Жажду — дайте воды

Все вокруг ново на Ладанных полях. И сады, и виноградники.

Не стонет больше земля, не мычит, как бык, упавший на борозду, истомленный от жажды…

У самого Родника Куропатки отвела мне участок под дом моя Астг. А чуть дальше участок Граче. Там дядюшка Мамбре уже успел насадить сад — вон они, деревья, стоят в пышнозеленом уборе.

Вода отозвалась. Подалась к людям, пришла на земли извечно стонущих Ладанных полей. Много ее теперь. Не растрескается больше от жажды земля…

Бабушка Шогер изо дня в день приходит сюда, садится под тень цветущего граната и о чем-то думает. О чем? Спроси у вод, что пришли по длинному туннелю в эти ущелья и теперь с серебряным звоном падают к ногам бабушки Шогер, поливают корни граната, синим поясом охватывают изумрудное одеяние земли.

У этих вод, говорю, спроси. Они, пожалуй, не ответят. Поди-ка лучше и спроси у тех, что текли здесь год тому назад, пятьдесят, сто и тысячу лет назад. Спроси у Лорагета, что со звоном тек здесь, не одаривая ни людей, ни землю.

Утекли, говоришь, те воды? Тогда спроси у бабушки Шогер, что стоит под сенью черешни, стоит, как старое сучковато-морщинистое дерево, и вспоминает о днях своей молодости…

Лорагет протекал в ущелье. Внук бабушки Шогер перекрыл русло реки, создал море и поднял воду на Ладанные поля. Некогда бесстыдно хохочущая в ответ на стоны людей и земли вода поднялась на Ладанные поля. Сумасбродная река утихомирилась, обернулась умным, добрым морем.

На склоне ущелья лепилось маленькое село — несколько вспаханных клочков с колосящимися на них чахлыми хлебами да грядками фасоли. Были на склоне виноградники и кусты граната, которые кто знает когда посадил здесь Хачипап.

В каждом доме была невестка и рано или поздно раздавался детский крик. Была невестка, был детский крик и в доме Хачипапа. Жена козопаса Мамбре, цветущее гранатовое дерево, Шогер, с зелеными ветвями — двумя детьми.

…На плоской крыше у Хачипапа собирается вое село. Я вскрываю письмо.

«Первый поклон — читающему письмо…»

Хачипап сыплет мне в карман горсть орехов.

«Молодец, родненький…»

Когда Шогер пришла невесткой к Хачипапу, Мамбре повел ее на свой садовый клочок у Цицернаванка, чтобы соком граната и медового винограда усладить ее нетронутые губы.

Хлебом и смехом маленького села была вода тонкоструйного ручейка…

Рука бабушки Шогер затрепетала в воде. Вспомнилось, какой она была в дни молодости. Бывало, глянет в осколочек зеркала и испугается румянца щек, черноты и глубины глаз — огнем они обжигали.

Выше над садом стоял их каменный дом с плоской крышей, на крыше зеленая трава и рассыпанные для сушки фрукты. Это был их очаг: Хачипапа, Шогер, Мамбре и их двух младенцев.

Сто двадцать дымов было в селе, сто двадцать клочков земли с садами и нивами — зеленые и желтые заплаты на склоне Цицернаванка.

Под каждым дымом была невестка и раздавался плач детей. И все они — дома, невестки и дети — жили в надежде, что не иссохнет тоненькая нить ручья, вырвавшегося из скалистых теснин.

Было цветенье весны, надрываясь, пели-стрекотали жучки, гремели воды.

У Цицернаванка заржал конь богатея Бахши-бека. Кинжальные глаза вонзились в невестку Шогер, что в ту минуту поливала сад. «Сладок плод в саду у козопаса Мамбре», — подумал Бахши-бек, и задвигались его стрелы-усы.

«Расцвел твой гранат, красавица. Ничего не скажешь, хорош».

Невестка Шогер прикрыла лицо-солнце мглою черной шали.

«Слава богу, господин».

Сладострастная улыбка скользнула по лицу Бахши-бека.

«Да, слава богу», — сказал он и умчался.

Голуби Цицернаванка взметнулись от громкого цокота копыт.

Было утро. Было солнце. А свет погас.

Над изголовьем ручья стоял прислужник Бахши-бека. Он сомкнул уста ручья, закрыл воду. Не воду, а кровь села пленил прислужник.

«Вода принадлежит Бахши-беку, — бросил он в лицо ограбленным сельчанам. — Кто вы есть, чтобы пить его воду? Он хозяин этой земли».

Село взмолилось: «Пощади! Без воды мы погибнем! Верни ее нам».

Не вернул поганец воду.

Высохло русло ручья. Пожелтела зелень нив. Свесил губу сине-сиреневый цветок фасоли. Темно-красные цветы граната сгорели. Медленно умирала виноградная лоза.

Без воды иссыхало село: корыто и ердик, колыбель и дитя в ней.

От каждого дома ходили люди на поклон к Бахши-беку. Целовали землю у его ног. Не внял Бахши-бек новым мольбам бедняков. Вернулись люди с сухими, шершавыми от жажды языками и мокрыми глазами…

«Жажду — дайте воды», — стенала земля.

А поганец прислужник сидел себе у истока умолкшего ручья. Дохнул он огнем на ухо жаждущей земле и жаждущим старикам.

«Село жаждет воды, а Бахши-бек — жену козопаса Мамбре, — сказал поганец. — Вода — в объятиях жены козопаса Мамбре… Мир — это дай и возьми».

Онемели жаждущие старики.

«Мир — это дай и возьми…» — тысячекратно гремело над ними.

…Высохло русло ручья. Горели и гасли, чернея, цветы граната, сохла и сжималась виноградная лоза в раскаленной, иссохшей земле.

В полнившихся горем домах стонали и плакали колыбель и дитя!

«Жажду — дайте воды».

Старики потянули за полу невестку Шогер.

«Все погибает, и село и земля. Пади к ногам Бахши-бека, спаси…»

Рвала на себе волосы невестка Шогер над погибающей землей и над колыбелью своих погибающих младенцев.

Не пошла.

Старики окружили невестку Шогер. Простерли руки с черными ногтями к ее черным глазам-озерам: «Иди».

Земля стенала под ногами невестки Шогер: «Иди».

Пошла.

Дорога не спрашивает, кого несет. Ей все одно. Несет она на себе и смерть, и смерть несущего.

Пошла. Село ведь: земля, дети. Все умирает без воды. И у нее там двое изнывают от жажды.

Пошла…

Не дорога была — черная змея. Пошла по опаленной спине черной змеи.

Над ручьем висит скала Родника Куропатки. На скале красным пламенем полыхает недавно посаженное гранатовое дерево, а рядом белеет цветеньем кроткая и покорная черешня.

Вода! Все ей подвластно. Пусть будет весело на дороге.

Рука бабушки Шогер трепещет в воде. Видятся ей черная змея той черной дороги и она, идущая по этой дороге.

«Иди!..» — сказало горе.

Пошла. Можно ведь и вернуться… Земля и люди жаждали воды, а Бахши-бек — ее.

Пошла. Хачипап воспротивился было. Не послушала, пошла. Ничего не сказала пасущему в ущелье коз Мамбре.

Пошла…

Сладострастной улыбкой зажегся Бахши-бек, увидев жену козопаса Мамбре.

«Пришла?»

Сурово глянула на него невестка Шогер.

«Верни людям воду! — сказала она. — Земля и село погибают, жалко их. Верни воду».

«Верну, — криво улыбнулся Бахши-бек. — Только знай, красавица, мир — это дай и возьми».

Пощечина невестки Шогер черной змеей стеганула жирное осклабившееся лицо Бахши-бека.

«И не дал, так возьми! Возьми и запомни: я, невестка Хачипапа, пришла, чтобы плюнуть тебе в лицо».

Зазвенела еще одна пощечина.

Бахши-бек едва успел проглотить выбитый зуб, а невестка Шогер исчезла…

Дорога, она ведь и уводит и возвращает.

Вернулась. На скале ее ждал Мамбре. Невестка Шогер весело шепнула ему на ухо: «Я выбила зуб Бахши-беку, Мамбре…»

Хачипап гремел со скалы: «Нет у меня сына Мамбре, пока есть Бахши-бек».

Старик спустился со скалы, снял с себя папаху и надел ее на голову невестки.

«Будь благословенна!» — сказал он.

И невестка Шогер вдруг расплакалась. Перед ней блестели глаза-кинжалы Бахши-бека. «Мир — это дай и возьми». Рука еще горела от ударов.

«…И не дал, так возьми!..»

Рука бабушки Шогер трепещет в воде.

…Полой стерла кровь с пальцев и вернулась в село.

А воды нет. Не зажурчал ручей в сухом русле. Цветы граната не ожили. Иссохшая земля не напилась прозрачной влаги.

Давно это было… Бабушка Шогер зачерпнула воды из ручья, утопила в ней горячие губы.