Лия

-- Что я скажу маме?.. куда пойду я?.. что будет со мною?.. тата, тата...

Борисов сел на постель и бессильно сжал голову руками. Мысли вихрем проносились в мозгу и жгли его; в сердце боролись разнородные чувства. Он чувствовал, что правда на стороне Лии, что жестоко по одному подозрению обвинить человека и, быть может, предать его позорной казни, и в то же время мысль о внушенном дисциплиною долге не покидала его. Где истинный долг, в чем правда?

Он вдруг встал и положил руку на вздрагивающее плечо Лии.

-- Лия, -- сказал он решительным голосом. -- Я отпущу вашего отца. Только уведите его прочь, совсем прочь отсюда.

Лия быстро повернулась к нему, схватила руку Борисова и прижала к ней свое мокрое лицо, не говоря ни слова, продолжая вздрагивать от рыданий.

-- Довольно. Перестаньте. Оденьте платок и пойдемте, -- сказал Борисов, отдергивая руку. -- Ну, смелей, ободритесь, все будет хорошо, -- прибавил он, стараясь казаться веселым.

Лия поспешно завернулась в платок, Борисов вышел и сказал Сурову:

-- Проводи ее за линию и подожди с нею там у колодца...

-- Слушаю-с, -- ответил денщик.

Лия рванулась к Борисову.

-- Вы не нарочно, не обманете?.. нет?

Борисов почувствовал, что для него нет отступления. Разве мыслима такая подлость...

-- Я сказал, -- ответил он Лии строго, и быстрыми шагами пошел к каземату, где была его рота.

Фельдфебель вытянулся перед ним и доложил:

-- Все по роте обстоит благополучно. Все наготове.

-- Отлично, -- сказал Борисов. -- Поди и приведи ко мне захваченного жида.

-- Слушаю-с, -- ответил фельдфебель и, повернувшись, вышел из казармы.

Борисов с нетерпением ходил взад и вперед по гулкому каменному полу. В казарме стоял смутный говор; солдаты были одеты для похода и готовились к бою.

Фельдфебель вернулся, ведя за собою дрожащего Хаима Струнку. Он шел съёжившись, шатаясь, и, казалось, потерял способность соображать и чувствовать. Глаза его бессмысленно блуждали по сторонам. Борисов взглянул на него и вздрогнул: в этом взгляде он прочел тупую покорность овцы под занесенным над её головою топором.

-- Идем, -- нарочно грубым голосом сказал ему Борисов.

Фельдфебель с удивлением взглянул на него.

-- Я беру его на свою поруку, -- сказал Борисов.

-- Слушаю-с.

Фельдфебель вытянулся, а Борисов взял Струнку и пошел с ним из казармы.

Струнка шел, заплетаясь ногами, не зная куда и, быть может, думая, что его ведут на казнь. Борисова охватила острая жалость. Он вывел его из казармы и, ведя по траншее, сказал:

-- Я, Хаим, отпускаю тебя на волю; только уезжай отсюда тотчас же.

Струнка, казалось, не понял его слов и съёжился еще больше.

Они прошли по темному проходу, вышли на дорогу и оказались за линией форта. У колодца Борисов увидал смутные силуэты. Он подошел ближе. Лия рванулась вперед, бросилась к отцу и с криком обвила его шею руками.

-- Лия, дочка моя, -- пробормотал Струнка.

-- Идите! -- проговорил Борисов. -- Помните же и уезжайте тотчас.

-- Как нам благодарить вас? -- проговорила Лия.

Борисов грубо оттолкнул ее и торопливо пошел к своему каземату. Придя в комнату, он увидел Сурова. Лицо денщика улыбалось и глаза благодарно смотрели на Борисова.

-- Теперь спать, -- сказал Борисов, но в то же мгновенье он услышал протяжный гул летящего снаряда и следом за этим раздался оглушительный взрыв, -- Началось! -- крикнул он и быстро выбежал из комнаты.

Ночная тьма исчезла; лучи прожекторов освещали все окрестности ярко, как днем, в воздухе стоял сплошной гул, звон, треск и гром. Казалось, колебалась земля и трескались своды неба. Внутри Борисова все содрогалось от. грохота взрывов. Он добежал до казарм. Фельдфебель выводил солдат, и все спешно шли в окопы. Борисов перебежал с ротою открытую площадку за линией форта и там залег в окопы. В стороне расположилась пулеметная команда. Выстрелы слились в беспрерывные громы и, казалось, вся земля была охвачена огнем и пламенем. Начался кровавый бой. Беспрерывный ураганный огонь извергал тучу снарядов, и они вспахивали землю; черные массы наступавшего неприятеля сменялись одна другою; трещали пулеметы, гремели батареи; покрывалась трупами земля и на миг все смолкало. А потом снова ураганный огонь и снова атака, треск пулеметов, взрывы шрапнелей, смерть и ад...

До самого утра длился жестокий бой.

В логовище Борисова спустился Мухин.

-- Ну, как, батенька, у вас? -- спросил он, куря толстую папиросу.

-- Трое убитых, восемь раненых. -- ответил Борисов.

Мухин перекрестился.

-- В 6-ой роте девять убитых.

Он тяжело засопел и улыбнулся.

-- А отбились на славу! Здорово всыпали им! Всю дорогу уложили трупами. -- Он помолчал, потом сказал: -- а к ночи надо опять ждать атаки.

-- Ничего, встретим, -- ответил Борисов и, вдруг, принимая официальный тон, сказал: -- Должен доложить вам, что я выпустил на волю захваченного вчера еврея.

-- Как, что? -- спросил Мухин, вынимая изо рта папиросу.

-- Отпустил еврея, -- ответил Борисов.

-- Почему? -- спросил Мухин.

-- Я боялся, что его осудят и повесят, а он совершенно невинен и глубоко несчастен.

Мухин помолчал, потом покачал головою и сказал:

-- Неосторожно, батенька, неосторожно... А впрочем, -- прибавил он, -- теперь не до него. Может, и, правда, не шпион.

-- Я ручаюсь за него.

-- Ну, и пусть его... Пищу подали?

-- Сейчас приехали с кухней.

-- Ну, я пойду дальше, -- сказал Мухин. -- Эту ночь вы снова проведете в окопах, а там вас сменят.

VII.

Наступили дни беспрерывных жестоких боев. Под натиском громадных сил наши войска должны были оставить форты крепости и город, но потом подоспело подкрепление, и наши войска дружным натиском погнали врагов назад. Смятенные немцы бежали, бросая оружие, оставляя повозки и пушки. Их гнали, не давая времени оправиться. Борисов со своей ротой должен был перейти город и занять окопы в смену пятой роте. Он поспешно вел свою роту через знакомые улицы, теперь разорённые, опустошённые, по сторонам которых дымились развалины недавно жилых домов. Было пасмурно, сеял мелкий дождь и от этого как-то особенно тяжело пахли дымящиеся развалины. Борисов шел впереди роты с Крякиным и молча смотрел по сторонам. Они уже вышли из города, когда Борисов приостановился и вскрикнул, указывая в сторону.

-- Смотрите, смотрите!

У маленького обгоревшего домика на перекладине крыльца висел труп старика еврея. Руки его болтались, голова бессильно свесилась на грудь, рот был страшно открыт. Борисов подошел ближе и вдруг с криком опустился на землю. Под ногами повешенного лежала девушка; голова её была запрокинута, растрепанные волосы были втоптаны в грязь, лицо и руки были покрыты кровью и разорванные одежды обнажали тело.

Борисов узнал Струнку и его дочь.

-- Лия, Лия! -- воскликнул он, бережно стараясь поднять труп девушки.

Голова её бессильно запрокинулась. Борисов с ужасом отшатнулся, и труп снова упал на землю, обнажая на горле страшную рану. Борисов встал и обратил бледное лицо к Крякину.

-- Вот эти шпионы! -- сказал он жестким голосом. -- Видите? Его повесили немцы. Вот дом, в котором родился его отец и помер, в котором этот несчастный тоже родился, рос, женился и растил сыновей, которые сейчас бьются в наших рядах. Его сожгли немцы. Вот его дочь; они ее изнасиловали и зарезали... Правда, похожи на предателей?

Крякин смущенно отвернулся. Подбежавшие солдаты осторожно сняли труп повешенного, подняли Лию и внесли в полусожженный дом. Борисов вошел следом за ними, посмотрел на два обезображенных трупа и нежно поцеловал Лию в обескровленное лицо. Потом он вышел и снова обратился к Крякину:

-- Нет, Крякин, этого больше не должно быть. Наша пролитая кровь смешалась с этой невинной кровью; в этом бедствии мы ведь братья. Нет ни поляка, ни еврея. Надо стыдиться чувства ненависти к ним. Все мы братья. Бедная Лия также пострадала за родину; её братья также служат ей, как служим мы. Ну, идем!..