Страница 4 из 118
Все было так, как в их прошлые перелеты. Но Антонов знал, что это только видимость.
Он подумал, что в Москве, должно быть, проявится все недосказанное, старательно скрываемое в их отношениях, то, в чем они сами себе признаться еще не хотят. Думал он сейчас об этом неминуемом без грусти и отчаяния: чему быть, того не миновать! И чем скорее, тем лучше.
В иллюминаторе был виден огромный матово-серебристый, тускло отсвечивающий на солнце раструб хвостовой турбины. Его темный зев, казалось, всасывал в себя не только воздух, но и время, и расстояние, и все это бесследно исчезало в нем, как в вечности.
Внизу под крылом плыла Африка. Уже не разглядеть ни белых крупинок поселков, ни желтых прожилок дорог — бесконечная серовато-зеленая равнина в густой грубой шкуре джунглей и тяжелая, повисшая над горизонтом дымка — смрадный выдох влажных чащоб и гниющих болот.
Через полтора часа полета, когда турбины всосали в себя еще одну добрую тысячу километров, внизу обозначилась саванна — желтоватое безбрежье, выкрапленное редкими зелеными островками деревьев и кустарников. Тянулась саванна бесконечно долго.
До чего же просторна Африка! И до чего необжита! Неужели человечество когда-нибудь может погибнуть от голода, как это предрекают пессимистически настроенные футурологи? Столько здесь пустующих земель! Но воды нет. На тысячи километров ни озерцо, ни речушка но блеснет живой плотью воды.
Ольга спит уже три часа — не шелохнется. Нос, вдавленный в подушечку кресла, скривился, от уголка рта, рассекая мягкую округлость подбородка, пролегла глубокая складка, лицо во сне размякло, на щеках под загаром проступили красные пятна. Сейчас лицо Ольги кажется постаревшим, некрасивым. Нельзя ей пить. А спиртное употребляет она в последнее время частенько. От тоски, что ли, от безделья или от неудовлетворенности жизнью? От всего вместе!
Антонов поспешно отвел глаза, словно боялся быть застигнутым врасплох и уличенным в бесцеремонном заглядывают в самое интимное — незащищенность спящего лица.
Что Ольга сейчас видит во сне? Москву? Алену? Мать свою, профессорскую вдову, с ее тонкими, в ниточку, всегда капризно поджатыми губами? Или еще кого?
…Сахара наползала на самолет голубовато-желтым маревом, сквозь плотную дымку Антонов с трудом прощупывал глазами на дне пропасти под крылом рябь гривастых барханов — внизу плескался застывшими волнами бесконечный мертвый океан.
Стюардессы разносили по салонам обед. На голубой пластмассовой тарелке уныло покоились останки неизменной полухолодной аэрофлотской курицы.
Он сказал стюардессе, кивнув в сторону Ольги:
— Только для меня! Ее ради этого будить не стоит!
Дорога была долгой, однообразной и утомительной. По пути в Европу самолет дважды садился в больших африканских городах, приходилось выходить, в залах аэропортов тянуть теплую кока-колу, потом вновь втискивать себя в узкие самолетные кресла и пытаться впасть в спасительную дорожную дремоту.
Когда затемненный наступившей ночью круг иллюминатора прокололи огни южного берега Европы, Антонов объявил:
— Италия!
Ольга, проснувшаяся и протрезвевшая, удовлетворенно вздохнула.
— Уже почти дома!
Минуту задумчиво молчала, потом вдруг обронила словно невзначай:
— А в прошлом году у нас в институте была научная поездка в Милан. На симпозиум. В группе оставляли место и для меня…
Через час самолет пошел на посадку в Вене.
В пустом прохладном, стерильно чистом, как операционная, транзитном зале их поили все той же кока-колой, только на этот раз холодной, и даже бесплатным пивом в маленьких пузатых бутылочках. В соседнем зале размещался «Фришоп» — магазин с беспошлинными товарами, где продавались сигареты, вино, парфюмерия, сувениры — такие магазины в каждом большом международном аэропорту. Ольга шла мимо заваленных заманчивым барахлом полок с равнодушным лицом. Приотстав от жены, Антонов остановился у полки с косметикой, почти не глядя, взял небольшую коробочку в золотистой обертке, по цене поняв, что духи французские. Торопливо расплатился и спрятал коробочку в карман. Очутившись за барьером, сделал жене знак: жду!
Ольга, оставив пустую товарную сумочку возле кассы, шла по залу мягким, упругим, ленивым шагом, с улыбкой искоса поглядывая на свое отражение в стеклах витрин.
Антонов невольно залюбовался женой. Умеет себя подать, когда захочет! А сейчас как раз хочет быть красивой: домой возвращается!
Он протянул коробочку:
— Тебе!
— Мне? — Ольга вскинула брови, выразив такое удивление, словно подарок был от проходящего мимо незнакомого дяди. Повертела коробочку в руке, глаза засветились по-женски нетерпеливым любопытством. — Что это?
Конечно, она отлично знала, что в коробочке.
— Взгляни!
Снова повертела коробочку, понюхала:
— Догадалась! Духи. Французские!
— Открой!
На шелковой подушечке поблескивали наполненные янтарной жидкостью шесть фигурных флакончиков.
— Мило! — обронила равнодушно и щелкнула крышкой. — Только зря тратился. У меня уже есть что-то похожее.
В Москве самолет приземлился с опозданием. Мучительно долго ждали выдачи багажа, так же долго стояли в очереди на паспортный и медицинский контроль. Ольга нервничала, то и дело бросала взгляды в сторону прохода, где из-за фанерной перегородки выглядывали, толпясь в тесноте, встречающие. Они почти одновременно увидели круглое, обрамленное рыжими косичками личико Алены. Ольга, бросив дорожную сумку, кинулась к дочке, обхватила ее руками, приподняла, прижала к себе хрупкое девчоночье тельце.
— Милая моя!
Слезы брызнули из глаз Ольги, нарушая тщательно подготовленный к прибытию в Москву косметический камуфляж. Успокоиться уже не могла и в машине, целуя дочку, повторяла:
— Милая моя! Милая! Прости, прости меня, глупую!
— Ты больше от нас не уедешь, мама? — заглядывала ей в лицо Алена. — Не уедешь?
— Нет, дочура! Нет! Обещаю тебе. Не уеду никогда! — И дрожащий голос ее звучал почти клятвенно.
В прошлом году мать Антонова приезжала в Москву, чтобы встретить сына и невестку, прилетающих в отпуск из далекой Африки. Но в последние месяцы болела, ослабла и сил на поездку не было. Да и к лучшему! В семье сына не та обстановка.
Через два дня после прилета из Дагосы Антонов собрался в родную деревню. Хотел было взять с собой Алену.
— Ты с ума сошел! — запротестовала Ольга. — Как же я без нее целый месяц!
— Но ты же остаешься в Москве и теперь будешь с ней ежедневно, — попытался убедить жену Антонов, — а я скоро снова уеду.
Ольга и слушать ничего не хотела. Нет, и все! Как будто речь шла о собственности, принадлежащей ей одной.
Поезд уходил вечером с Ярославского вокзала. Было время летних отпусков, и вокзальные перроны оказались переполненными. Вагоны брали чуть ли не с боем, хотя у каждого билет с обозначенным местом.
Купе было набито тяжкой духотой, вентиляция не работала, а окно оказалось наглухо закрытым.
Антонову досталась верхняя полка, там было особенно жарко, хуже, чем в дагосский зной. Словно отвечая его мыслям, пожилой мужчина, занявший нижнюю полку, ворчал:
— Африка! Сдохнуть можно!
Мерно постукивали колеса, звякали буфера, и по плотной ткани занавесок зайчиками пробегали отблески огней неведомых станций. Антонов, томясь на своей полке, думал о том, что если в спальне его дома в Дагосе включить кондиционер на всю мощность, то можно преспокойно спать при любой жаре. И вовсе не «сдохнешь». А сейчас в Дагосе время дождей… По черепичной крыше дома дождь стучит так, будто топают чьи-то тяжелые ноги, черепицы даже позвякивают. Сторож Асибе сидит под навесом у гаража и лениво поглядывает пустыми полусонными глазами на согбенных под дождем запоздалых пешеходов. А в доме все окна темные. В холле висит настенный календарь, и больше половины чисел на нем заштрихованы так тщательно, будто очередной ушедший день может снова вернуться в жизнь, выскочив пробкой из своего календарного гнезда. Машины в гараже нет. Она сейчас стоит около жилого посольского дома, в котором комната Ермека. Можно себе представить, как наслаждается Ермек свободой, возможностью разъезжать за рулем дипломатической машины. Завтра воскресенье, и Ермек отправится на пляж к океану. А океан, как всегда, шумит глухо и грозно…