Увлечения доктора Травена

Травен пришел к убеждению, что рукописи просто украли. Однако он решил, что для него это не имеет существенного значения. Мораль коллекционеров регулируется несколько иными законами. Кроме того, матрос наверняка выбросил бы рукописи в мусор, а у Травена они, по крайней мере, были бы сохранены для человечества.

Лишь на Бликер-стрит, когда доктор Гарольд Травен сел за свой стол и осторожно развернул свиток, он понял, что на самом деле получил.

Всего было шестьдесят пять рукописей. Самая старая, вероятно, была датирована 13 веком, судя по цвету и фактуре бумаги, последняя, ​​вероятно, была записана в конце 17 века. Но все это еще предстояло определить. Скорее всего, все это представляло собой хронику буддийского монастыря или храма, терпеливо записанную дюжиной или, возможно, несколькими десятками писцов на протяжении как минимум четырехсот лет. Наметанный глаз Травена сразу же обнаружил повторение названия храма, а также странные змеевидные полосы на полях, предположительно обозначающие даты записей.

Ни один музей мира не мог похвастаться такой редкостью. Это доктор Травен знал с первого момента.

Большую часть ночи он просидел над своей наградой, смахивая пыль с рукописей, удаляя самые заметные пятна, покрывая листы хлопьями японской промокательной бумаги и наслаждаясь невыразимой красотой почерка неизвестных монахов. Оно напоминало тонкий, пульсирующий орнамент. Длинные, плотные, густые, но округлые и непрерывные линии временами производили впечатление скользящих змей.

В пятницу Гарольд Травен встал в шесть часов утра, торопливо проглотил завтрак и принялся печатать рукописи. Он полностью погрузился в эту работу. Под окном улицы творилась какая-то байкерская банда убийств; их остановили только тогда, когда один из участников покончил с собой или потерял сознание после аварии. Рев моторов наполнил землю и небо, но никто из немногочисленных жителей здесь не осмеливался вызвать полицию. Банда никому не простила подобных доносов.

Травен слышал все это словно сквозь густой туман. Чудесные рукописи наполнили его безмерным счастьем и трепетом, природа которого известна только опытным коллекционерам.

Около одиннадцати тридцати Травен внезапно почувствовал в воздухе необычный, безымянный запах, столь же приятный, сколь и отталкивающий. Это было похоже на запах редких тропических цветов, может быть, острого голубого сыра, может быть, гниющих осенних листьев, может быть, чего-то еще, что нельзя было назвать или сравнить ни с чем на свете.

Травен инстинктивно огляделся, но в комнате было, как обычно, тихо и пусто. Даже мотоциклисты замолчали.

Травену потребовалось немало времени, прежде чем он понял, что раздражающий и манящий аромат исходит от рукописи, которую он держал в руке.

Это был лист, условно отмеченный цифрой 13, немного большего формата, с особенно красивым цветочным орнаментом на верхнем поле, содержащим два витиеватых инициала, написанных настоящей золотой позолотой и темно-синим раствором лазурита. Лист 13 отличался от всех остальных, но сначала Травен не мог понять, в чем разница. Наконец, он обнаружил, что лист № 13 толще остальных. Волокна рисовой бумаги проходили в ней совершенно иначе, чем в типичной бумаге той эпохи.

И только когда Травен включил инфракрасный осветитель и поместил лист на экран проектора, все стало ясно.

Лист № 13 состоял из двух частей, тщательно склеенных между собой. Судя по всему, четыреста лет назад - именно этот лист был наверняка середины шестнадцатого века - кто-то пытался скрыть какую-то информацию от глаз не тех людей. После длительных манипуляций с ручками и линзами наконец выяснилось, что внутри двух склеенных листов находится небольшой прямоугольник чрезвычайно тонкой бумаги, на котором были какие-то линии, напоминающие строительный чертеж или топографический эскиз. Тусклый свет инфракрасной лампы, однако, не позволял увидеть ничего, кроме смутного, расплывчатого контура.

Остаток пятницы и часть ночи с пятницы на субботу Травен провел, безуспешно пытаясь разделить склеенные листы. Это была разочаровывающая работа. Не помог ни универсальный растворитель для всех растительных клеев (что еще могли использовать тайцы четыре века назад?), ни тончайшие хирургические ланцеты, ни замачивание краев в растворе кальцинированной соды, ни самый чистый в мире бензин, ни даже микротом. который мог бы разрезать человеческий волос на шесть равных частей. Бумага обтрепалась по краям, согнулась, раздулась, скрутилась во все возможные стороны – но не сдвинулась с места. Около полуночи выяснилось, что он пропитан какой-то смолой, которая настолько идеально пропитала оба склеенных листа, что внутри вполне мог находиться высокий вакуум.

Травена лихорадило. Бесценная рукопись, составлявшая неотъемлемую часть коллекции, перестала его интересовать. Он понимал, что не узнает покоя, пока не поднимет рисунок, застрявший между склеенными страницами.

В четыре утра он капитулировал. Он взглянул на лист № 13 в последний раз, затем двумя быстрыми ударами ланцета разрезал его по диагонали.

Комната сразу наполнилась тем же манящим и невыносимым ароматом, но неизмеримо более сильным. Словно между плотно склеенными страницами рукописи находился какой-то дух, запертый на четыре столетия и только теперь освободившийся из заточения.

То, что появилось на свет впервые за четыреста лет, выглядело совершенно неприметно. Это был очень тонкий, почти прозрачный кусок китайской шелковой бумаги, неизвестный Травену, размером шесть на восемь дюймов. (Если быть точным: шесть с четвертью дюйма на восемь и одну восьмую дюйма.)

У него были слегка потрепанные края, сгиб типа конверта и четырнадцать пятен разного размера, источавших сильнейший запах. Кто-то неизвестный нарисовал на этой странице тонкими, но твердыми линиями ситуационный план Нечто.

Травен не сомневался, что это был план или эскиз какого-то здания. Геометрические очертания здания или складского помещения были поразительно похожи на планы современных зданий. Слегка волнистые линии обозначали направления и маршруты, более толстые, декоративные, приводили к пояснениям, написанным на полях.

К сожалению – все пояснения были сделаны тем же храмовым письмом, которым делались записи в храмовой летописи. Травен уже знал достаточно о сиамских письменах, чтобы понимать, что расшифровка объяснений будет чрезвычайно трудной. В предпоследнем номере «Палеографического ежеквартального обзора» он прочитал статью француза, признавшего свои неудачи в этой области. Травен задавался вопросом, что делать дальше. Вскоре, однако, совершенно незаметно для себя он впал в тяжелый, глубокий сон. Голова его безвольно упала на стол, руки бессознательно обхватили вырезанную рукопись № 13.

Это был странный сон. Никогда за все свои шестьдесят лет жизни Гарольд Травен не видел столько и столь неописуемых снов, в которых пахли цвета, звуки были красочными, в воздухе плавали растительные животные, а Травен спорил на неизвестном языке с людьми, имевшими головы динозавров.

Он проснулся в полной темноте, его голова была полной темноты и тяжелой, как кусок свинца. Было три часа. Часы показывали воскресенье. Трэвен с усилием поднялся из-за стола и на мгновение подумал, что все это ему приснилось. Но разрезанная рукопись № 13 лежала прямо перед его глазами, а на ней - непонятный рисунок Нечто, источающее опьяняющий, красоты-мерзости запах, уже гораздо слабее, но все же достаточно отчетливый.

В конце концов, Травен был врачом, и не было никаких сомнений в том, что именно этот безымянный запах принес ему семь часов болезненного сна, граничащего с галлюцинациями. Эскиз, спрятанный в рукописи, вероятно, был наполнен каким-то ароматическим соединением, обладающим галлюциногенными свойствами. Современной химии известно более четырехсот таких соединений. Дело становилось тем интереснее: откуда неизвестные монахи в Таиланде умели готовить из трав столь сложные химические соединения, для чего еще, четыреста лет назад? Гарольд Травен был теперь совершенно уверен, что этот тонкий кусок шелковой бумаги безвозвратно решил ход его жизни. Остаток воскресенья Травен провел, кропотливо копируя пояснения к найденному им плану или эскизу. Дело это было непростое, тем более что у него снова и снова кружилась голова и он заметил, что у него ухудшилось зрение.