Дорога дней

— Хороший мальчик, — сказал заведующий и, обращаясь ко мне, спросил:

— Читать умеешь?

Я кивнул.

— Вот метрика, заявление и свидетельство о прививке. — Отец протянул документы заведующему.

— Это отдайте товарищу Сати́к, — ответил заведующий, указывая в угол комнаты.

И только тут мы заметили, что в комнате стоит еще один стол, а за столом сидит красивая девушка в зеленоватой блузе мужского покроя, со стрижеными волосами. Девушка быстро подошла к нам, взяла бумаги из рук отца. А заведующий открыл мой букварь и сказал:

— Ну, читай.

Я стал смотреть в книгу и затараторил почти наизусть:

— Идет урок… Вот гора…

— Молодец, — слегка похлопывая меня по плечу, сказал заведующий и обратился к секретарю: — Сатик, все в порядке?

— В порядке.

— Ну, поздравляю, — снова обернулся к нам заведующий. — Первого сентября придешь в школу.

Отец взволнованно поблагодарил, я быстро сложил книгу и тетради. Мы вышли из кабинета заведующего.

Отец впервые в жизни обнял меня:

— Молодец, сынок, лицом в грязь не ударил!..

В его седеющих усах поблескивала слеза. Потом несколько дней подряд он все рассказывал соседям, приносившим обувь на починку, как я при заведующем «без сучка без задоринки по книжке читал».

ПЕРВЫЙ ДЕНЬ В ШКОЛЕ

Я решительно отказался носить чулки с резинками — ребята надо мной смеялись. К моему первому серьезному бунту члены нашего семейства отнеслись по-разному. У сестры моей, Зарик, которая училась в другой школе, и своих забот хватало — она гладила и приводила в порядок юнкомовскую форму и сатиновый красный галстук.

Отец в тот день опять хворал и, лежа на белоснежных подушках, пил, отдуваясь, липовый чай. С первого взгляда казалось, что он безучастен к домашней суете. И только мать сердилась:

— Не босиком же пойдешь, стыдно ведь!..

— Не хочу! Ну не хочу девчачьи чулки! — чуть не плача, отвечал я.

Пока мы разбирали этот злополучный чулочный вопрос, вошла Мариам-баджи.

— С добрым утром, — мягко сказала она.

— С добрым утром, баджи, — ответили старшие.

— Вардуш-джан, — обратилась к матери Мариам-баджи, — я скажу тебе что-то, только ты не обижайся: я вот для этого ребенка связала пару носков. — И она достала из-под фартука пестрые бумажные носки.

Родители мои не знали, что сказать. Произошла легкая заминка. Я это чувствовал, но носки в руках баджи, как магнит, притягивали меня.

Баджи осталась у нас пить чай. Я видел, как мать вынула из стенного шкафа заветное варенье из тыквы, но в ту минуту даже варенье не могло меня соблазнить. Я поспешно надел носки и чусты, взял связку книг и выскочил из дому. Во дворе сын керосинщика Погос уже поджидал меня. Он учился в четвертом классе нашей школы.

Мы пустились в путь. Я волновался, а Погос шагал, насвистывая.

— Боишься? — спросил он.

— Немного.

— Не бойся. Если кто тебя хоть пальцем тронет, скажи мне.

Я так и не сумел объяснить Погосу, что не драки боюсь. Я и сам не понимал, отчего это сердце у меня так колотится.

Дошли до школы.

Во дворе собралось несметное количество мальчиков и девочек. Некоторых из них я знал, они жили по соседству. Но знакомых было мало.

— Погос! Здравствуй, Погос! — закричали несколько ребят и окружили нас.

Наскоро поздоровавшись, Погос принялся расспрашивать:

— Кто классрук? У нас какой четвертый — «А» или «Б»?

Я крепко ухватился за ремень Погоса. Высокий парень, заметив это, спросил у него:

— А это что за хвост?

— Брат, — отрезал Погос.

И я преисполнился глубочайшей благодарности к нему.

— А-а, — тут же переменил тон парень, — первый раз, значит, в школу. Ну-ну…

Что означало это «ну-ну», я хорошенько не понял. В это время всех новичков позвали в угол двора.

— Я ваша классная руководительница, вы меня будете называть «товарищ Амалия», — собрав нас вокруг себя, сказала молодая женщина.

Она улыбалась, и, глядя на нее, я осмелел и тоже улыбнулся.

— Сейчас прозвенит звонок, и мы пойдем с вами в класс. А пока постройтесь парами по росту.

Некоторые малыши пришли с мамами. Теперь мамы отошли в сторонку, а мы стали строиться. Выяснилось, что я один из самых маленьких. Потому-то я и оказался в хвосте колонны, в паре с таким же коротышкой.

— Меня зовут Лево́н, — зашептал мальчик.

— А меня Рач, — сказал я.

Потом я узнал прозвище этого мальчика — Чко.

Прозвенел звонок. Колонной мы поднялись по деревянной лестнице и вошли в одну из светлых комнат второго этажа. Товарищ Амалия рассадила нас по местам. Меня и Чко, как самых маленьких, она усадила в первом ряду, перед своим столом.

В этот день товарищ Амалия знакомилась с нами. По большой книге, которая называлась «журналом», она прочла наши имена и фамилии, спросила, кто где живет, какие у нас есть книги, письменные принадлежности и разное другое.

Потом спрашивала, кто кем собирается стать.

Один хотел быть инженером, другой кузнецом. Чко решил стать машинистом. А я часто слышал от отца: «Сын у меня пойдет в учителя».

— Ты кем будешь, малыш? — спросила товарищ Амалия.

— В учителя пойду, — краснея, ответил я.

— Учителем будешь, — поправила меня товарищ Амалия.

Несколько человек засмеялись. Я думал, на этом и кончится. Но на перемене выяснилось, что никто из товарищей не хочет звать меня по имени.

— Учитель, учитель! — кричали все в один голос.

ПАРОН РАПАЭЛ И ТОВАРИЩ СУРЕН

Никто не любил его, все его сторонились. Странным человеком казался мне отец маленькой Анни́к, бывший учитель из Вана, парон Рапаэл, и я боялся его. Весь наш двор вместе с палисадником и домами принадлежал ему. Кроме того, у Рапаэла на берегу Занги́, в Далме[11] был свой большой сад, а на Кантаре[12] — мануфактурный магазин, где, как говаривала моя мать, «разве что только птичьего молока не хватало».

Рапаэла мы видели не часто. В будни он возвращался из магазина поздно вечером. А в воскресные дни с утра одевался во все новое, подвязывал серебряный кушак, брал в руки янтарные четки и, поскрипывая длинноносыми туфлями, расхаживал по балкону. Иногда в эти дни к нему приезжали в фаэтонах какие-то люди. Жена Рапаэла, Грану́ш, накрывала на балконе стол, появлялись вареная и жареная зангинская рыба, шашлык из баранины, зелень в огромном количестве и домашнее вино в графинах из-под воды, а если гости были очень почетные, варилась и кюфта[13]. Гости пили, ели, пели песни. Затем женщины уходили в комнаты, а мужчины играли на балконе в нарды и в карты. Дети, приехавшие с гостями, гуляли в палисаднике вместе с Анник, играли в мяч.

В это время парон Рапаэл обычно не спускал глаз со двора, чтобы «голь перекатная», то есть мы, не лезли к детям, приехавшим в гости. Но мы и не думали к ним лезть: ни во дворе, ни дома получать нахлобучку нам не хотелось. Мы шли на улицу или на церковный двор и тайком от звонаря Барсе́га и отца Остолопа играли в «классы» на церковных плитах. Но не знаю почему, в такие дни все мы бывали злы, чем-то недовольны. Играли мы, играли, и вдруг кто-нибудь говорил, ни к кому не обращаясь:

— Буржуйские щенки!..

И мы хорошо понимали, к кому относятся эти слова.

В воскресные дни, если гостей не бывало, Рапаэл обычно вызывал к себе кого-нибудь из жильцов и заводил разговор «о правилах и порядках», а чаще о квартирной плате.

— Я порядок люблю, — раздраженно бубнил он. — Еще покойный отец мой говаривал: «Подарки делай туманами, а долг отдавай копейка в копейку». Ты что же не платишь? Ведь на моих плечах и дом, и ребенок, да еще сироту содержу.

Любимую поговорку он приводил просто так, ради красного словца. Никто еще не помнил, чтобы Рапаэл кому-либо сделал подарок, если не считать того, что каждый год, когда обтрясали тутовое дерево, его жена Грануш посылала жильцам по блюдечку первых ягод. А сиротой была дочь сестры Рапаэла, красивая, болезненная на вид Каринэ́, которая, как говорила моя мать, «с утра и до вечера, словно юла, крутится по хозяйству».

11

Далма́ — район садов в старом Ереване.

12

Канта́р — так назывался рынок в старом Ереване.

13

Кюфта́ — армянское национальное блюдо.