Страница 87 из 107
Держа руку на отлете, Смалюконис смотрит на часы: мол, время идет, нечего рассусоливать. Но Тракимас не спешит с ответом. Переступает с ноги на ногу, морщит лоб, косится даже на небо, словно ждет, что пойдет дождь.
— Куда двинемся, Тракимас? Садись.
Тракимас оживает.
— Может, на ферму сперва? Скот на выгоне сейчас, но свиньи, телята…
— В телятник.
Смалюконис как стоял спиной к открытому автомобилю, так, не поворачиваясь, и забрался. Тракимас обходит машину и ждет, когда ему откроют захлопнутую дверцу.
Двигатель заработал, и Тракимас говорит:
— Налево и прямо.
Смалюконис правит непринужденно, изящно откинувшись на сиденье.
— Ну как, Тракимас? — спрашивает он и, не дожидаясь ответа, объясняет: — Видишь ли, дружище, у Тамашаускаса-то баня примитивна. Всего три года, как построили, а безнадежно устарела. Жизнь быстро идет вперед, теперь размах нужен!.. У твоего озера для бани место просто идеальное. Вылитый Балатон. Проект, между прочим, согласован, рабочие чертежи готовы, объект к местности привязан. Веранда с видом на озеро, банкетный зал, две гостиные, комната для охотников. На втором этаже — три комнатки для ночлега. Ну и баня со ста сорока градусами и спуск в воду с перилами, чтоб окунуться. Все на высшем уровне, чтоб не опозорить район… Стройматериалы, дружище, тоже не твоя забота. Не только хватит, но еще и останется. Суть вся вот в чем — ты выдвигаешь эту идею и строишь баню на свое имя, то есть на имя колхоза, конечно… Жду ответа.
Тракимас опускает стекло, в автомобиль врывается ветерок.
— Когда мы в конторе были, товарищ Смалюконис, я не показал… Потом как-нибудь покажу. В папке у меня двадцать семь заявлений. Двадцать семь колхозников, в основном специалисты, желают перебраться в поселок. И все спрашивают — когда? А если выстроим за год дома четыре, то это уже будет хорошо. Стройматериалов не хватает… Эта баня… Люди потом рта раскрыть не дадут.
Смалюконис, бросив взгляд на Тракимаса, прибавляет газ, и машина стрелой взлетает на пригорок. Внизу блестит озеро, зеленеет лес.
— Плох руководитель, который общего языка с людьми не находит, — вот что я тебе скажу, товарищ Тракимас.
Тракимас тупо смотрит на бегущую дорогу. Мало ли трепала его жизнь, самое время бы сделать выводы. В один год с Тамашаускасом в колхозы пришли. Земля одинаковая, прочие условия примерно равны, а Тамашаускас когда уже первый в районе. Почему? Умеет! А ты-то думал — все сам сделаешь, организуешь, увлечешь за собой людей. Бегал, высунув язык, прижимал каждого — по закону; в Крикштонисе с районной трибуны требовал навести порядок в руководстве колхозами. «Ничего, Тракимас, держись», — замечал тебя в перерыве кто-нибудь и тут же уходил. Прошел год, другой. Тамашаускас сидит в президиуме, Тамашаускас с делегациями ездит в другие районы и другие республики. А ты все требуешь с трибуны лимиты на стройматериалы, удобрения, комбикорм, машины. Разумеется, тебе обещают, да, обещают, но советуют быть спокойнее, сдержаннее… больше опираться на внутренние резервы… учиться умению руководить… «У Тамашаускаса?» — язвительно спросил ты. «Да хоть бы и у Тамашаускаса». В Крикштонисе, правда, на дверях кабинетов появились таблички с новыми фамилиями. Но…
Тамашаускас ведь всем постарается угодить, не зря Смалюконис его поминает. Баню построил, в гостях отбою нету; Тамашаускас им бычка зарежет, деревенского хлеба испечет, в пруду форель развел.
— Стоп! — подпрыгивает на сиденье Тракимас. — Поворот прозевали. Налево…
Смалюконис, не говоря ни слова, дает задний ход и сворачивает на проселок. Подъехав к фермам, останавливается в тени сеновала. Тракимас вдруг забывает все; он — хозяин и объясняет гостю, сколько здесь телят, какого возраста, какой упитанности, сколько мяса продали государству и сколько еще продадут. Смалюконис обводит взглядом телятник, сует голову в комнату отдыха.
— Мусор, — морщится он. — Не можете прибрать? Ни плакатов, ни газет…
— Товарищ Смалюконис, пресса в шкафу, посмотрите.
— Почему не на столе?
Поглядывает на телят, щупает лоб одному, другому, поморщившись, добавляет, что плохо чистят закуты, поилки тоже не ахти что… Почему в «Единстве» у Тамашаускаса все так и блестит, сразу видно, что человек заботится о приплоде… то есть привесе…
За фермой Юргис Сенавайтис сгребает с земли навоз и швыряет в кучу.
— А где же техника? — спрашивает Смалюконис.
— Есть и техника. Все на жатву бросили.
Сенавайтис кладет обе руки на черенок вил и пялится мутными глазами на Смалюкониса.
— Не узнаешь, начальник?
Посмотрев на Сенавайтиса, Смалюконис как-то слишком уж беззаботно отвечает:
— Район большой, населения много… Каждый день новые люди…
— Да где уж тебе меня узнать. Высоко взлетел…
— Вы так говорите, товарищ… Кто вы?..
Тракимас дергает Смалюкониса за рукав и шепчет:
— Не обращайте внимания, лучше пойдем.
Но Смалюконис любит все выяснить до конца.
— Вы, товарищ, видно, обознались?
Сенавайтис хихикает:
— Да я тебя знал, когда ты был, можно сказать, вот с эту кучку навоза…
— Сенавайтис, кончай! — бросает Тракимас, но Сенавайтис и слышать не хочет.
— Костюмчик черный, башмачки блестят, в школу идет, булочку жует, что мама испекла… А я бандитов тогда бил! Твою жизнь защищал…
— Народный защитник? Сенавайтис? Что-то вроде помню… Но как это вы? — Смалюконис растерянно обращается к председателю. — Опустились…
— Может, выпил человек немножко.
Сенавайтис не слышит и не видит Тракимаса.
— Тогда ты даже в пионеры не записался, мамочка не пустила А сейчас белая «Волга», начальник! Я-то с винтовкой ложился и вставал, Советы создавал. А сейчас… Да нет, не жалуюсь, что так вышло. Я никакой работы не гнушаюсь. А правда — она всегда глаза колет. Мой первый партбилет бандиты прострелили. Вот тут! — Сенавайтис задирает рубашку, выпячивает мохнатую грудь, помеченную рваным шрамом под левым соском. — Тут! На два сантиметра выше — и в сердце, можно сказать. В сорок девятом, пятого октября.
Смалюконис растерян; достав из внутреннего кармана пиджака белый платок, смахивает пот с лица, долго трет ладони; словно стесняясь наготы Сенавайтиса, отводит глаза, кусает губы.
— Ваше прошлое… былые заслуги, какими бы они ни были, еще не дают права.
Запнувшись, машет рукой — хватит, мол, — и, по-всегдашнему прямой и степенный, удаляется от фермы. Тракимас с минуту стоит, потом подбегает к Сенавайтису:
— Что ты наделал? Пень ты неотесанный!..
Когда Тракимас открывает дверь комнаты, мать спрашивает:
— А гость где?
Он устало подходит к круглому столу, на котором аккуратно расставлены большие и маленькие тарелки. Посреди красуется бутылка коньяка. Откупоривает. Потом садится на диван, откидывается на спинку.
В дверях, сложив высохшие руки, стоит мать. В чистом платье, с белым передником. Смотрит на сына и молчит.
Без семнадцати три, надо спешить, и Дайнюс, не дожидаясь, пока мачеха подаст мясо, сам берет из шкафчика; мелькает мысль: может, не стоило самому, еще подумает чего, а то брякнет словцо; да ладно, некогда ему, да и Зося… то есть мачеха, ни разу еще не попрекнула; зря он переживает…
— Ужас сколько работы на складе! — Отец, широко расставив локти на столе, дует на ложку. — Везут и везут, едва поспеваем через веялку пропускать.
В эти дни он редко обедает дома — трудно вырваться, — довольствуется бутербродами. И Дайнюс только вчера да сегодня пришел — сейчас по соседству работает, а так — не будешь ведь терять час-другой в такое вёдро.
— Добавочки, Зосяле, — просит отец.
— Мадонна, сколько раз тебе повторять! Иди кушать, все давно остыло! Хватит телевизор смотреть.
Из соседней комнаты доносится музыка, голоса; видно, идет фильм, от которого Мадонну трудней всего оторвать. Наконец, Зося уходит туда с тарелкой.
— Смотри, только не разлей! — слышно из соседней комнаты.