Душистый аир

— Меня небось не взял с собой, — протянул Сигитас, с завистью глядя на пуговицу в руках Рамунаса.

— Я сказал летчику… Угадай, что я ему сказал?

— Не знаю…

— Я сказал, что буду моряком.

— А я бы хотел летчиком, — пролепетал Сигитас.

— На самолете летать? — подпрыгнул Рамунас и едва сдержался, чтобы не схватить друга за уши. — Ладно, Сигитас, будь летчиком, почему бы и нет. Надо только захотеть.

Сигитас расставил руки и побежал. Он загудел, подражая самолетному гулу.

— Сигитас, пошли на речку! Кораблики пускать, — позвал его Рамунас. — До самого моря, ладно?

И он запел звонким голосом:

На другом берегу речки мелькнула знакомая фигура. Миндаугас! Он увидел ребят и присел за ракитовым кустом. Рамунас тоже заметил его.

— Что, живот схватило? — крикнул он толстяку.

Миндаугас встал и молча ушел.

А у Рамунаса пропала всякая охота веселиться. Он встал и глядит себе под ноги. Даже забыл, что в руке у него кораблик.

— Пошли, — напомнил ему Сигитас.

— А, пошли…

…Течение подхватило кораблик, закружило, унесло.

— К морю! — крикнул Сигитас.

— К морю, — тихо повторил Рамунас.

ВЕЧЕРОМ

Рамунас загнал скотину в хлев, снял с гвоздя плетушку и направился к гумну. В это время распахнулось хозяйское окно, высунулась простоволосая голова Шпокаса.

— Подойди-ка сюда.

Рамунас в нерешительности остановился.

— Да подойди ты, коли зовут!

Мальчик повесил плетушку на деревянный крюк за хлевом и босиком — ноги перепачканы навозной жижей — зашлепал по двору.

В избе все семейство на ногах. Миндаугас трется у дверей, хозяйка закрыла лицо ладонями, а сам Шпокас шагает взад-вперед по комнате. Он сгорбился, втянул голову в плечи. При виде Рамунаса хозяин захлопнул окно, притворил дверь.

Рамунас вопросительно взглянул на него и тут же почувствовал, как сильно застучало сердце.

— Зачем звали?

— Давай потолкуем.

Шпокас усадил мальчика на лавку.

— Давай начистоту. Время-то нынче какое… Война, немцы. Недели две-три, и фронт придет. Никакая сила его не удержит — так и прет.

Куда это клонит Шпокас? Рамунас с недоумением глянул на хозяина, но, кроме тоски и страха, ничего не увидел в его маленьких глазках.

— Мал ты еще, братец, да глуп. Думаешь, никто ничего не видит. Нет, милый мой. Ты русского прячешь.

— Что? — подскочил на лавке Рамунас. — Никого я не прячу. Никого!

— Прячешь, — с улыбкой продолжал Шпокас. Он сел рядом с мальчиком. — Прячешь… Я разве говорю, что это плохо? Разве ругаю тебя? Но мне важно, чтобы порядок был. Помнишь, я тебе говорил? Что я говорил, а?

— Не знаю я ничего… Чего вам надо?

— Почему ты мне не сказал? — Шпокас впился в него взглядом. — Не веришь мне, что ли? Думаешь, это тебе игрушки? С огнем играешь, братец. Мину в руках держишь. Разве это дело? Разве детское это дело? Сопляк ты, сопляк…

— Да не знаю я ничего! — Рамунас встал, но хозяин схватил его за руку и посадил обратно.

— А ты подумал, какую беду можешь навлечь на всю деревню, детка? — плаксивым голосом заговорила хозяйка и сцепила руки, словно для молитвы.

— Не знаю, ничего я не знаю, — твердил Рамунас, а сам лихорадочно прикидывал, откуда Шпокасу может быть известно о летчике. Неужели Рамунас был неосторожен? Неужели проболтался? А может, его видели? Вот оно что…

Рамунас оглянулся на Миндаугаса. Тот стоял спиной к двери, руки в карманах, и презрительно цедил:

— Да врет он все. Честное слово, врет.

— А тебя кто спрашивает? — сердито остановил его Шпокас.

— Все пропадем, — опять заныла хозяйка. — Мало ли что немцы учинят. Избу спалят…

— Так-то, Рамунас, — покачал головой Шпокас. — А русскому этому надо помочь, как же иначе! Да поскорее, а то фрицы всюду — опасно. Давай сегодня ночью переправим его к партизанам.

«И не думай говорить», — отчетливо всплыли в памяти у мальчика слова раненого, и он упорно твердил:

— Да ничего я не знаю.

— Врет он! Я же видел! — снова вмешался Миндаугас. — И как полотенце стащил, и как в лес куда-то бегал далеко.

«Значит, он! Он… он…» — догадался Рамунас, и кровь застучала у него в висках.

— Не прикидывайся дурачком, слышишь? Хватит с меня! — Шпокас стукнул кулаком об стол. — Обещал — твое дело. А нас не губи. Вот стемнеет, и пойдем. Отведешь меня и скажешь: так, мол, и так…

Рамунас задрожал, как птенец, зажатый в горсти.

— Я не…

— Молчать! — Хозяин снова стукнул кулаком по столу. — Не хочешь добром, поговорим иначе. Ишь, козявка, будешь тут у меня упираться! Ну?! — Рука хозяина потянулась к вожжам, которые висели на деревянном гвозде. — Покажешь?

— Никуда я не пойду!

— Вот как, значит? Хочешь меня под петлю подвести? Ты у меня заговоришь, гаденыш! Миндаугас, стой у дверей!

Рамунас извивается ужом, прикрывает руками голову, спину. Не заплакать бы только…

— Не скажешь — убью! — рассвирепел Шпокас и еще яростней стал хлестать мальчика.

— Перестань! Опомнись! — Хозяйка кинулась к нему, хотела отнять вожжи, но Шпокас отшвырнул ее.

Он стегал мальчика, требовал показать, где летчик. Плакал бы Рамунас, кидался бы в ноги, умолял — Шпокас бы отпустил его. Но пастух молчал, и хозяин пуще распалялся. Сначала мальчик держался на ногах, потом упал. Вот он уже не слышит, что кричит ему Шпокас, не различает жалобных причитаний хозяйки.

Рамунас очнулся в сарае, на досках. Дверь на запоре, в крохотном оконце, крест-накрест заколоченном железками, виднеется вечернее небо. Все тело ломит, голова кружится, слабость. Пить хочется. Пить! Прежде Рамунас не понимал, что такое вода. Хотел — пил. Сколько угодно. Пил колодезную воду, чистую, как роса, пил из бурливого ручья. Куда ни глянь — всюду пруды, болота, озера. Рамунас бродил там, купался, плескался в воде… И никогда не думал, что вода может оказаться такой драгоценной. Если бы сейчас хоть кто-нибудь дал ему напиться! Ополоснуть лицо. Нет, напиться, и больше ничего. Кажется, все бы отдал за одну лишь каплю воды, за то, чтобы смочить растрескавшиеся, окровавленные губы, пересохший, точно огнем опаленный рот.

Рамунас забылся. Все как-то отдалилось от него, ничего ему не надо, все безразлично.

Пить!

Долго лежал Рамунас на досках в сарае. Клочок неба в оконце. Вот сверкнула звездочка. Снова погасла. Во дворе тихо. Оконце без стекла, но все равно в сарае воняет плесенью, старым тряпьем. Где-то под полом скребутся мыши.

Рамунас лежал и безучастно смотрел в темноту. Вдруг до него донеслись осторожные шаги. Кто-то тихонько свистнул.

Рамунас приподнял голову.

Снова свист.

— Рамунас… Рамунас…

«Сигитас! Это Сигитас!» — дошло до сознания мальчика, и он вспомнил все: и летчика, и то, что он договаривался с Сигитасом встретиться на меже, под дикой яблоней.

Рамунас встал. Ноги заплетаются, в голове гул. Держась за стенку, мальчик кое-как добрался до оконца и влез на бочку с мукой. Привстал на цыпочки и дотянулся до крестовины окна.

— Сигитас!.. — Он не узнавал собственный голос — так скрипуче, сдавленно получилось у него это имя. — Сигитас, ты слышишь меня?

Шлепанье босых ног ближе.

— Ты? А я тебя ищу. Почему?.. — накинулся было Сигитас на друга, но сразу осекся. — Тебя Шпокас запер?

— Шпокас знает, — зашептал Рамунас. — Слышишь, Сигитас? Шпокас знает всё. Он знает, Шпокас…

— Что же делать, Рамунас?..

— Сигитас, беги к моему отцу. Скажи ему все. Пусть поскорей спрячет летчика… Слышишь…