Страница 111 из 118
До их дома он добрался неожиданно быстро, почти не снижая скорости. Дважды на перекрестках машину пытались остановить, вдогонку кричали и свистели, вскидывали оружие, но в ответ на все это его нога еще упрямее жала на педаль акселератора.
Катя будто ждала его, он издали увидел, как она с неубранными, развевающимися на ветру волосами бежала от дверей дома к калитке, словно опасалась, что он может промчаться мимо.
— Я знала, что вы приедете!
— Что случилось?
Подбежав к калитке, она замерла, безвольно опустив плечи, худенькая, слабая, будто оробевшая школьница, понявшая, что ее искренний порыв неуместен.
Он взял Катю за руку — пальцы были ледяными.
— Что? Говорите!!
— Дядю арестовали и увезли. — Голос ее был полон слез. — Теперь его убьют. Я знаю! Случилось ужасное… — Она пугливо оглянулась, забормотала: — Пойдемте в дом. Я боюсь здесь говорить! Нас заметят и схватят еще и вас.
Оказывается, Литовцев попал в серьезную передрягу. Все началось со вчерашнего вечера. Неожиданно в их дом приехал Мозе. Он всегда обходителен, а вчера был воплощением самой любезности — целовал Кате руки, расточал комплименты Литовцеву. Все дело было в том, что приехал он не один, вместе с ним оказался молодой, милый и тоже очень любезный европеец неизвестной национальности, говорящий по-французски с акцентом. При нем был довольно объемистый чемодан. Мозе заявил, что в гостиницах сегодня нет мест — все переполнено, и он просит, как большое одолжение, приютить своего друга мосье Жана на одну ночь, завтра утром Жан переберется в отель «Тропикана», где обещали номер.
Разве они могли отказать Мозе? Правда, было странно, что не оказалось мест в отелях — праздники давно миновали. Кроме того, у самого Мозе большая вилла, и живет он на ней один. Но размышлять не приходилось — Жан был принят, устроен, накормлен и отправлен в свободную комнату отдыхать.
А рано утром, когда в городе завязалась перестрелка, в их дом ворвались полицейские. Двое держали под руки Жана. Оказывается, задержан он был с поличным — с крыши их дома держал радиосвязь с выходившими на посадку самолетами налетчиков, обеспечивая точность их приземления, а потом корректировал действия высадившихся отрядов. Ясно, что этот самый Жан оказался заранее засланным в Дагосу агентом. Литовцева объявили пособником и обоих увезли на грузовике, причем швырнули в кузов, как обреченных, не заслуживающих снисхождения.
— Они убьют дядю! Если уже не убили! — Катя перевела дыхание и облизнула спекшиеся губы. Лицо ее было несчастным. Еле слышно выдавила из себя: — У меня, Андрей Владимирович, вся надежда на вас.
Антонов молчал. Что он мог сейчас сделать? Идет бой, неизвестно, чем все это кончится, кто возьмет верх. Где искать Литовцева? А если и найдет, как его выручить — он же гражданин Франции! Это обязанность Мозе. Но тот ничего делать не будет, ясно. Мозе, судя по всему, в числе организаторов налета. Теперь понятно, зачем ему понадобилось лезть в колючий кустарник в десяти километрах от города, наверняка там, как раз на посадочной трассе, он готовил место для другого «Жана». Да, дела у Литовцева неважные.
— Ваш дядя знал о том, что вы мне сообщили о плане нападения на Дагосу?
— Я предупредила его, что скажу вам, и он не возражал.
— Хорошо! Пока идей у меня никаких. Но вы можете поверить, что постараюсь сделать все от меня зависящее!
Когда он отъезжал, Катя стояла у калитки, и ее одинокая фигурка олицетворяла такую потерянность и беззащитность, что у него дрогнуло сердце. Антонов резко затормозил, дал задний ход, снова поравнялся с калиткой, выскочил почти на ходу, схватил ее за руки:
— Хотите, я вас отвезу к нам в посольство? Там сейчас безопаснее! Хотите?
Она энергично замотала головой:
— Нет! Нет! Я должна быть здесь. А вдруг его отпустят? Он же ни в чем не виноват! Ни в чем!
И заплакала, уткнувшись лицом ему в грудь.
На набережной Антонов притормозил, ему показалось, что стрельба теперь доносится и с востока, где был порт. Неужели высадились и там? А ведь в порту наши специалисты-рыбники, приехавшие неделю назад для подготовки соглашения по совместному рыболовству.
Он вышел из машины, чтобы точнее определить направление пальбы, и не успел оглядеться, как его окружили человек десять мужчин и женщин, вооруженных мачете. Предводительствовал ими пожилой человек в полувоенной куртке, в руках он держал пистолет. Решительно наставил оружие на Антонова:
— Руки вверх!
Антонов попытался объясниться, но тот повторил:
— Руки вверх!
— Я — советский консул! — сказал Антонов.
— В полиции разберутся, кто ты на самом деле! Пошли!
С большим трудом ему удалось уговорить дружинников подъехать к полиции с ним на машине. Они согласились с недоверием. На заднем сиденье устроилось четверо, рядом с Антоновым сел вооруженный пистолетом старший.
— Если будешь дурить, получишь пулю! — предупредил он.
Случившееся вовсе не напугало Антонова — во время поездки по городу Демушкин преподал ему хороший урок самообладания. «Главное — держать себя с той же невозмутимостью, с какой держался поверенный», — думал Антонов.
А ребята-дружинники молодцы! Значит, призыв президента услышан, значит, простой народ встает на защиту республики. А ведь во время той встречи в президентском дворце Абеоти дал понять, что не очень уверен в поддержке населения. Но почему палят в районе порта?
— Скажи, товарищ, почему стреляют в восточной части города? — спросил он своего соседа. — Неужели и там высадились?
Человек с пистолетом даже задохнулся от возмущения.
— Взят в плен и еще выведывает военные сведения! — прорычал он и больно ткнул дулом пистолета в подбородок Антонову. — Какой негодяй! Еще слово, и я тебя пристрелю как собаку. Ты вовсе не советский консул, ты шпион империализма!
А ведь и вправду пристрелит! Антонов решил, что помалкивать сейчас самое лучшее.
Около городского полицейского управления толпился народ, в основном молодые парни, громко о чем-то разговаривали. Когда Антонова вводили в двери управления, они угрожающе вскидывали кулаки и свирепо поблескивали белками глаз. В спину Антонова упиралось дуло пистолета.
— Убей его! — кричали из толпы. — Убей!
Первый, кого он увидел в дежурном помещении, был Яо Сураджу, комиссар по экономике республики. Он стоял посреди просторной комнаты, широко расставив ноги. На нем был его неизменный наряд — пятнистая форма парашютиста, и, как всегда, лихо сдвинутый набок берет, на животе в кобуре свисал огромный, типа маузера, крупнокалиберный пистолет. Правая рука комиссара до локтя была стянута бинтом и лежала на повязке, перекинутой через шею.
— А это что за фрукт? — зычным голосом спросил он вошедших и вдруг в изумлении выкатил свои и без того выпученные бармалеевы очи. — Вот это да! Советский консул?
Антонов, которого продолжали крепко держать за руки и смирять вдавленным в спину пистолетным дулом, коротко объяснил, что с ним произошло.
— Отпустите! — скомандовал комиссар и протянул Антонову левую здоровую руку. — Не наложили вам сгоряча? А то ведь у нас народ отчаянный.
— Нет!
— А вашему аэрофлотовскому чину чуток досталось, — Сураджу зычно хохотнул. — С синяком под глазом. У вас, у белых, синяки очень уж заметные. Мы его полчаса назад на нашей машине отправили в посольство.
Антонов показал глазами на забинтованную руку комиссара:
— Ранены?
— Зацепило. У телеграфа. Они телеграф пытались взять, а мы их там долбанули. Били как собак! Беспощадно. — Сураджу сжал в кулак здоровую руку. — Они думали, что в это воскресное утро застанут нас врасплох, да не тут-то было.
— А кто напал? Чьи это солдаты? Кто их послал?
— Белые наемники! Солдаты империализма. Реакция их послала. Та самая реакция, которая отправила на тот свет нашего посла и вашего геолога Камова. Это их рук дело, теперь мы знаем.
Он взглянул на обескураженно застывших у дверей дружинников.