Триктрак

– Вообще-то, это Валя родила, – сердито отрезала Лёля.

– Какие сердитые вы, девчонки… Асенька, ты тоже на нас сердишься? То ж ножки… Лёня шагнул к Асе, она отступила в сторону, снова наткнувшись на Юру. Тот засопел, заворочался.

– Выпейте с нами… Юрик, вставай, девчонки пришли! – Лёня, пошатнувшись, наступил на лежащего на полу счастливого отца. Тот возмущенно заворчал и зашевелился.

– Ножки обмыли, сволочи! – возмущалась Лёля. – Юрка, вставай, мерзавец!

– Да, ножки… – пробормотал тот.

– Ты у Вали в роддоме был? – спросила Ася.

– Я? Был… не был… мне же к Валечке в роддом, у меня там дочка родилась, не мальчик, а девочка, – забормотал Юра.

Девчонки подхватили его под руки, оттолкнув Лёню, который порывался то ли помочь, то ли помешать.

– Мы собирались, но не смогли… – добавил Лёня.

– Чем только вы думали… Юрка, рассказывай, какой роддом, мы съездим!

Володин уперся бараном, и ни мытьем, ни катаньем не удалось уговорить его сообщить адрес роддома – он был намерен исполнить отцовский долг сам. После брожений по квартире, поисков продуктов и вещей, которые нужно отвезти Валентине, глотков недопитого алкоголя, разыскивания курток, шапок, ботинок и прочего отправились вчетвером, оставив досыпать Утюгова и Сипягина.

Лёня заявил, что не покинет друга и любой ценой проводит его до пункта назначения. Вдохнув прохлады вечернего воздуха, парни взбодрились и запели нестройным дуэтом, порываясь совершить что-либо героическое во имя женской красоты и новорожденной. Пришлось разбиться на пары мальчик-девочка, чтобы успокоить ретивое. Ася предпочла бы взять на себя заботу о Юре, но Лёля опередила ее, то ли случайно, то ли намеренно. Акулов же заботу не принял, скорее, охватил заботой Асю – подхватив под руку, потащил за собой. Когда вышли на проспект, начал моросить мелкий противный дождь, асфальт заблестел пятнами фонарей и полосами фар проносившихся мимо машин.

Применили коварный вариант: молодых людей загнали на тротуар, вывели из зоны видимости, голосовать пошла Лёля. Смилостивился и тормознул водитель потрепанных Жигулей. Его негативную реакцию на парней, явившихся, словно два молодца из ларца, смягчили аргументами, что один из них стал отцом, вся компания едет навещать его жену и ребенка, и умаслили обещанием заплатить десятку. Лёля села на переднее сиденье, а Ася попала в цветник, между Юрой и Лёней. Молодой отец слегка протрезвел и взялся за обязанности навигатора, а Лёня обнял Асю, заявив, что так ему удобнее. Ася не стала возражать, некуда было деться, хотя все силы ушли на то, чтобы сохранить внешнее спокойствие и жалкие остатки внутреннего. Она пыталась не смотреть на Акулова, на его небритую щеку, на волосы, блестящие мелкими каплями дождя, но время от времени чувствовала на себе его взгляд, или ей лишь казалось, что он смотрел на неё.

Роддом находился на окраине – двухэтажное грязновато-розовое здание за решетчатой оградой и строем огромных старых кленов. В приёмном покое теснились отцы и родственники, подавали в узкое, похожее на тюремное, окошко свёртки передач. На подоконнике сиротливо валялся помятый букет гвоздик.

Мрачная пожилая санитарка сгребла Юрины пакеты, бросив равнодушно-осуждающий взгляд на его небритую физиономию – сколько тысяч таких помятых радостным событием лиц прошло перед её глазами?

Из приемного покоя отправились под окна, вызывать красну девицу выглянуть в окошко.

– Валя, Валечка! – закричал Юра, его поддержал Лёнин баритон и Лёлино меццо-сопрано, Ася кричать не смогла, похрипела и закашлялась.

– Валя-я-я! 3-я палата! – скандировала троица до тех пор, пока в окне на втором этаже не показалась Валентина, необычно маленькая, бледная, в нелепом пёстром больничном халате. Заулыбалась, замахала руками, что-то говоря, пыхнула гневом в сторону мужа, показав ему кулак, затем исчезла.

– Куда же ты, Валечка? – беспомощно пробормотал Юра.

– Валя, вернись! – заорал Лёня.

Она вернулась, снова появилась в окне, показывая розовый сверток с крошечным сморщенным личиком в обрамлении байкового одеяла.

– Валечка, Валя, я так люблю тебя! – вымолвил Юра и рухнул на колени на вытоптанную мокрую землю. – Как я люблю тебя!

– Володин! – застонали девчонки.

– Не мешайте мужику, – сурово остановил их Лёня.

В окне появилась дама в белой косынке и белом халате, что-то сердито выговаривая Валентине, оттеснила её, замахала руками в сторону посетителей.

– Верните мне жену! – заорал Юра, вскакивая с колен.

– Юрочка, поедем уже домой, завтра приедешь… выспишься и приедешь, – Лёля погладила его по плечу. – Вон и Аська опять голос потеряла.

– Акулы-ы-ыч! У меня дочь!

О старые стены роддома, безмолвные свидетели тысяч восторгов и признаний, потоков слез и разочарований!

Обратно добирались на перекладных, сели на автобус, затем на другой. На Охту приехали, когда уже стемнело. Двое оставленных в квартире приятелей спали, мирно обнявшись, но были жестоко разбужены. Девушки навели порядок на кухне, выбросили бутылки, уложили утомлённого отца спать на освободившийся диван и с сознанием выполненного долга отправились домой, прихватив с собой протрезвевших друзей. Распрощались на трамвайной остановке в надежде, что те не вернутся к Юре опохмеляться и продолжать обмывание ножек. Во всяком случае, Лёля и Ася сделали все, что могли.

– Петровский тортик сейчас бы совсем не помешал. Может, Борисова ещё не съела, пойдем, выкупим остатки? – предложила Лёля, когда девчонки наконец-то добрались до своей, такой уютной, комнаты и, поскребя по сусекам, соорудили неброский ужин из поджаренных на подсолнечном масле остатков батона под кружку горячего жидкого чая.

– Какая девчонка хорошая у Вали, три шестьсот! У меня сестрёнка родилась кило семьсот, крохотная была, на ладони умещалась.

– Это Катя-то на ладони? – улыбнулась Ася.

Сводная десятилетняя сестра Лёли была ребенком весьма крупным и пышущим здоровьем, трудно было представить, что когда-то она весила кило семьсот.

– А Лёнчик, кажется, на тебя запал, подруга, – помолчав, сообщила Лёля. – Не напрасно ты страдала.

– Неужели ты думаешь… – начала Ася. – Ерунда. Ему всё равно на кого западать.

На следующее утро Ася собиралась в институт, чтобы пройти летящей походкой, с гордо поднятой головой и полным безразличием к неким особям мужского пола, которые, возможно, и не появятся по причине горького похмелья. Чуть подкрученные щипцами волосы, особо тщательный макияж, любимая юбка, точно по фигуре, тонкая водолазка густого бордового цвета, новые колготки – Лёльке удалось купить две пары с рук – и, разумеется, великолепные финские сапоги на узком каблучке.

– Такая красота, не знаю, что с нею делать, куда бежать, – пробормотала Ася, разглядывая себя в зеркале.

Глава 6. Гастингс. Замок

Я вернулась «домой» в сумерках, трижды заблудившись и измучившись. Зато чувствовала себя стройной, как в двадцать, ладно, в тридцать лет – завтрак не удался, а на обед лишь выпила чашку кофе и съела английскую закуску fish-and-chips – жареную рыбу, обложенную картофелем фри.

Приближаясь к дому по уже знакомому переулку, загадала: если удастся пройти по узкому бордюру тротуара двадцать шагов и не потерять равновесие, значит, всё будет хорошо, Джеймс встретит меня дома, живой и невредимый, и всё объяснит. Или соврёт, но это неважно – главное, чтобы нашёлся. Привычку загадывать на «будет-не будет» я пронесла через всю свою непутёвую жизнь, так и не избавившись от нее, но это, как ни странно, иногда помогало обретать уверенность.

Равновесие, конечно же, потеряла – возраст и усталость взяли своё, но не потеряла надежды и загадала, что Джеймс Монтгомери окажется дома, если успею сосчитать до десяти, пока из поля зрения не исчезнет автомобиль, что вывернул в переулок невесть откуда. Машина стрельнула фарами, пролетев мимо, а я застряла на несчастливом «девять». Замедлила шаг, у поворота к дому ноги стали ватными, и я невольно ухватилась за живую изгородь, разумеется, не найдя опоры. Постояла, поглаживая чуть колючие шершавые стриженые ветки, пытаясь успокоиться. В конце концов, я не могу изменить то, что уже случилось, остается одно – жить, согласно тому, что происходит. Эта теория часто помогала обретать пусть и шаткое, но равновесие. У меня есть ключи от дома, где я могу переночевать, что уже неплохо. Свернула на дорожку, ведущую к дому – ни единого огонька, даже фонарик на крыльце не светился, как вчера вечером – дом был мрачен и, скорее всего, пуст.