Мхитар Спарапет

Этот ужасный языческий обычай траурного шествия, к счастью, длился недолго. Монахи уже готовились напасть на нарушителей церковного обряда. И Мхитар уже был бессилен сдержать гнев епископа Овакима, который, размахивая посохом, кричал:

— Гоните лукавого… Язычник снова поднял голову. Проклятый бес, преследуйте его…

Закончив свой обряд, язычники, окровавленные, изодранные, тяжело дыша и испуская стоны, вновь присоединились к шествию. Никто из них не вытирал кровь с лица и груди, не стряхивал грязь с одежды. И их все еще горящие от экстаза глаза и омытые кровью лица внушали ужас. Умолк и Оваким. Священники начали заупокойную молитву Маштоца. Крестьяне смотрели со злорадством, ведь они уже совершили свой ритуал, от которого они были насильно отрешены уже многие столетия, но следы которого сохранялись еще в затерявшихся в скалах и темных лесах деревнях.

Солнце клонилось к закату, когда траурная процессия достигла Ваганаванка. Купол монастыря был наполовину разрушен. На уцелевшей части все еще высился медный крест, который собственноручно водрузил на храм в 1293 году епископ-летописец Степанос Орбелян.

В ограде монастыря стояли крестообразные надгробные камни на могилах царей Сюника. Трава вокруг них завяла. Земля осела, и многие из них покосились. Однако высеченные на них надписи, покрытые зеленым слоем мха, сохранились.

У могилы царя Смбата была вырыта яма, которая должна была принять останки Давид-Бека — великого создателя новой государственности армян. Два могильщика-крестьянина стояли с лопатами в руках возле горки черной земли и печально смотрели на вырытую ими яму. Недалеко от ямы рос куст шиповника, на хилых ветках которого сохранилось лишь несколько зеленых листьев.

Разноголосый хор священников и иноков еще раз пропел заупокойную Маштоца, затем несущие на руках гроб Давид-Бека остановились на паперти храма. Инок Мовсес громко произнес:

— «Отверзните мне врата!..»

Двери Ваганаванка медленно открылись, и процессия вошла в храм. Здесь у восточной стены, на месте сошествия, был приготовлен высокий, обитый черным бархатом постамент со ступенями. Бережные руки близких Беку военачальников и меликов опустили гроб. По обе стороны постамента стояли большие и малые серебряные подсвечники с зажженными восковыми свечами. На грудь усопшего положили старинное евангелие.

Отслужив панихиду, боевые соратники Бека вынесли гроб с его телом и поставили возле вырытой ямы. Скопившийся на отлоге горы и в примыкавших к храму ущельях народ в немом молчании следил за погребальной церемонией. Лучи осеннего солнца, постепенно прорвав серое облачное покрывало небес, озарили ярким светом разрушенный купол Ваганаванка, надгробные камни и серые ветви свисавшего над бездной инжирного дерева. Несколько лучей упало на застывшее, мраморное лицо Давид-Бека. Людям показалось, что навек закрытые глаза их любимца излучили свет.

Послышался глухой старческий голос епископа Овакима, совершающего похоронный обряд. Толпа с обнаженными головами плотно окружила могилу, раздался истерический плач женщин.

— Горе нам, братья, великое горе. Неужели мы отдадим земле нашу надежду и спасителя нашего? — неожиданно крикнул спарапет и повалился наземь к гробу…

Когда он встал, лицо его было грозно. Подняв высоко голову, он громовым, решительным голосом произнес:

— Клянемся перед твоим святым прахом, звезда нашей судьбы Давид-Бек, что до последнего нашего дыхания будем бороться за спасение страны нашей. Клянемся!..

— Клянемся!.. — воскликнули все, и ущелье загремело от десятков тысяч голосов.

— Что ни один чужестранец не приблизится к твоей святой для нас могиле, Давид! Клянемся!

— Клянемся!..

Гроб опустили в яму.

Раздался пушечный залп из Алидзора. Вслед за ним еще один прощальный залп дал стрелковый полк. Епископ Оваким освятил землю могилы и накрест посыпал ею гроб. Все знамена склонились. Печально звучали псалмы.

Ушел в небытие Давид-Бек. Ушел, выполнив великую клятву. Он открыл своему народу дорогу к свободе. Ушел с надеждой в душе, что наслаждающаяся плодами независимости и мира частичка армян и преданные общему делу и исполненные единой воли военачальники и мелики продолжат и завершат его дело.

Когда с наступлением вечерней мглы народ покидал кладбище, вдруг удивительно яркая звезда сорвалась и, оставляя на темной синеве неба огненную линию, упала на зубчатые силуэты Капуйтджига.

Прошло две недели со дня похорон Давид-Бека, однако мелики, в ожидании новых событий, все еще оставались в Алидзоре. Предстояло избрание нового Верховного властителя. Недовольные спарапетом старейшины по ночам тайно навещали друг друга с целью угадать намерение другого. Ждали, пока спарапет созовет совет.

Но велико было их удивление, когда спарапет, собрав всех, неожиданно попросил немедленно отправиться в пограничные крепости, разместить войска в западных гаварах.

— В такую стужу турок не решится приблизиться к нашим горным перевалам, тэр спарапет. Какая необходимость выводить войска из зимних стоянок? — попробовал возразить мелик Бархудар.

— Решится! — сказал спарапет. — Весть о смерти Бека, несомненно, обрадовала Абдуллу. Он воспользуется тем, что мы подавлены великой потерей, и появится неожиданно на наших перевалах. Нужно держать в готовности войско на рубежах страны.

И он потребовал исполнить его волю.

Мелики вынуждены были покориться. Они готовились к отъезду, но никто еще не успел покинуть города, как поступил письменный указ Мхитара, которым он требовал от меликов отныне платить войскам жалованье из личных средств. Это уже было совершенно не по душе меликам, и они пошли жаловаться Тэр-Аветису.

— Мхитар наступает нам на горло! — в бессильной злобе восклицали они. — Испокон веков мы платили войску из казны. Почему же теперь он хочет ограбить нас, оставить без гроша?

— Держите языки за зубами, лучше будет, — сказал мрачно Тэр-Аветис. — Если вода не будет течь, — завоняет.

Мелики не поняли, на что намекает тысяцкий. Они продолжали выражать свое недовольство друг другу, но от самого спарапета скрывали накопившуюся в сердцах обиду. Роптали, что он самовольничает, не созывает Верховного Собрания, не спрашивает их мнения. Затаенная издавна вражда против него вновь подняла голову. Особенно недовольны были потомственные мелики. Сегодня спарапет гонит их из Алидзора, заставляет раскошелиться, а завтра, как знать, до какой беды он их доведет. Больше всех возмущался мелик Бархудар. Он не мог спокойно наблюдать за тем, как спарапет стремится стать Верховным властителем. Не Мхитар, сын рамика, должен возглавить страну, а, скажем, Тэр-Аветис, ведущий свою родословную от великого Проша, или князь Ованес-Аван, или почему бы на этом месте не быть ему самому?

Но свою желчь Бархудар изливал лишь перед сыном — сотником Миграном. Он опасался раньше времени открывать свои тайные замыслы. Ведь Верховного властителя должно избрать Великое Армянское Собрание. А они… Ах это Собрание… Войско и народ сгрудятся и будут кричать: «Мы хотим властителем Мхитара!..» Что ты можешь поделать, кому заткнешь рот? Военачальники и мелики также, нет сомнения, присоединятся к спарапету, а его, Бархудара, задушат в собственном замке. Кто придет ему на помощь? Батали Султан хан, который боится даже собственной тени, или же едва удерживающийся на собственном шатающемся троне шах Тахмаз? Никто. И Бархудар чувствовал себя одиноким.

А тем временем спарапет выдвигал перед меликами одно за другим всё новые требования. Хотя он видел, что внешне мелики одобряют его действия, но чувствовал, что некоторые из них, особенно Бархудар и агулисский городской старшина Муси, преисполнены вражды к нему.

Мелики со своими войсками покинули Алидзор. Задержался только мелик Муси, который по просьбе Мхитара, отправив свои войска, остался в Алидзоре, чтобы посоветоваться со спарапетом по торговым делам. Спустя несколько дней Мхитар вывел из города и отправил в ущелье Вайоц и Алидзорский полк «Опора страны».