Дорога сворачивает к нам

МИКОЛАС СЛУЦКИС

Дорога сворачивает к нам

ПОВЕСТЬ ДЛЯ МАЛЬЧИКОВ И ДЕВОЧЕК, А ТАКЖЕ ДЛЯ ВЗРОСЛЫХ

Книгу «Дорога сворачивает к нам» написал известный литовский писатель Миколас Слуцкис. Читателям знакомы многие книги этого автора. Для детей на русском языке были изданы его сборники рассказов: «Адомелис-часовой», «Аисты», «Великая борозда», «Маленький почтальон», «Как разбилось солнце». Большой отклик среди юных читателей получила повесть «Добрый дом», которая издавалась на русском языке три раза.

Героиня новой повести М. Слуцкиса «Дорога сворачивает к нам» Мари́те живет в глухой деревушке, затерявшейся среди лесов и болот, вдали от большой дороги. Большинству сельских ребят уже не приходится мечтать о том, о чем мечтает порой в этой книге говорливая Марите. Все меньше и меньше остается таких глухих деревушек.

Но Марите не только мечтает: по мере своих сил она участвует в осуществлении этих мечтаний.

«Надо мечтать! Всегда и везде!» — хочется сказать, прочитав до конца повесть о том, как наладилась, стала большой и яркой жизнь в маленькой литовской деревушке.

Авторизованный перевод с литовского

Ф. ДЕКТОРА

Рисунки

И. ПРАГЕРА

Я РАССКАЖУ ВАМ…

Однажды в жаркий летний день, когда куры млели в тени деревьев…

Ой, при чем тут деревья, куры? Я ведь собиралась рассказать совсем о другом… Я люблю зелень, цветы — особенно душистые цветы! И живность разная мне нравится — особенно поросята, утята! Только цветы не разговаривают, и животные тоже, а я люблю поговорить. Говорю с отцом, говорю с мамой, с учительницей Иола́нтой, с Эле Шаучуке́найте, с бабкой Рочке́не с Ану́прасом-пивоваром… Бывает, даже неважно, слушает меня кто-нибудь или нет.

Но как ни заговорюсь, как ни заболтаюсь, я их всех чувствую: и маму, и учительницу, и других людей…

Как бы это получше объяснить? Вот, скажем, земляника: она уже осыпалась, а воздух все еще пахнет ею, и даже дорожная пыль пахнет… Или вечернее солнце. Бывает, что его и нету, а лучи гладят стену избы, — яблоню и твою щеку.

Я люблю всех, кто напоминает запах земляники или невидимое солнце… Люблю и очень хочу, чтобы вы услышали мой рассказ и тоже полюбили их. Хотя, конечно, у вас есть свои папы, мамы, учительницы и разные знакомые, которых вы любите…

Только не подумайте, будто я какая-то особенная. Я обыкновенная девчонка! Наша учительница сказала бы, что я болтливая девочка. Нет, не сейчас — это она раньше жаловалась: дескать, я трещу как сорока.

И вовсе я не трещотка, хотя поговорить, сколько помню себя, всегда любила. Когда была маленькой, я и со столом, и с лавкой, бывало, потолкую, и старому-старому маминому сундуку с приданым скажу что-нибудь. Он казался мне похожим на чистого темнолицего дедушку… Или разговорюсь, бывало, с воробьями, которые скачут и дергают хвостиками, словно поддакивают. Наверное, я просто думала вслух, а не про себя, как другие… И не воробьям — сама себе рассказывала и рассказывала все, что слышала, видела.

Я и теперь люблю поговорить, как иные любят поесть. Раньше я разговаривала только со знакомыми, а последнее время — и с незнакомыми. Незнакомые ничего не знают про нашу деревушку Гургжду́чай, им можно многое рассказать. К тому же незнакомый и сам что-то расскажет, даже если не раскроет рта. Очень много скажут тебе лицо, одежда, даже запыленный грузовик или мотоцикл, на котором он прикатил.

Раньше, до тех событий, о которых вы скоро узнаете, в нашу деревеньку редко забредали незнакомые. Зато теперь, теперь народу! Без нового человека не светает и не темнеет.

Чувствую, что на этом месте учительница Иоланта перебила бы меня. Она тряхнула бы своими темными кудрями и велела замолчать. Меня, признаться, не так-то легко утихомирить, когда я разойдусь, но учительницу я стесняюсь…

Очень-очень красивые волосы у нашей учительницы, только, может, чересчур коротко острижены. Говорят, теперь такая мода — короткие волосы и крупные волны. А у меня — светлые, серые, как солома, с трудом расчешешь… Ах, почему у меня волосы не такие, как у Иоланты, — темные, легкие и вьющиеся?

Конечно, учительнице вряд ли понравится, что я думаю о прическах. Иногда она слышит не только мои слова, но и мысли…

Вы еще ничего не знаете ни про нашу Гургждучай, ни про то, что у нас тут случилось, а я знай нахваливаю волосы Иоланты… Правда, волосы не пустяк, особенно волосы любимой учительницы. Но я вконец запутаюсь, если буду перескакивать в своем рассказе, как белка с дерева на дерево… Хоть и красиво, когда в голубом просвете неба мелькнет рыжая, как пламя, белка! Между прочим, мой приятель Анупрас-пивовар приручил белку.

Я так и вижу учительницу Иоланту, вижу, как хмурится ее высокий лоб, подергивается морщинками, словно гладкое озеро под ветерком. Не сердитесь, учительница, не надо! Буду рассказывать все по порядку.

Я зажмурюсь, чтобы не видеть, как кувыркаются белки, порхают птицы! Заткну уши, чтобы не слышать, как разговаривают, смеются люди, рокочет трактор. Рожь уже убрана, и тракторист поднимает пары… А еще вчера там паслись овцы и поле было словно камушками усеяно.

Зажмурьтесь и вы, чтобы ничто не мешало слушать… Нет, уши затыкать не надо, а то вы и меня не услышите. А лучше всего давайте сядем в кружок, будто венки из одуванчиков плести. Случай за случаем, рассказ за рассказом, и я сплету длинный-длинный венок.

Если вам приходилось когда-нибудь плести венки или браслеты из одуванчиков, то сами знаете: бывает, что хрупкие стебли неожиданно рассыпаются… Или наиграешься и сам разорвешь их почерневшими от горького сока пальцами. Поэтому не сердитесь, если посреди рассказа я вдруг запнусь, забуду что-нибудь или повторюсь… Ведь и кругом, куда ни глянь, не все гладко. Смотришь, светит солнце, яблони цветут, и вдруг, как коса, пройдется по саду злой заморозок. Или в самый сенокос — свежее сено еще сохнет по лугам — как хлынет вдруг дождь, будто из тысячи ведер.

Разве не должно быть наоборот? Сначала дождик, пока луга напьются и трава большая вымахает, а потом, когда настанет сенокос, — вёдро, долгие, пропахшие сеном дни…

Не только с погодой, — бывает, и у людей не все гладко, как надо бы… Про это и узнаете вы из моего рассказа, обещаю рассказывать только о людях! Без людей ничего бы не было… И не случилось бы ничего, и с места не сдвинулось… Ничего бы не было! Даже солнышко и то без людей невесело глядит…

Ну так слушайте же!

УЛИТЕ УЕЗЖАЕТ

Рассказываю, рассказываю, а ни как звать меня, ни фамилии не сказала. Я Мари́те, Марите Станку́найте. Станкунайте меня называет учительница Иоланта, а все остальные — Марите. Марите у нас в Гургждучай очень много, как сыроежек в лесу. Конечно, Иоланта или Эле — гораздо красивее, но что поделаешь! Я, когда слышу: «Марите!» — ничего интересного не жду, только: «Поди сюда!», «Принеси!» да «Замолчи!» Зато, когда меня называют Ма́ре (чаще всего отец и Эле), я довольна. Чувствую себя старше, взрослее. Словно кто-то положил на плечо мне тяжелую и ласковую руку. Бывают такие руки: тяжелые и ласковые…

Однако меня называют не только Марите или Маре, а еще и Ма́рге[1]. Тут я как от зубной боли морщусь. Марге это и не имя вовсе, а прозвище, противная кличка, которую выдумал для меня Казю́кас, брат Анупраса-пивовара… Я еще расскажу о нем, потому что он вечно путается под ногами… Этот Казюкас — мой одногодок, а ростом — от горшка два вершка. Понимаете, у нас, в Гургждучай, что ни двор, то пеструха мычит! Я иду, а Казюкас бежит следом и покрикивает, будто отбившуюся от стада корову подгоняет: «Пошла, Марге, пошла!»

1

Ма́рге — Пеструха, кличка коровы.