Страница 14 из 32
Это вызвало в Санкт-Петербурге, мягко говоря, некоторое удивление. И породило множество вопросов… Как у самой государыни Елизаветы Петровны, так и у Сената с представителями высшего православного духовенства.
Хотя, надо отметить, кабардинский владелец Кургоко Кончокин и раньше нередко обращаться к русским за заступничеством и поддержкой в своих политических и повседневных делах. Так, например, сохранились официальные письма, где он сообщал с тревогой императрице, что жить ему сделалось, на родной адыгской земле, совсем невыносимо.
С плохо скрываемыми горечью и гневом, князь информировал Елизавету Петровну о том, как пользуясь активной поддержкой турецкого султана и союзничая с крымским ханом, владельцы Большой Кабарды резко усилили набеги на его фамильные пастбища и селения.
Кургоко Кончокин писал государыне: “Изпустя яд свой и, оказав злое намерение свое… нападками своими завсегда скот и имение наше грабят и от разорения подвластных наших не воздерживаются и жалобы не слушают”.
А это были тревожные вести для Российской империи. С возможным падением дружественной Малой Кабарды (а дело, похоже, и шло к подобному финалу!), и дальнейшим присоединением её к владениям протурецких и промусульманских соплеменников Кургоко Кончокина, Санкт-Петербург не только терял союзника на стратегически важном Северном Кавказе… В 18 веке сторонников здесь у России и без того было немного.
Подобная потеря дружественного кабардинского клана грозила дальнейшим усилением турецко-крымского влияния в регионе. И неминуемым ростом напряжённости на юге империи.
Нет, желание князя Кургоко Кончокина заручиться покровительством и защитой сильного соседа было Елизавете Петровне вполне понятно. Но, всё-таки, столь массовый и демонстративный переход кабардинцев в православие, вместе со своим предводителем – это выглядело как-то уж очень необычно…
В конце концов, государыня поверила в добрые намерения Кургоко Кончокина. Так совпадавшие с её международной политикой на Кавказе… И 22 августа 1759 года кабардинский князь, со своими родственниками и верными слугами, первыми приняли в Кизлярской крепости православную веру.
Тем не менее, Сенат срочно потребовал у астраханского губернатора тайно разведать причину подобного религиозного и верноподданнического рвения у Кургоко Кончокина… И незамедлительно доложить.
Уже в следующем, 1760 году, в секретном донесении, астраханский губернатор генерал-майор Жилин, сообщал в Санкт-Петербург, что “…по тамошнему разведыванию, он, Андрей Иванов, крестился по согласию трех двоюродных его братьев, дабы через то по причине чинимых им от владельцев Большой Кабарды обид получить к переселению своему на выбранном ими месте позволение, а более никаких других причин не сказывается”.
Впрочем, обо всех этих обменах срочными и секретными депешами между Санкт-Петербургом и Астраханью Кургоко Кончокин так никогда и не узнает… А для значительной части своих соплеменников тогда, три года назад, кабардинский князь в одночасье превратился в вероотступника и национального предателя.
Смертельным врагом он сделался враз и для турок с крымскими татарами, тайно и явно распространявших своё религиозное и политическое влияние на Северном Кавказе. И, всё-таки, Кургоко Кончокин пошёл на столь решительный, радикальный шаг, когда почувствовал серьёзную угрозу для себя и ослабевшего клана лишиться всего – подвластных крестьян, земель, имущества… Но мы немного отвлеклись.
…Итак, царские чиновники в Кизлярской крепости и в Астрахани прознали, наконец, про возмутительно разросшееся поселение раскольников в урочище Мез-догу. Терпеть столь многочисленную преступную общину вероотступников рядом с собой власти никак не могли. Да уже и не имели права бездействовать, получив подобный сигнал.
Кизлярское командование, по приказу астраханского губернатора, собрало сильный военный отряд – с артиллерией, пехотой, конницей… И отправилось в урочище Мез-догу, в карательный поход. Наводить законный порядок на пограничной территории.
Община раскольников была разгромлена… На радость владельцам Малой Кабарды, которым, на сей раз, эта долгожданная воинская операция по возвращению наследных земель обошлась вообще без затрат! И людских потерь.
Русская армия сожгла дотла неправильные молельные дома и защитный частокол. Засыпала рвы, уничтожила все до единого жилища раскольников, вытоптала конницей поля с огородами… А разбежавшихся после короткого сражения, уцелевших вероотступников, всадники переловили и заковали в кандалы.
Нельзя сказать, чтобы этот поход окончательно решил проблему с самовольными поселениями в урочище Мез-догу. Раскольники, дезертиры и бродяги всех мастей упрямо пытались, снова и снова, малыми группами обосноваться в столь глухом, потаённом от царских властей местечке.
Ещё не раз русским солдатам приходилось наведываться сюда с внезапными инспекциями… Правда, не всегда успешно.
Случалось, что соседи-казаки, гребенцы и терцы, прослышав об очередном карательном рейде, спасали нелегальных поселенцев от жестокой расправы. В душе станичники сочувствовали раскольникам… Христиане, все-таки!
А некоторые старые казаки и сами тайком придерживались древних дедовских обрядов и раскольничьих традиций.
Кургоко Кончокин, подозревал о подобном тайном саботаже со стороны станичников. Только поделать ничего не мог.
Предупреждённые раскольники и дезертиры, перед появлением в урочище русского карательного отряда, скрывались в непроходимых лесных чащах. А когда солдаты уходили, спалив и разрушив, в очередной раз, всё незаконно построенное, вновь возвращались к своим разоренным очагам…
В конце концов, коменданту Кизляра надоела эта бесконечная игра в кошки-мышки. И он поставил в урочище Мез-догу постоянный вооружённый пост.
Малому и отдалённому от крепости подразделению кизлярского гарнизона вменили в обязанность не только разгонять и отлавливать появляющихся на слабо контролируемом участке терской границы раскольников и дезертиров. Дозорные автономного поста внимательно отслеживали и оперативно сообщали голубиной почтой своему командованию в цитадели обо всех настроениях, царивших среди местных племён… И наблюдали за передвижениями любых крупных вооружённых отрядов поблизости, за прохождением через урочище торговых караванов.
После того, как служивые обосновались в беспокойном местечке на постоянной основе, раскольникам с дезертирами пришлось искать себе другое укромное пристанище, для относительно безмятежной жизни. Зато сожжённые и заброшенные жилища, под самым боком у русских солдат, стал занимать и потихоньку обживать иной гражданский народ, прибившийся к военным…
За плечами у этих поселенцев было не очень понятное служивым прошлое. Но пришлые люди разных национальностей точно не являлись разбойниками. Они добывали себе пропитание тяжёлым трудом и никаких крамольных разговоров на религиозные темы, или против власти, меж собою не вели.
Солдаты этих мирных, безвредных поселенцев не трогали. Напротив – старались наладить добрые связи. Военные выменивали и покупали у гражданских еду и разные вещи, привлекали соседей к решению собственных задач. Заводили приятельские отношения… Так и жили долгое время.
…Кибитка резко качнулась вбок, угодив передним колесом в небольшую яму, которую возница проглядел в густой траве. И неспешный ход мыслей Кургоко Кончокина сбился.
Князь потёр пальцами лоб, стукнувшийся о край оконца кибитки… И постарался восстановить нить воспоминаний.
…Не в первый раз интересы двух сильных соперничающих империй, России и Турции, сталкивались на его родовых землях. И не всегда он, законный владелец урочища Мез-догу, Мекени и прочих терских угодий мог свободно распоряжаться наследным семейным достоянием! Без оглядки на политику сильных мира сего…
По итогам Белградского договора с Турцией, в 1739 году, русские настояли, чтобы пограничный участок терского левобережья навсегда отошёл к северной империи.
Князь горько усмехнулся… Исконная земля его предков стала мелкой разменной монетой в чужом политическом торге!