Страница 80 из 118
— Неужели есть на свете счастливые города и счастливые люди?
Их внимание привлек треск веток. Они не сразу разглядели на склоне холма, среди колючих густых кустарников, цепко сидящих в каменистом грунте, две обнаженных, блестящих от пота черных спины, мягко очерченную женскую и худенькую, с торчащими шишечками позвоночника детскую. Обнаженная по пояс молодая женщина и мальчик лет десяти, продираясь сквозь кусты, что-то выискивали под ногами среди мусора и сухих колючек. Найденное бросали в лукошки, сплетенные из тростника.
— Что они там ищут? — удивилась Катя.
— Окурки. На это место часто приезжает полюбоваться красотами природы состоятельная публика, смотрят, покуривают, а окурки бросают вниз. Местные жители собирают их, извлекают остатки табака и продают на рынке курильщикам-беднякам.
Они помолчали, наблюдая, как сборщики, не разгибаясь, шарят под кустами.
— Бедно живет здесь народ, — заметила Катя. — Такое сочувствие испытываешь к этим людям! А чем им помочь? Нечем!
— Помочь им можно, Екатерина Иннокентьевна. И нужно! — горячо отозвался Антонов. — Впервые эта страна задумала выбиться из нищеты. И ей в этом надобно помогать, а не мешать… А ей мешают. Всеми способами. Вот сейчас сколько всяких вздорных слухов распространяют в связи с предстоящим приходом «Арктики». В Асибии и за ее пределами есть люди, которые в своих корыстных целях хотят сорвать снабжение голодающей страны продуктами, прежде всего рыбой. Это они организуют забастовки врачей, творят саботаж, клевещут на помощь Советского Союза. Лишь бы напакостить новому режиму, потому что он впервые в истории этой страны озаботился судьбою вот таких бедолаг, которые сейчас там, внизу, подбирают окурки, брошенные иностранцами.
— Я ничего такого и не знала! — заметила Катя с удивлением, когда Антонов, выдохнувшись в своем красноречии, примолк. — Мне говорили об обстановке в Асибии совсем другое — анархия, разброд, некомпетентность власти…
Антонов зло усмехнулся:
— Еще бы! А что могут говорить об этом прогрессивном режиме западные фирмачи и западные дипломаты, среди которых вы, Екатерина Иннокентьевна, вращаетесь? Уж извините за резкость, им этот режим как кость в горле. Кенум Абеоти все их карты перепутал — и политические, и коммерческие. От него им сплошной убыток.
— А вы хотите искренне и бескорыстно им помочь?
— Разумеется. У нас политика такая.
Она подняла руку, как бы отвергая его слова:
— Я не о том. Я не о государственной политике. О вас, Андрей Владимирович, лично о вас. Видите ли вы лично в помощи этой стране свой долг, ну как бы вам сказать… свое призвание, что ли? И нет у вас никакого другого интереса, никакой личной выгоды?
Он взглянул на нее с недоумением:
— Бог с вами, Екатерина Иннокентьевна! Ну какая тут может быть личная выгода? — рассмеялся он от души. — Одни только неприятности. Если бы вы знали, сколько у меня от этого неприятностей!
Катя задумчиво прикусила губу.
— Извините меня, ведь я вращаюсь в среде, в которой говорят прежде всего о личной выгоде.
Стало заметно темнеть. Солнце ушло в гряду облаков, вдруг вставшую на его пути к горизонту, подожгло облака торжественным всеиспепеляющим небесным огнем и вскоре скрылось в них, уступая мир вечерней тени. Пора было возвращаться домой.
— Моя Матильда, должно быть, сейчас уже закончит свой семинар, — сказала Катя, взглянув на часы. — Как бы не заставить ее ждать! Она всегда торопится в Дагосу — кормить мужа.
— А вы скажите ей, что в город отвезу вас я, — предложил Антонов. — Не возражаете?
— Конечно, нет!
Когда они сели в машину и поехали к административному корпусу, Катя вдруг спросила:
— А когда приходит в Дагосу «Арктика»?
— Четвертого ноября. Как раз перед нашим праздником. Но нам могут такой праздник устроить, что жарко станет!
Из белостенных учебных корпусов, расположенных на разных уровнях агурийского холма, к главной аллее, ведущей к общежитию, тянулись цепочки студентов. Все проходящие мимо бросали любопытные взгляды на Антонова, прохаживающегося под пальмами аллеи, и на его машину с синим квадратом дипломатического номерного знака.
— Здравствуйте! — произнес за его спиной кто-то по-русски.
Антонов обернулся и увидел благодушную физиономию Личкина.
— Мое почтение!
Нет, вступать сейчас в острый разговор с Личкиным он не будет. Ни в коем случае! И Лене обещал, и теперешнее настроение не для конфликта. Лучше потом вызовет в консульство и даст дрозда.
— С лекций?
— С них самых! — Личкин собрал у глаз пучки мелких, почти старческих морщинок, доверительно улыбнулся Антонову. — Да ну их, эти лекции!
— Что так?
— Разве это лекции! Никакого толку. Уровень! Уж вы-то, Андрей Владимирович, представляете себе, какой здесь уровень!
Конечно, надо было бы сдержаться, обуздать внезапную вспышку гнева, но если бы Антонов умел в нужный момент сдерживать свои эмоции! Если бы!
Он не сдержался.
— Не тот уровень, говорите? — Почувствовал, как от напряжения сводит скулы. — Понятно! Куда им тут! Ведь они «шурики». Так, кажется, их называют некоторые? А что от «шуриков» можно ожидать?
Внутри Антонова все бурлило, но говорил он спокойно, даже с этакой легкой веселостью. И Личкин поначалу обманулся, понимающе, по-свойски кивал, мол, вы все сами отлично знаете. Но на какой-то фразе мгновенно погасил улыбку, вдруг распознав в интонации собеседника что-то для себя опасное.
Антонов взглянул прямо в глубину его серых, ясных, широко раскрытых глаз и с расстановкой произнес:
— Вот что, Личкин! Если еще раз от вас услышат «шурик» или что-либо в этом роде, если вы хотя бы намеком, хотя бы словцом или гримасой проявите неуважение к людям, которые вас сюда пригласили как порядочного человека, мы вышвырнем вас отсюда первым же самолетом.
Простодушное лицо Личкина стало красным, губы задрожали:
— Почему вы так со мной говорите? Почему? — Его звонкий фальцет перешел на крик; — Кто вышвырнет? Кто это «мы»?
Антонов медленно поднял руку, призывая парня сбавить тон.
— «Мы», — произнес спокойно, — это посольство Союза Советских Социалистических Республик в Асибии.
Он четко выделял каждое слово, словно вбивал его в мозг Личкина. Всего несколько минут назад благодушный, улыбчивый, уверенный в себе, Личкин вдруг обмяк и даже вроде бы стал меньше ростом.
— Вам понятно? Или повторить еще раз?
— Понятно…
— Тогда до свидания!
Личкин почти по-солдатски повернулся на сто восемьдесят градусов, чуть ли не щелкнув каблуками. Глядя на его обтянутую тенниской спину, под которой равномерно двигались крепкие лопатки, Антонов с неприязнью подумал:
«Хотя бы возмутился, попытался оправдаться. Тогда можно его даже пожалеть. Но нет, как с гуся вода. Холоп всегда останется холопом: слабого давит, перед сильным пасует».
Торопливо подошла Катя.
— Я не задержала? Матильда хотела с вами познакомиться, но я сказала, что вы торопитесь. Я правильно сказала?
Он улыбнулся:
— Конечно, правильно! Зачем нам сейчас Матильда?
Катя внимательно взглянула на Антонова:
— Мне кажется, что вы, Андрей Владимирович, чем-то расстроены, уж не из-за меня ли?
Антонов подошел к машине и открыл дверцу:
— Прошу вас, Катя!
Он впервые назвал ее по имени.
От университета ехал медленно, позволяя другим машинам обгонять себя. По сторонам дороги мелькали коренастые, с толстыми голыми ветвями баобабы, изящные тонкоствольные пальмы и красные можжевельники.
Когда Антонов вывел машину на главную магистраль и до улицы, на которой живет Тавладская, оставался один квартал, на перекрестке его задержал красный свет. Вдруг рядом с антоновским «пежо», скрипнув тормозами, лихо затормозила синяя «Лада». За ее рулем сидел Борщевский. Быстрым глазом он тотчас усек в соседней машине Антонова и рядом с ним Катю, вытянул шею, силясь разглядеть ее получше. Даже издали Антонов заметил, как в бархатных глазах Борщевского вспыхнул острый хищный огонек. Он чуть склонил хорошо причесанную, с аккуратным пробором голову, приветствуя Антонова. Красивые, сочные губы его растянулись в гуттаперчевой улыбке. Антонову показалось, что сейчас он поощрительно подмигнет, но в это время вспыхнул зеленый свет.