживает за этими детьми и стремится лишь к одному — чтобы они выросли просвещенными людьми. С этой целью в Ленинграде основан специальный Институт народов Севера. Получил среднее образование — пожалуйста, поезжай в Ленинград, учись дальше. И опять же все бесплатно, опять государство-мать и одевает и обувает, и покупает все учебные принадлежности, и еще стипендию платит. А ты, человек, только знай учись, подымайся к свету, к солнцу… А он вот сидит себе, смотрит под ноги и молчит, как будто полон рот воды набрал. Почему он не хочет воспользоваться этими правами? Меня в самом деле зло берет.