Страница 3 из 12
Кротов с невольным участием взглянул на нее.
-- Спать не могу, -- сказала она тихо, -- совсем не могу! В дороге устала. Думала, засну и -- нет!
Кротов пристальнее взглянул на нее и увидел бледное лицо и черные круги под глазами. Сердце его тоскливо сжалось.
-- Опиум? -- спросил фельдшер, готовясь писать.
-- Хлоралгидрат, -- сказал Кротов и улыбнулся девушке:
-- На ночь примите и заснете.
Она слабо улыбнулась ему в ответ и от этой улыбки еще светлее и яснее стало ее лицо.
Прием кончился. Кротов вышел и в коридоре встретился с начальником.
-- Ну, что, батенька, -- спросил тот, -- видели, просилась?
-- Ничего подобного, просто бессонница!
Начальник мотнул головой и проговорил;
-- Будет бессонница, коли петля ждет.
Кротов болезненно сморщил лоб.
-- Не может этого быть!
Начальник развел руками.
-- Я, батенька, столько же, сколько вы, знаю. Говорят. А теперь, -- тихо сказал он, -- что теперь жизнь? -- копейка! Дешевле копейки, батенька, вот!
-- Куда вы поместили ее?
-- Поместил хорошо. В нижний этаж поместил. Вы не беспокойтесь, батенька, там тепло, а мне спокойнее. Клюшеву на время туда перевел. Она зоркая. Хлопот мне с ними! -- и он, пожав Кротову руку, суетливо пошел по коридору.
V.
Кротов спал после обеда, когда сквозь сон почувствовал, что его кто-то тихо толкает в плечо, и услышал голос дочери:
-- Папа, -- говорила она громким шепотом, -- тебя какой-то господин спрашивает.
-- А! Сейчас... хорошо... -- пробормотал он спросонок.
В ту же минуту почти над его ухом раздался добродушно веселый голос:
-- А, он тут сибаритствует! Не беспокойтесь, я его разбужу сам!.. Глеб, возри, если ты не слеп!..
Что-то знакомое, полузабытое послышалось Кротову в этой фразе.
Он быстро сел на диван и, еще не проснувшись, стал всматриваться в своего гостя.
Маня зажигала на столе лампу. Посреди комнаты стоял невысокого роста худощавый блондин в мягкой рубашке и пиджаке.
Небольшая бородка и жидкие усы слабо скрывали острые черты лица, и Кротов сразу узнал тонкий нос, высокий лоб и насмешливо улыбающиеся губы.
-- Виктор! -- воскликнул он и, встав с дивана, порывисто обнял гостя.
Гость поцеловался с Кротовым и, обернувшись к Мане, сказал:
-- Иногда и мужчины целуются. Мы, видите ли, с вашим отцом старинные товарищи.
-- Да, да, по гимназии еще, -- подтвердил Кротов.
Маня сделала реверанс и убежала сообщить новость матери и брату.
Кротов держал за руку своего гостя и, любовно вглядываясь в его лицо, говорил:
-- Совсем тот же. И не изменился. Вот усы да борода только. Я бы тебя сразу узнал.
Тот засмеялся:
-- За то тебя узнать трудно! Почтенное пузо, почтенная лысина...
А затем понизил голос и сказал:
-- Прежде всего надо объясниться с тобою. Во-первых, я теперь не Виктор и не Томанов, а Алексей Викторович Суров. Понимаешь? Бывший земский врач Гдовского уезда...
Кротов вопросительно взглянул на него.
-- Не понял? Попросту, я нелегальный. Меня ищут и если найдут -- возьмут. Не Сурова, -- усмехнулся он: -- Суров чист, как любой октябрист. У Сурова настоящий паспорт. Но ищут Томанова, Мухина, Ложкина. Мне надо прожить здесь недели две. Теперь скажи прямо: можно мне остановиться у тебя или нельзя? Я узнал, что ты на на службе по полиции или в тюрьме, -- и все-таки пришел к тебе открыто. Говори и ты прямо!..
Кротов тотчас с горячностью ответил:
-- Это пустое одолжение. Мой дом -- твой дом. Спать здесь будешь, -- указал он на диван, с которого встал, и прибавил:
-- А служу я не в полиции, а при тюрьме и в качестве врача.
-- Обиделся, -- усмехнулся Суров, -- я, ведь, это без упрека. Жизнь расшвыривает людей.
-- Нет, я так это... чтобы ты узнал. Теперь можешь весь багаж перевозить сюда.
-- Багаж? Со мной все! Чемоданишко в передней бросил... Ну, отлично, -- он сел на диван и достал из коробочки папиросу, -- теперь, значит, и закурить можно. Чаем напоишь?
-- Кури! -- нежно сказал ему Кротов, подавая зажженную спичку. -- Чай, вероятно, через полчаса будет: уж и рад я тебя видеть! Шутка ли, почти четверть века! Да! Мне было 20, теперь -- 43; 2З года! Эх, как время-то идет. А ты почти не изменился. Так же худ, та же улыбка. Только вот морщина от носа. А у меня вон, видишь? -- и Кротов нагнулся и хлопнул себя по макушке.
Суров съежился и прижался в самый угол дивана, видимо наслаждаясь и отдыхом, и теплом, и куреньем.
-- Побелели, поредели кудри, часть главы моей, -- ответил он, -- зубы в деснах ослабели и все прочее... Одно слово: время. Но для тебя оно прошло, кажется, не совсем бесследно. Отец семейства, обстановка... Свой дом. Может, и генерал? Ну, рассказывай, как достиг?
Кротов не без самодовольства улыбнулся.
-- Бога гневить нечего, генеральства мне не надо, а устроился. Меня любят, знают, есть практика. Десять лет, ведь, тут! -- Кротов замолчал, потом вздохнул и прибавил: -- Я до этого времени много пережил, Виктор!..
-- Зови меня Алексеем.
-- Да, Алексей, запомнить надо...
-- Постарайся. Алексей Викторович Суров.
-- Алексей, Алексей... Хорошо! Да, много пережил я за это время.
И Кротов начал рассказывать пережитое, вспоминая про все свои мытарства. Как он женился на четвертом курсе и ему пришлось и семью держать и учиться. Потом земская служба, где надо было ладить и с предводителем, и с председателем, и с исправником, и со старшим врачом, а если тот жил с акушеркою, то и с нею!..
-- Да! А по молодости не мог. И мотался с конца в конец по государству Российскому. Двух детей на эпидемиях потерял -- одного дифтеритом, другого скарлатиной. Да! Наконец, попал сюда в земство; у предводителя дворянства, князя Томилина, жену вылечил, и вот тут врачом пристроился. Так-то, -- окончил он, -- теперь живу оседло. Дело делаю и доволен...
-- Доволен... -- вполголоса повторил за ним Суров. Кротов встал и взволнованно подошел к дивану. Абажур лампы скрывал в густой тени плечи и голову Сурова, и Кротов заговорил, обращаясь к светящемуся кончику его папиросы.
-- Вот ты с усмешкой сказал про мою службу: не то в полиции, не то в тюрьме...
-- Я не знал, что ты врач...
-- Все равно! Пусть не врач! Разве я не могу везде служить честно, внося в свое дело человеческие отношения, помогая -- по мере сил -- слабому, облегчая участь страдающего? Да еще где? В тюрьме? Где так дорого всякое внимание, всякая ласка. Нет, ты не прав. Я думал об этом, много думал, и до сих пор мне не в чем упрекнуть себя и не за что покраснеть.
Он взволнованно прошел от дивана к двери и назад к дивану.
-- Гм... я рад за тебя, -- сказал из темноты Суров, -- во всяком случае я, думая о тебе, никогда не допускал, что жизнь тебя может оподлить.
-- Никогда! -- горячо подтвердил Кротов.
-- Но притупить... может...
-- Папа, самовар подан! Мама зовет! -- заглянув в комнату, сказала Маня.
Суров быстро встал с дивана и, подойдя к Кротову, положил ему руки на плечи и сказал с молодым порывом:
-- Но дочка у тебя -- одна прелесть! Если не обманывают ее глаза, то душа ее чиста и возвышенна. Одна?
Кротов радостно улыбнулся.
-- Сын еще, Петр, погодки. Да, брат, они у меня чистые. Жизнь их не тронула. Вот познакомишься с ними, увидишь. Идем! -- и он обнял Сурова.
-- Помни: Алексей Викторович Суров, -- сказал Суров, собираясь идти, и остановился, --Черт возьми, кажется, гости к вам!
В передней слышалось сопенье, кто-то снимал кожаные галоши; потом громко высморкался и зашаркал по полу.
Кротов махнул рукою.
-- Это мой партнер в шахматы. Здешний учитель истории. Только, пожалуйста, для спокойствия, -- спохватился он, -- не волнуйся и не спорь, если он что-нибудь насчет современности ляпнет.