Страница 3 из 118
— Неужели он в самом деле способен взлететь? Такая махина и в такую жару? — с сомнением протянула Ольга, бросив взгляд на самолет. — Не верится даже!
— Может быть и взлетит…
Стремительные очертания трансконтинентального лайнера, заложенный в изгибе его крыла порыв к мгновенному и решительному броску вперед казались несовместимыми с размягченным и расслабленным аэродромным миром.
Пассажиров на посадку еще не приглашали, но Антонов и в этот раз был не только пассажиром. Грузили на борт тяжелобольного, и Антонов, как представитель консульства, должен был присутствовать при этом — выездные формальности совершались прямо у трапа.
История, связанная с больным пассажиром, взволновала всю советскую колонию. Прилетел в Дагосу из Москвы молодой человек, который транзитом следовал в соседнюю страну, где ему предстояло работать тренером сборной волейбольной команды республики. Кинул чемодан в отеле и очертя голову бросился к океану — вот он, вожделенный океан! А волны здесь коварные. Самая злая вздумала этого крепко сбитого здоровяка наказать за безрассудство — подхватила, понесла в океан, потом передала другой волне, еще более неистовой, и та со всего размаха саданула парня о жесткий, как асфальт, утрамбованный прибоем прибрежный песок. И вот сейчас лежит волейболист на носилках, накрытый простыней, с восковым лицом, остекленелыми глазами, в которых застыло безразличие: перелом позвоночника. А ему всего двадцать пять. И хотя никакой ответственности за случившееся на консула и на посольство возлагать нельзя, все же он, Антонов, считает, что эта трагическая история наводит на серьезные размышления.
Для каждого вновь прибывшего в Африку теплый океан — манок, особенно если еще вчера под подошвами человека поскрипывал снежок на московских бульварах. Окунулся в океане и считает: «прописался» в тропиках! Значит, приезжих следует предупреждать: будьте осторожны — океан!
На другой день после случившегося Антонов выступил на совещании посла.
— В Африку наших едет все больше и больше, — говорил он, — и будут лезть в океан в неположенных местах, будут калечиться — к каждому няньку не приставишь. Но то, что в наших силах, мы должны сделать для предупреждения беды. Нужна памятка для приезжих, и вручать ее следует каждому уже на аэродроме. На двух-трех страничках кратко: нрав океана, природные особенности страны, ее история, обычаи жителей, форма обращения с населением.
— Идея стоящая, — подытожил посол. — Такую памятку неплохо бы выпустить для приезжающих не только в Асибию, но и в другие страны Африки.
— У вас, Андрей Владимирович, такой тон, будто это мы виноваты, что человек но доброй воле сломал себе шею, — вставил свое слово советник-посланник Демушкин, которому задиристый тон Антонова пришелся не по душе.
— Да! — подтвердил Антонов. — В этом виноваты и мы!
В ответ Демушкин широко развел руками, как бы выставляя на всеобщее порицание вздорность подобного суждения.
— Вы собираетесь в отпуск, Андрей Владимирович, — примирительно, но со скрытой иронией заметил посол. — Вот и зайдите в Москве в МИД, в Министерство здравоохранения и так же горячо, как сейчас, попробуйте убедить. Идеи выдвигать куда проще, чем воплощать их в жизнь.
После совещания к Антонову подошел Ермек Мусабаев, недавно прибывший в Дагосу новый молодой сотрудник консульского отдела.
— Разрешите мне составить такое пособие? Пусть у нас в консульстве будет хотя бы на машинке отпечатанное.
Ермек рвался к деятельности и обрадовался, когда Антонов его поддержал.
Сейчас, в аэропорту, Ермек вместе с посольским врачом Ильиным сопровождал волейболиста до трапа. Когда посадка была закончена и осталось проститься, Ермек извлек из портфеля букет прекрасных чайных роз и протянул Ольге:
— Чтобы не забывали Африку и… нас, — выпалил он и по-гусарски щипнул ус.
— Спасибо! Какие прекрасные розы! — обрадовалась Ольга и тут же огорченно вздохнула: — Жаль, что в Москву не привезу. Не разрешено цветы…
— Не беда! — жарко сверкнул узкими глазами Ермек. — Важно, что цветы побудут с вами хотя бы несколько минут!
Юный Ермек был великолепен в попытке играть роль светского человека и видавшего виды дипломата. В консульском отделе он оставался на целых два месяца один.
Лайнер опоздал с отлетом на полчаса. Время ожидания в раскаленном корпусе самолета было мучительным. Ольга, еле сдерживая раздражение, с ожесточением обмахивалась газетой, а у Антонова взмокли волосы, будто только вылез из воды, и чувствовал он себя несчастным, словно был виноват в задержке. Когда лайнер, наконец, оторвал колеса от взлетной полосы и с радостным воем ринулся к свободе прохладного неба, Ольга успокоилась, облегченно откинула голову на спинку кресла, умиротворенно улыбнулась и спросила сама себя:
— Неужели летим?
Теперь она была преисполнена ощущением свободы, великодушна и добра. Дотронулась похолодевшими пальцами до руки мужа, лежащей рядом на подлокотнике кресла:
— Представляешь? На целых два месяца ты избавлен от своей консульской возни.
И что было уж совсем неожиданным, достала из сумочки носовой платок и провела им по вспотевшему лбу мужа, погрузив его лицо в нежный аромат французских духов.
Антонов сидел в кресле у иллюминатора — Ольга всегда охотно уступала ему это место. Летать на самолетах она панически боялась, особенно пугал полет над Сахарой. Чтобы притупить страх, запасалась в дорогу бутылкой коньяка и двумя рюмками — для себя и мужа.
Уже через несколько минут после первой рюмки становилась радостно возбужденной, разговорчивой, смелела, отваживаясь даже заглядывать в иллюминатор: не так уж страшна эта самая Сахара!
Так было и в этот раз. Набирая высоту, лайнер проходил разные по плотности пласты воздуха, турбины, меняя режим, тревожно, на разные тона подвывали — казалось, самолет напрягает последние силы, чтобы забраться на нужную ему невидимую поднебесную вершину, вот-вот силы эти иссякнут, и он рухнет в синевато-зеленую бездну, которая разверзалась под ним. Лицо Ольги стало несчастным, глаза блуждали.
— Можно? — спросила она.
Антонову пить не хотелось, но он побоялся отказом унизить жену, которая стыдится своей слабости.
— Чуток.
Согревая пальцами мельхиоровую стопку с коньяком, Ольга скосила застывшие посветлевшие глаза сперва к иллюминатору, потом взгляд ее, нерешительно пошарив по потолку, уперся в белую выпуклость плафона. Осторожно, как бы затаенно, улыбнулась:
— Неужели уже сегодня увижу Алену?
Между ее бровей вдруг обозначилась горестная морщинка, которую Антонов, кажется, заметил впервые. Что-то в нем дрогнуло, подумалось, что Алена — незаживающая рана в ее сердце.
Если бы дочь была с ними здесь, в Африке, как настаивал отец, все бы сложилось в их жизни проще. В этом Антонов был уверен. Но мать Ольги, Кира Игнатьевна, не согласилась даже на год домашнего обучения внучки, да еще где-то в Африке — школы при посольстве в Дагосе не было. Чтобы полностью закрепить свои права на внучку, Кира Игнатьевна быстро определила Алену еще и в музыкальную школу, поскольку вдруг открыла в девочке «незаурядное» музыкальное дарование. И этим окончательно пресекла всякие попытки родителей увезти дочку с собой: даже думать об этом нечего, в далекой дикой Африке юное дарование завянет, как цветок. Кроме того, Аленушка — девочка хрупкая, интеллигентная и здоровьем слаба. «Ни в какую Африку ее не пущу! И не мечтайте!» И не пустила. Характером Кира Игнатьевна еще тверже, чем Ольга.
Все было как и прежде. После второй стопки веки у Ольги потяжелели, речь обмякла, она сладко зевнула, прикрыв ладошкой рот.
— Спи!
— Ага! — радостно согласилась она и через минуту уже спала, притулившись к его плечу.
Самолет достиг потолка полета, недавний тревожный вой турбин перешел в спокойный удовлетворенный рокот, в салоне посвежело — хотя внизу и Африка, но за бортом, должно быть, мороз под пятьдесят. Антонов отцепил с крючка у иллюминатора пиджак и прикрыл им голое плечо жены.