Жажду — дайте воды

Внимание!..

Ну какое еще тут внимание!.. Сахнов палит в небо, выпускает всю обойму своего автомата. А потом и сам начинает орать:

— Внимание! Внимание! Блокада Ленинграда полностью снята! Внимание, братцы! Внимание и вы, эй, там, фашисты! Внимание..

Я обнял Шуру.

— Замерзла?

— Нет. А ты?

— Я мерзну…

— Почему?

— Тебя давно не видал.

Щеки у Шуры запылали огнем. Это, конечно, от мороза. Отчего же еще?

— Неужели руки у меня такие горячие, что могут согреть весеннюю алую розу?

— Почему вдруг розу? — засмеялась Шура.

— А что же еще?

Она с упоением кидается снежками. На ней короткий полушубок, стеганые ватные брюки, как у всех у нас, а поверх них еще и юбка. И валенки такие же, как у нас, только размером чуть меньше. И как только в эдакой стуже выживает и пышно цветет эта нежная, теплая весна?!

Ясная ночь. В небе много-много звезд. Я вижу их не в вышине. Белой весной они светят мне, отражаясь от Шуриной нежной, теплой груди.

— Тебе холодно? — шепчет она.

— Нет. А тебе?..

Сегодня двадцать восьмое января. Ровно месяц, как мне исполнилось двадцать. В записях моих весна.

Январь. Морозы.

Три недели назад мы распрощались с сорок третьим годом на берегах Волхова. Ужасный был год, кровью обильный и могилами тоже… Сейчас те могилы засыпаны тяжелым снегом. Многие из них останутся безымянными. Не всегда мы успевали ставить на них дощечки с именами… Что ж, очень возможно, что и моя или вон того солдата могила тоже останутся безымянными. Или нас вообще не захоронят…

Скоро снова бой. Линия наступления четко обозначена. Она почти напротив, у виднеющейся вдали разрушенной деревеньки. Я обозреваю окрестности с нового НП, опять с дерева, и сверяю все по карте…

Деревья трещат от мороза. А нам не холодно. И одеты тепло, и к тому же «на заправку» хватили по сто граммов… Иван Филиппов отдал нам с Сашей Карповым свою водку и махорку. На худом Сашином лице постоянно блуждает какая-то робкая, застенчивая улыбка. Но сам он храбрый, как дьявол.

— Помолимся боженьке, чтоб Филиппова не убило. Пусть вечно живет! — шутливо бросает Саша.

Знать бы, кого убьет, а кого нет… Но людям подарено незнание и надежда взамен. Великая это вещь — надежда. Не будь ее, с ума можно бы сойти. А благодаря надежде почти каждому солдату кажется, что пуля обязательно просвистит мимо него…

Появилась Шура.

— Индивидуальные пакеты у всех есть? — спросила она.

— У меня нет! — глядя на нее в упор, сказал Саша. — Да он и ни к чему, рана моя неизлечимая…

— Что же это за рана такая? — удивилась Шура.

— Поцелуй — заживет…

Шура засмеялась:

— Ты у нас, Сашуня, парень ладный. Да вот беда: у меня уже есть свой объект.

Она убежала. Я смотрел ей вслед. Только бы с ней ничего не случилось!

Неподалеку от нас замаскирован тяжелый танк. На броне у него три красных звезды, значит, три подбитых танка на счету.

— В боях у Синявина я их подбил, — объясняет танкист. — А чего это Шура ваша так скоро убежала?

— Уж не зацепила ли и тебя, часом? — ревниво спрашивает Саша…

Началась наша артподготовка. Бьем по позициям противника. Там все взрывается, горит, взлетает в воздух… Удар артиллерии достаточно мощный.

А мы пока покуриваем.

Артподготовка завершилась спустя полчаса. Она нас вконец оглушила.

Но вот и сигнал к наступлению. Сорвался с места, круша лед, наш краснозвездный танк. За ним пошла пехота. И мы, минометчики, тоже двинули следом, занимать новые позиции.

Немцы открыли сильный заградительный огонь из пулеметов, орудий и минометов. Заревели и шестиствольные «ишаки»: и-а, и-а. Знакомый голос смерти… Но мы продвигаемся.

Вот и первая линия вражеских укреплений. Уже завязался штыковой бой. Пулеметы противника косят ряды наших нападающих. Я открываю беглый огонь из моих минометов: надо оглушить врага и открыть дорогу нашей пехоте.

Вокруг уже много убитых. Раненые уползают в тыл, окрашивая кровью снег. Где-то рядом, напротив меня, раздается страшный грохот. Это с ходу налетели в лоб друг другу два танка. Они пытаются перевернуть один другого. Я этого не вижу, просто догадываюсь о происходящем по скрежету металла.

Вместе с пехотой я продвигаю вперед и свои минометы. Вдруг увидел наш звездный танк. Он горит. Чуть поодаль лежит в снегу танкист. Убит и уже наполовину обгорел. Я вспомнил его невысказанную симпатию к Шуре. Где она, Шура?

Весь день стоим на одном месте. Мне приказали перевести огонь минометов на западную окраину разрушенной деревушки.

— Мы уже завладели ею, — сказали по телефону из штаба. — Надо предупредить контратаку немцев.

Я выполняю приказ. Но вот следует новый:

— Бей по деревне. Там враг!..

Деревню мы заняли только на следующее утро. Самой деревни, как я уже сказал, нет. Только на топографической карте остались жить школа, триста девяносто дворов и прочее хозяйство. За одни сутки деревня шесть раз переходила из рук в руки. Целых шесть раз…

У меня в глазах обгорелый труп танкиста…

Вечер. Устраиваемся в занятых нами немецких землянках и блиндажах. В них сухо, тепло и удобно. У бывших хозяев были даже постели: вон частью остались и свешиваются с деревянных нар. А мы о такой роскоши давно позабыли. По всему видно, что даже в полевых условиях фашисты не были лишены известных удобств. Но это и понятно: почти вся Европа ведь у них в лапах…

В полночь мы снова на марше. Нельзя упустить хвост отступающего противника и дать ему укрепиться на новых рубежах.

Надо сказать, сопротивляется противник отчаянно. Временами та или иная небольшая его часть навязывает нам довольно длительные и нелегкие бои.

Гитлеровцы крупными соединениями предприняли контрнаступление на освобожденный нами участок. Мы были вынуждены занять оборонительные позиции.

Начались тяжелые кровопролитные бои.

Вскоре выяснилось, что штаб нашего полка попал в окружение. Поползли слухи, что, мол, полковое знамя захвачено противником и все мы этим опозорены.

К нам прибыл командир полка. Чувствовалось, что он очень взволнован, но не растерян. С виду был таким бравым, что даже показался моложе своих лет. В руках у него автомат, за поясом — гранаты.

— Ну, как вы тут, братцы?

Я знаю его очень хорошо. Человек он отважный и воин бывалый. Всегда собран и уверен. И сейчас тоже держит себя в руках. А вот его замполиту, Ерину, не позавидуешь. У него настроение — хуже некуда. И как иначе: воинская часть, потерявшая знамя, незамедлительно расформировывается и, словно бы ее и не было, всеми напрочь вычеркивается из памяти. А ведь у нашего полка славный боевой путь…

Я построил пятьдесят восемь моих солдат и, повернувшись к командиру полка, доложил:

— Мы готовы, товарищ полковник. Только прикажите!..

К ним присоединились еще сто человек пехотинцев, и через пять минут полковник вел нас туда, где, как предполагалось, могло быть знамя нашего полка — наша честь.

Зима, снег, туман…

Расчищая себе путь автоматами и гранатами, мы пробираемся глубоким снегом. Нам приданы танк и бронемашина. Они «ведут» нас.

Вот показалась ветряная мельница. Командир полка сказал, что штаб наш вместе со знаменем именно на этой мельнице и окружен немцами. Мы подошли довольно близко, когда враг открыл наконец огонь, Делать нечего, чуть подались назад. Рывки повторялись не раз. И вот мы вслед за танком уже у мельницы. Вокруг трупы немцев. На сыром полу мельницы, раскинув руки, лежит убитый заместитель начальника штаба полка. Полегли почти все. В живых осталось только шестеро. Командир полка схватил за плечи нашего знаменосца: