Жажду — дайте воды

Ест он с аппетитом. И весь пахнет лесом, и болотом, и еще чем-то незнакомым, партизанским духом пахнет. Их соединение действует под Лугой.

— Мы на прошлой неделе четыре моста взорвали, немцам дорогу к отступлению отрезали, — говорит Саша, торопливо глотая кашу из котелка. — А вы здорово этих гадов гоните!..

В Ленинградской области, в тылу у врага, действует много партизанских отрядов. Они объединяют тридцать пять тысяч человек.

— И столько же примерно погибло в боях, — уточняет Болотин. — До самой Нарвы нет ни одной деревни — все сожжены. Фашисты все сметают на своем пути.

— Знаем, — говорит Сахнов. — Мы тоже их сметем.

Саша Болотин закурил, поблагодарил за угощение и ушел.

Напротив нас стоят две немецкие армии: восемнадцатая — в правом крыле и шестнадцатая — в левом. С их солдатами мы «знакомы» еще с начала сорок второго года. Они с тех пор конечно же не раз пополнялись новыми войсками из Европы.

К нам перебежали шестеро.

— Французы!.. — кричали они.

Это и правда были французы. Немцы мобилизовали их и бросили против нас.

— Штык в земля! — говорят они на ломаном русском языке.

Это значит, что они не воюют. Один из французов все повторяет:

— Я родственник генерала де Голля.

Имя генерала де Голля нам уже известно. Мы знаем, что он воюет против фашистов, ну и, выходит, союзник наш.

Мы отправляем французов в тыл без сопровождающих: сами найдут дорогу…

Самолеты наши очень нас радуют. Как их стало много! Беспрерывно, и днем и ночью, снуют они над нами. На запад летят, полные груза, а возвращаются налегке.

Наше крупное наступление на берегах Волхова началось четырнадцатого января. Наступает и наш, 261-й стрелковый полк, входящий в состав 59-й армии Волховского фронта. Дивизия у нас старая — вторая стрелковая, в ней еще два полка: 200-й и 13-й стрелковые. Сахнов говорит:

— Хорошо, хоть наша рота не в тринадцатом полку.

— А чем тринадцатый хуже? — удивляюсь я.

— Да больно число нехорошее…

Мы уже начинаем мечтать о славе. Это доброе знамение. Страхи, выходит, прошли.

Командует нашей Пятьдесят девятой армией генерал Иван Коровников. Мы все знаем и любим его. Одному из поваров нашего полка он даже часы подарил: прибыл как-то на позиции, осмотрел укрепления и затем отведал солдатской еды. Она ему очень понравилась, и генерал, сняв свои золотые часы, надел на руку повару Шитикову.

Шитиков северянин, из-под Мурманска. Говорит, что ни разу в жизни не видел винограда. Он слегка прихрамывает. Был ранен в сорок первом, но не захотел демобилизоваться. Подарок генерала он отправил домой, жене.

— Кто знает, останусь ли жив… Пусть тогда будет памятью детям и внукам, как свидетельство воинской доблести нашей шитиковской фамилии…

Стоим в густом лесу. Мои солдаты валят деревья — укреплять землянки изнутри. Зубья пил тупятся, ломаются.

— Шуточное ли дело, каждое дерево нашпиговано железом, — говорит Сахнов. — Из чего только в будущем люди станут строить?..

Роем траншеи и укрепления. Места болотистые, через полметра выступает желтая вода. Выручают опять деревья: ветками хвои устилаем и землянки и траншеи. Ими кроем шалаши. Все деревья вокруг нас похожи на колонны полуразрушенного города — такие они оголенные…

Гитлеровцы бегут.

Подступаем к Луге и Уторгошу. Командир полка выслал нас на рекогносцировку. Впереди шел рядовой Герасимов. Вражеский пулемет в упор расстрелял его. Мы едва успели распластаться на земле.

Весь фронт охвачен огнем.

Противник стянул сюда огромные силы и перешел в контрнаступление. Нам пришлось зарыться в землю, точнее — в лед.

Снова ведем оборонительные бои. Целых шесть дней это тянется. Беспрерывно. И днем и ночью. Солдаты в буквальном смысле валятся с ног прямо у своих минометов. Командир полка приказал дать людям возможность поспать, по два часа каждому, по очереди.

В моей роте четырнадцать человек убитых, восемь раненых.

Ерин вдруг доверительно шепнул мне:

— Дело худо, брат, мы попали в окружение. Только солдатам об этом ни слова.

Он ушел. Я почему-то уверен, что осведомленность придает куда больше сил, чем неведение.

Командир роты пехотинцев, Коля Сахаров, мой старый знакомый. Мы почти одногодки. Наши подразделения занимают позиции по эту сторону железнодорожной насыпи. А на другой стороне противник. Окружившие нас гитлеровцы пытаются ожесточенной атакой уничтожить нас и захватить железнодорожную станцию.

Идет непрерывный бой.

Сахаров и я лежим, зарывшись в снег. Рядом наши связисты с наушниками на голове. Они подремывают и открывают глаза только тогда, когда в ушах вдруг зазвенит голос.

Сахаров передал своей роте приказ быть готовыми к лобовой атаке на врага.

Я попытался удержать его.

— Ты понимаешь, что делаешь, Коля?..

— Что?

— Ударить в лоб не удастся. Только взберетесь на насыпь, немцы из пулеметов скосят всех. Остановись, это неразумно…

— Нет, — не согласился со мной Коля. — Надо ударить в лоб.

— Лучше обогни насыпь. Я помогу тебе своими минометами. Обогни насыпь и атакуй справа…

Он не послушался меня. Минут через десять выпустил зеленую и красную ракеты, поднялся во весь рост и первым побежал вверх по насыпи. Я открыл по противнику сильный огонь, специально приподняв стволы минометов, чтоб мины ложились близко. Но это было опасно и для наших. Ведь враг метрах в семидесяти от нас, не больше. Однако все шло как надо! Но вдруг вниз по насыпи скатился убитый Сахаров. Лейтенант — его заместитель — прекратил бессмысленную атаку.

Обойдя противника справа, пехота хорошенько его потрепала и вынудила отступить.

Мы продвинулись вперед на три километра. Пехотинцы захватили двух пленных. Оба русские: одному лет под сорок, другой еще совсем зеленый. На младшем добротный полушубок, глядит с вызовом.

— Власовцы? — спросили их.

Старший пустил слезу, парень презрительно сплюнул:

— Чего раскис, трус, подлюга!

Старший разговорился, сказал, что родом он из Калининской области, там у него остались жена и дети. Молодой вызывающе заявил, что он донской казак и воюет-де за освобождение России от большевизма.

— Я воюю за родину, и тот, кто назовет меня предателем, последняя сволочь! — зло бросил он.

— Странно у вас выходит, — сказал я. — Вы видите свободу своей родины в том, что отдаете ее на растерзание Гитлеру.

— Гитлер помогает России!

— Видали мы эту помощь! От берегов Волхова и досюда в живых не оставил ни единого человека, а в Ленинграде умерли от голода сотни тысяч человек. И это ты, гад, называешь помощью России? Подлец!..

Больше парень ничего не сказал. Пехотинцы сняли с него полушубок.

— Я же замерзну! — вопил предатель.

— Не успеешь, — утешили его.

Он повалился на землю: куда девалась спесь, стал просить-уговаривать:

— Братцы!

— Ждал, что Гитлер князьком тебя посадит в Твери? Губернатором наречет!

Его расстреляли тут же, на коленях, барахтающегося в снегу. Другого власовца отправили в штаб. Из того еще можно было выудить полезные сведения о противнике.

Все это произошло неподалеку от станции Передольская в холодный февральский день.

Мы продолжаем бои с окружившим нас противником.

Через три дня пришедшие к нам на помощь войска прорвали линию окружения и соединились с нами. Немцы с трудом выискивали лазейки, чтоб унести ноги.

До чего же много тут полегло гитлеровцев… Нам приказали собрать фашистские трупы на всем протяжении пути до Луги и складывать по обе стороны дороги.

Скоро вдоль зимней дороги громоздились десятки тысяч смерзшихся, одеревенелых трупов солдат противника. С востока едут и едут новые свежие силы нам на помощь. Пусть видят убитых фашистов, чем больше — тем лучше.