Страница 13 из 177
— Я!
— Лучше, если бы и ты забыл, отец.
Бархудар смолчал. А что ему оставалось? Не призывать же против спарапета? Стоило Мхитару только бровью повести, и толпа смела бы, растерзала любого, как разрывает овцу голодный волк.
Появление мелика Туринджа вызвало невольную улыбку на лицах людей: так неловко он сидел на коне. Бедняга весь вспотел, меликская одежда стесняла его. И роскошная шапка как-то не шла к крестьянскому лицу.
Вступив на площадь и заметив меликов, Туриндж растерялся, поклонился сначала им, а уж затем народу. Рядом с ним ехал его сын, храбрый сотник Товма. Пистолет, подаренный Мхитаром, был заткнут за пояс. Туринджа сопровождал также его дядя — хромой священник, возведенный в сан в Татеве. В первый раз он сидел в седле и к тому же являлся перед таким скоплением людей.
Пхндзакарцы стали немного поодаль от родовитых меликов и были какими-то чужеродными среди них. Товма, казалось, стыдился своего знамени, этого широкого синего шелкового полотнища с вышитым на нем теленком и орлом, которое он крепко сжимал в руке.
Бархудар краем глаза взглянул на своего врага, на знамя, на хромого священника и заскрежетал зубами. Хотел сказать что-то Егану, но лишь сердито сплюнул себе под ноги.
— Мхитар!..
И в воздух взлетели шапки. Люди словно хотели перекричать друг друга:
— Да живет наш спарапет!
Мхитар стремительно въехал на площадь. За ним, шагах в десяти, следовал Тэр-Аветис. Горги Младший держал спарапетское знамя.
Народ ликовал.
Военачальники спешились и приблизились к камню правосудия…
Со стороны ущелья в селение толпою вошла горстка людей. Бедно одетые, но у каждого в руках была дубинка с железным наконечником. Увидя огромное скопление народа, они засомневались.
— Вот тебе и раз!.. Как же мы найдем Мхитара! — вздохнул один из них.
— Найдем, Есаи, не падай духом, у тебя сильные руки, пробивай путь, а уж мы пойдем за тобой, как за стеной.
Они вошли в кривой проулок, надеясь, что отсюда будет легче пробраться к площади. И лицом к лицу столкнулись с немолодым уже пастухом. На плечах у него лежал белый ягненок. Есаи обрадованно воскликнул:
— Здравствуй, пастух Аракел! Куда тебя нелегкая несет? Все к вам, а ты волком в горы…
Пастух застыл на месте, посмотрел на стоящего перед ним человека и вдруг заулыбался.
— Это ты, Есаи? — произнес он тоненьким голоском. — Спрашиваешь, куда я иду? Да в преисподнюю. В паломничество к Портакару[19]. Говорят, там появились подснежники — вроде бы время уже. Хочу принести в жертву Портакару овечку, чтобы бог смилостивился и даровал мне ребенка.
Раздался хохот.
— А что, если даст, а?
— Несчастный ты человек! Да коли бы Портакар имел силу, он уж давно бы наградил наследником нашего священника. Бедняк целых двадцать лет трется о хачкары и протирает пороги часовен вместе со своей голубкой-попадьей, а ничего из этого не получается, не зачинает жена. Ты лучше поменьше шатайся по горам да покрепче обнимай жену. Из этого еще, может, что и получится, а не то…
Смеялись громко и язвительно. А Есаи потянул пастуха за собой и сказал:
— Лучше помоги нам проложить дорогу к камню правосудия. Услышишь кое-что поважнее. А Портакар[20]никуда не денется…
Доверчивый Аракел послушно шагнул вперед. Другие последовали за ним, протискиваясь в толпе. Взмокшие, растрепанные, добрались они до площади.
Восхищенный Есаи во все глаза уставился на спарапета. И хоть видел его не впервые, но на этот раз Мхитар являл для него нечто особенное.
Лицо Мхитара выражало беспокойство и решимость.
— Спарапет обязательно скажет что-нибудь доброе, — устраиваясь поудобнее, заверил Есаи.
Стоящий рядом с ним крестьянин криво усмехнулся.
Вид у Есаи был жалкий. Разутый, с заскорузлыми пятками; выцветший, разорванный кафтан без рукавов едва прикрывал спину и живот. Штаны, с трудом достававшие до колен, сплошь в заплатах. Голова не покрыта, волосы смоляные, нечесаные…
— Эх, брат рамик, что ты ждешь хорошего от господ? — сочувственно оглядев Есаи, спросил поселянин. — Не даст он мне сомар[21], чтобы я мог прокормить своих семь едоков…
— Даст, — убежденно заверил Есаи. — Мхитар — сын рамика и сам рамик! Он же не какой-нибудь мелик, чтобы не дать.
— А мелики разве повымерли, что ли? — вмешался гусан Етум. — Уж они-то не допустят, чтобы Мхитар помог своим братьям.
— Хоть бы подати снизили, — вздохнул Аракел, все еще держа на плечах ягненка.
— Подушного налога больше не будет, — уверенно произнес Есаи. — И то верно: что у нас осталось за душой, чтобы платить за нее? С подушным кончено!..
— Эх-хе-хе! — сокрушенно покачал головой какой-то человек с заостренными усами. — Если положиться на меликов, так они живьем слопают нас, а вы еще, глупцы, думаете, землю дадут…
— Ах, не дадут? — вскипел Есаи. — Пусть только попробуют не дать. Сегодня же разобьем головы твоим меликам. Виданное ли дело — мы отняли у персиян наши дедовские земли и нам их не дадут? Да как бы не так. Другие теперь времена.
Кое-кто с опаской посматривал на Есаи. «Сумасшедший он, что ли?» Но его спутники глядели уважительно на своего товарища, было видно, что Есаи пользуется признанием среди бедняков.
Мхитар поднял руку. Стало тихо. Вытянув шею и опершись на плечи стоявшего впереди низенького Цатура, Есаи с открытым ртом уставился на спарапета.
— Народ любимый! — громко начал Мхитар. — Всесильным милосердием господним и кровью вашею отныне и навеки вы освобождены от персидского владычества…
— Да здравствует свободная земля!.. — загремело эхом ущелье. Голоса слились в восторженный, угрожающий гул.
Бархудар наклонился к Егану:
— Не оглох еще от этого рева?
— Оглохнешь. И все равно держи уши открытыми, а рот закрытым, — посоветовал Еган.
Мхитар говорил горячо. Он перечислил победы, которые были одержаны над персидским шахом и ханами. Затем взял у Тэр-Аветиса свиток и приложил ко лбу висевшую на красной нитке печать. Поцеловав бумагу, он развернул ее и прочитал:
— «С сегодняшнего дня упраздняется подушный налог, который взимался с находящегося под нашим владычеством народа…»
— Отдадим жизнь!.. — выдохнуло тысячеголосое горло.
Долго не смолкал народ, но когда Мхитар снова поднял руку, сразу наступила тишина.
— «Отнятые у персиян наши земли — поля, сады, луга, воду — делим между безземельными рамиками и поселянами. Семье каждого рамика дается два сомара пахотной земли, пастбище, сенокос, а также право бесплатного пользования водой…»
Радость народа уже не знала удержу. Взлетали шапки. Люди кричали до хрипоты. Обнимались, целовались. Казалось, что все обезумели. Только мелики стояли молча, сохраняя торжественность. Хотя они и не выказывали страха, но именно страх сковывал их чувства.
Отчаянно расталкивая собравшихся, Есаи пробрался к Аракелу и протянул руку к лежавшему у него на плечах ягненку.
— Дай брат Аракел, молю тебя, дай, — попросил он.
Аракел никак не мог взять в толк, чего хочет от него Есаи. Тогда тот рванул к себе ягненка и, обхватив его, ринулся к камню правосудия. Даже воины не успели помешать ему. Опустившись на колени перед священным камнем, Есаи застыл в напряженном ожидании.
— «С сегодняшнего дня запрещаются телесные наказания, — восклицал Мхитар. — Тот из господ, который осмелится нанести хотя бы один удар своему рамику или крестьянину, взамен получит десять».
— Да будут благословенны твои уста, Мхитар! — забурлила, всколыхнулась толпа, и вновь замелькали в воздухе шапки.
Чернее угля стало лицо у мелика Бархудара. Костлявыми пальцами сдавил он серебряный кончик пояса.
— Светопреставление, Мигран, — заскрежетал он зубами. — Отныне мы собаки, падаль, отбросы. Теперь хозяин — рамик. Слышишь?
19
Портакар — жертвенник в честь бога плодородия.
20
Здесь игра слов: кар — буквально «камень».
21
Сомар — мера земли, на полдня пахоты.