Жажду — дайте воды

Весь поселок собрался у плотины. Красная шаль бабушки Шогер радостно трепыхалась на ветру. От века не было такого ликования в этих древних ущельях, где под грудой каменных глыб лежат кости нойона Чар-Катая, где высится светлоликий Цицернаванк с крестом, рассеченным молнией.

— Наша груша осталась под водой, Шогер, — вздохнул дядюшка Мамбре.

— Э, — махнула рукой старуха. И, щурясь от непривычного блеска воды, спросила: — Ты лучше скажи, как мы теперь доберемся до Цицернаванка?

— На лодке, — ответил Мамбре. — Вон, видишь? Целых три лодки привез Граче. Моторные называются. Сядем в них и мигом доедем.

— А если ноги промокнут?

Дядюшка Мамбре так и закатился:

— Ну и скажешь! Словно в первый раз мир видишь.

Бабушка Шогер отвернулась.

— Ты за меня навидался. И этого хватит.

Дядюшка Мамбре подошел к столу с угощением, выпил полную чарку водки, чтобы собраться с силами. Вода жизни тотчас запылала румянцем на покрытых седой щетиной щеках старика. Глаза засветились давно забытым шалым огоньком.

— Шогер, — сказал он тихо. — Из горячего теста ты выпечена. Смотри, съем.

Бабушка Шогер косо глянула на него и отошла. Мамбре последовал за ней.

— Помнишь, Шогер?

— Что помнишь-то?

— Год нашей свадьбы. Шли мы в Цицернаванк…

— Был Вардавар[40], — всколыхнулась бабушка Шогер. — Ты столкнул меня в воду, я чуть не утонула…

И оба погрузились в воспоминания. Когда это было? Пятьдесят лет назад? А может, больше?..

Река остановилась в ущелье, разлилась морем. Не шумит больше, не буйствует. Только рокот моторок, что бороздят синюю гладь, изредка нарушает тишину.

— Бабушка, не хочешь ли прокатиться по морю?

Это крикнул Мелик.

Бабушка Шогер прикрыла лицо. Мамбре хитро ухмыльнулся:

— Боится моя вспугнутая серна.

Бабушка Шогер сверкнула глазами.

— Выпил бы еще чарку, так я бы тебе уже не серной показалась, а невестой, дурень ты мой старый!

Тень Цицернаванка упала на синее зеркало моря и простерлась к поселку. Кривой крест в воде выпрямился, утолил наконец свою жажду. Две белые чайки мелькнули над водой и с кличем полетели к далям морским.

Над синим зеркалом понуро свесили головы тени скал — черные буйволы в воде. Тень горы Татан со снежной короной тоже в воде. Далека была — приблизилась. И водонапорная башня на плотине смотрится в море. А стоящие на ней Граче и другие люди словно бы кинулись головой вниз.

Бабушка Шогер глянула на воду и не своим голосом закричала:

— Вай, утонут.

Дядюшка Мамбре улыбается.

— Не жена — ума палата.

Телята из поселка, вздернув хвостики-цветки, приближаются к воде, но, увидев свои отражения, изумленно пятятся назад: «Ба…»

На плотине выстроились школьники. У них в руках цветы, и они поют. Председатель поселкового Совета Астг очень серьезная, вся в хлопотах. С двумя юношами она приладила микрофон к столу, покрытому красной тканью. Между делом вдруг спросила меня:

— Не хотел бы выступить от имени гостей нашего поселка?

— Что сказать-то? — пожал я плечами.

— Люди такое сотворили, а тебе сказать нечего? — укоризненно покачала она головой.

— Многое бы я сказал, да лучше не буду.

И в самом деле, лучше ничего не говорить. Я невольно оказался здесь гостем. Пожалуй, даже не гостем. Быть гостем — это еще что-то значит. А я чувствую себя лишним на берегу этого синего моря, среди радостной, бурлящей толпы. Мне хотелось бы сейчас быть под водой, как груша Хачипапа. Я тоскую по старой тропинке. Мне совестно, но это так. Люди ликуют, а я вижу себя мальчишкой с почтовой сумкой за спиной и горюю о прошлом.

Граче подзывает бабушку.

— Ты должна открыть туннель! — говорит он.

Еще чего не хватало! Бабушка Шогер удивленно смотрит на внука.

Но она не успевает толком удивиться, как ей дают в руки ножницы и подводят к входу в туннель, из конца в конец перетянутому лентой.

— Режь, — кричит моя Астг, — режь! Настрадалась без воды. Получай теперь сполна.

Бабушка Шогер разрезает ленточку. Мелик тем временем приводит в движение колесо распределителя воды, и слышится журчание. Бабушка Шогер обнимает Граче. Стоя в стороне, плачет Астг. Мне не по себе. Люди напоили Ладанные поля, напоили все и всех вокруг. А меня не хватило на то, чтобы утолить жажду одного сердца! Лишний, я лишний…

Бабушка Шогер протягивает руки к дочери.

— О чем ты скорбишь? Сегодня не день траура. Зачем плакать?

Вода бурлит в туннеле. Мы этого не видим, только слышим. Вода идет под землей. Дети бросают цветы в воду. Вода расцветает всеми красками и течет к Ладанным полям.

Над морем парят белые чайки. Раньше их здесь не было. Вода течет к Ладанным полям. Дядюшка Мамбре играет грустную мелодию. Бабушка Шогер отнимает у него зурну.

— Нашел время тоску разводить. Сегодняшний день для радости. Пусть играют дети, пусть поют и танцуют люди!

Вслед за водой народ устремился к Ладанным полям. Кто на чем может. Но все больше пешком.

Мелик усадил своих на мотоцикл. Вот на белом жеребце пронеслась Астг.

Граче подходит ко мне.

— Поедем?

Он сам ведет машину. Нас двое в ней. Проезжаем новой дорогой. Его дорогой. Граче говорит:

— Я взял участок на Ладанных полях. Буду строить себе дом. А ты будешь?

— Не знаю, — отвечаю я, а сам всматриваюсь вперед, туда, куда ускакала всадница на белом коне. — Не знаю…

— Это не ответ. Есть вещи, которые надо знать, и знать точно.

По дороге он забирает в машину бабушку и деда. Они величественно усаживаются на заднем сиденье.

— Бабушка, ты врачиху нашу знаешь? — спрашивает Граче.

Бабушка наклоняется к нему.

— Знаю. Как не знать! Ладная девушка.

— Засылай сватов!, — Граче смущенно улыбается. — Старый обычай надо хранить.

Бабушка сзади обнимает внука за плечи.

— Правда, Граче? Правда?

— Правда, бабушка, правда. Проси ее руки для меня.

Радость дядюшки Мамбре выплескивается из машины.

— Вот это дело! — кричит он. — Давно бы так!

Подъезжаем к Ладанным полям. Море осталось далеко, в ущелье. Едва виден крест Цицернаванка. У Родника Куропатки стоит белый жеребец Астг. Я говорю Граче:

— У тебя есть проект для дома?

— Конечно, есть. Весь из света и солнца. Устал я от мрака, от стона тяжелых каменных стен. Пусть в моем доме будет свет.

— А мне спроектируй такой вот, с тяжелыми стенами. Похожий на Цицернаванк. И чтобы дверь с трещоткой, а на ней призыв: «Радуйся и ликуй!» И купол пусть будет, пусть под ним умножатся звуки радости. Про карниз не забудь, чтобы голуби на него садились. Договорились, сделаешь?

— Почему бы и нет?

Машина едет по воде. Вода туннеля уже дошла до Родника Куропатки. Ручейками бежит она по голой и сухой земле. Спешит к далям. Иссохшая земля поглощает ее.

Дядюшка Мамбре первым выходит из машины. Он становится на колени на жаждущую землю, наклоняется и пьет воду. Воду, что его внуки привели к Ладанным полям.

— Охай…

Мне вспоминается, как некогда утолил свою жажду у Родника Куропатки мой отец…

«Я утолил свою жажду, а ты, земля?..»

Детишки босиком бегают по воде, которая обильно течет по Ладанным полям. Белый жеребец Астг ржет от удовольствия. И ржанье его стелется по земле от горизонта.

Скала, из которой бьет Родник Куропатки, коршуном нависает над ручьем, что уносит родниковую воду по склонам к зеленеющим кустам и травам. Бело-красным пожаром полыхают расцветшая черешня и куст граната. Оба они — новоселы на Ладанных полях. Всего две недели назад посадила их здесь Астг. Цветки граната надтреснуты, и красный густой сок, стекая с них, тяжелыми каплями падает на воду…

Вот уже какой день в час догорающего заката приходит сюда бабушка Шогер и, опершись о ствол черешни, молча стоит, озаренная факелом, пока темнота не погасит блеска воды.

40

Вардавар — праздник весны, сохранившийся в Армении с языческих времен.