Страница 16 из 32
Домик этот, как мне сказали, поставлен тут давным-давно. Строили его английские геофизики, чья экспедиция зимовала в этих местах. После них живали здесь и норвежские, и японские геологи, побывали и советские, и не раз — английские. Всех он принимал, обогревал, всем давал кров. И сколько еще простоит, кто знает. Дерево в Арктике не гниет. Нашли на Шпицбергене рубленые избушки и сараи, которые служили людям еще лет полтораста назад. Уже ни крыш на них, ни окон, ни дверей, а венцы в полном порядке — крепкие.
Домик невелик, но удобен. Есть дощатая пристройка — подсобка, есть небольшой чулан, годный под склад. Вход в домик — через тамбур. В жилом помещении — кухонная плита, нары. Еще есть чердак. Анатолий сразу же облазил все помещения. В пристройке решено развернуть лабораторию Сергея и радиостанцию.
— На чердаке, за исключением двух замороженных трупов и сундука с золотом, ничего не обнаружено, — замогильным голосом докладывает Анатолий. — Но я думаю, это пустяки. Снимем, когда подвернется свободная минутка. А сейчас давайте устраиваться.
Он удовлетворенно улыбается, разглядывая всякое барахло, грудой наваленное на полу Добра здесь много. Для практичного старшего механика просто клад, пожалуй, не меньший, чем несуществующий сундук с золотом: глянет человек на железку и уже сообразил, для чего она может пригодиться. Осторожненько откладывает ее в уголок. Понадобится — вспомнит.
В подсобке на стене яркой краской намалевано: «D-r Yoshihida Ohta», далее адрес и просьба написать ему, если кто поселится здесь. Доктор Ота — японский геолог из университета Хоккайдо. Надо бы не забыть. Им или кем другим, но в чулане оставлено немало провизии — консервы, соль, крупа — подспорье очередному жильцу.
Добрый обычай. Вдруг человек в беду попал, а здесь и кров, и пища. Правда, прошлой зимой этот продуктовый склад посетил, вероятно белый медведь. Похозяйничал — выломал кусок стены и решил проверить, хороши ли консервы: банку в зубы — крак — прокусил. Вкусно, но вместе с жестянкой не прожуешь. Помнет, потискает — ив сторону. Консервных ножей у белых медведей не водится. Чуть не весь запас перепробовал — вдруг какая-нибудь банка да откроется! Не открылась. Целую кучу прокушенных жестянок накидал, рассердился, порвал мешки, просыпал крупу и ушел ни с чем.
Побывавшие у него в зубах консервы, конечно, уже никуда не годятся. Однако кое-что досталось и нам. Несколько банок с рыбкой открываем в честь новоселья. Ох и вкусно! Хотя целых две арктических зимы пролежало на морозе.
Ладно. Пора браться за дело.
Сергей с Анатолием отправились через пролив за новой порцией вещей, я оставлен наводить в доме порядок.
Господи боже, сколько же вокруг мусора! Чего только нет! Горы поржавевших пустых бочек, всякий железный хлам, перекрученный обрывками проволоки и ржавых тросов, какие-то деревянные обломки, куски досок, бревна, груды консервных банок, обрывки газет.
Предшественники наши, несмотря на оставленный беспорядок, обосновались здесь со всеми удобствами. Рядом с домиком перевернутые вверх килем вельботы. Под одним из них был склад. Под другим — баня. Анатолий уверяет: вполне приличная баня — заткнем брезентом дыры и будем париться за милую душу. А вот что было под третьим вельботом, никак не пойму. Наш завхоз утверждает — пекарня. Пожалуй, сгодится. Только надо переложить печь.
А вообще-то бывшие хозяева нашего домика все до мелочей предусмотрели: над дверью комнаты изнутри прибита подкова. Настоящая. На счастье! Лошадей тут сроду не было. Значит, привезли с собой, может, из самой Англии. Не так уж и плохо — открываешь глаза, зажигаешь свет, а тебе счастливая подкова поблескивает, настроение сразу лучше.
Или вот — в стене у плиты маленькое оконце, закрытое плотно пригнанной деревянной крышкой, обитой двойным слоем войлока. Я долго не мог понять, зачем тут эта дырка. Открыл, глянул наружу — весь северный берег как на ладони. Ага! Значит, это нечто вроде амбразуры, открывай и пали по медведю, ежели тот в гости пожаловал. Это же какое удобство! Сидишь себе у плиты, варишь ужин, сунул ствол в дырку — пиф-паф! — и пожалуйста, свежатинка в котле.
А что это не беспочвенная фантазия, подтверждает хотя бы следующая моя находка: рядом со всяким мусором — позеленевшими вилками, битыми черепками — по ту сторону дырки валяются и отполированные, выбеленные ветрами, дождями и солнцем косточки. Вернее, позвоночный хребет, явно принадлежавший царю Арктики. Так что не повезло медведю при встрече с царем Природы.
Брожу вокруг облупленных стен домика, навожу порядок. Появившееся откуда-то облачко цепляется за склоны горы. С недалекой кручи, журча, падает ручеек. Бежит, торопится живая вода… Снег еще не весь растаял, а льды тут до конца никогда не тают — вот и бежит. Высоко в гранитах скал кричат чайки. Там их гнезда.
Перепрыгивая с камня на камень, добираюсь до крепкого снежного наста, подмытого ручьем. Осторожно иду по нему, как по мосту, к журчащей воде. Над берегом снежный карниз. В полный отлив внизу — лишь влажные камешки. Сейчас время прилива, и под моими ногами плещутся небольшие волны.
Смотри-ка, даже водопровод наши предшественники оборудовали! Сверху, оттуда, где во мгле облака, белеет снег, по канавке, прорубленной в крутом склоне, бежит студеная, прозрачнейшая вода. Чище росы! К канаве подведен отрезок трубы, ее край свисает на уровне груди в сторонке. Из него, как из открытого крана, льется и льется вода. Подставил ведро — и пожалуйста. Полное. Не надо нагибаться, черпать. И умываться удобно. Мудро и просто.
Сквозь журчание воды и плеск волн долетает пофыркивание мотора. Вскоре из-за мыса показывается «Казанка».
Анатолий вездесущ, его хозяйская рука чувствуется во всем. Переплет рамы, в котором не было стекла, уже затянут полиэтиленовой пленкой, теперь ветру нет дороги в дом. И козлы, чтобы удобно пилить дрова, готовы. На берегу полно выброшенных морем бревен. Откуда они сюда приплыли, знает лишь море, но дров сколько душе угодно. И дымок уже вьется над крышей. Вроде бы и нет никакого ветра, но дым бросает из стороны в сторону.
В доме сырость. Немало нанесло через разбитое окно зимнего снега, и таял он в домике. Долгонько придется топить, пока просушим.
— Поставили бы лучше палатку, разожжешь печурку — и сразу тебе Ташкент…
Но палатка наша еще на острове Датском. Сегодня больше туда не пойдем. Поэтому Анатолий пытается устроить «Ташкент» в домике.
Огонь в плите гудит, в кастрюлях булькает. Кастрюльки такие, что их содержимого вполне хватило бы на целую бригаду вернувшихся с маршрута голодных геологов. Но Анатолий улыбается:
— Ничего! Всю ночь будем пировать, до утра слопаем. Новоселье!
И Сергей улыбается. Новоселье — это новоселье. По старой шпицбергенской, да и не только шпицбергенской, традиции к запасам спирта «прикасаются» сразу, как только обосновались. Затем на все спиртное объявляется мораторий. Ни-ни! Только как лекарство. А когда сезон кончается, когда имущество уже уложено и все готово к возвращению, начинается торжественная ликвидация остатков.
Пусть кастрюли кипят себе, а мы отправляемся воздвигать радиомачту, ^тиснув в щель между камнями ее башмак, тянем всей тройкой за растяжки. Поставили, Анатолий принимается за свою аппаратуру, готовится к выходу в эфир. А мы с Сергеем пополняем запас дров, раскладываем по определенным местам имущество, чтобы все было в нужный момент под рукой.
Наконец в пристройке начинает попискивать морзянка. Наш радист, сгорбившись у столика, тоже стучит ключом. Но никто не отзывается. Молчит база геологов. Эфир же полон: переговариваются между собой корабли, отлично прослушиваются какие-то дальние станции, а соседний Баренцбург не отвечает.
Включаем транзистор. Канада и Аляска, поют из Токио, читают доклад из Бухареста, музицирует Берлин — ну точно рядом, за стеною. А вот Тромсе, Мурманска, Архангельска не слышно…
— Стоит Федя[1] на горе, разгоняет волны, — декламирует Анатолий и щелкает тумблерами, выключая аппаратуру.