Белая радуга

Их битва вскоре перешла в драку мальчишек. Эн понял, что ему снова пятнадцать, Джестер всего на год младше. Сложные техничные удары с обманными маневрами, блоками, атаками с флангов, подсечками, изматыванием противника, приемы боевых искусств, привитых... вдолбленных академией, – все отступило, ушло, превратилось в нелепую, агрессивную возню, перекатывание в грязи. Джестер повалил Эна, избил кулаками его лицо. По измазанным грязью щекам клоуна текли слезы.

"КАК...! ...ЖЕ...! ...Я...! ...ТЕ...! ...БЯ...! ...НЕ...! ...НА...! ...ВИ...! ...ЖУ!" – орал он одновременно с ударами.

Эн сохранял невозмутимость, несмотря на побои. Он отстранился, позволил себя избить, сосредоточился. Встряхнул колесо обозрения, которое озарилось огнями на мгновения, взвыло аккордом праздничной мелодии и со скрипом ржавых перекладин начало разваливаться, теряя кабинки, как старое дерево, почувствовавшее приближение осени. Кабинки с грохотом и плюхом падали вниз, разбрасывая мусор, разбивая киоски с обреченными игрушками.

Джестер отвлекся, вскочил, схватился за голову: "Что?! Что ты наделал!"

Он побежал к колесу, но был сбит с ног дверцей, отвалившейся от одной из кабинок, и грудью налетел на металлический прут, который, из-за проклятой силы удара, пробил парня насквозь. Джестер задергал руками и ногами, как насаженный на булавку жук, с громким воем сполз с неудачно подставленного прута, шлепнулся на спину в грязь и затих.

Юный Эн поднялся, выпутался из плаща не по размеру. Покачиваясь, мысленно пересчитывая зубы, поковылял к распростертому товарищу. Снова стал причиной смерти друга... Он не может его спасти.

– Эй... – юный Джестер хрипел ломающимся голосом. – Вот только... Не делай ничего, хорошо?

– Договорились, – Эн присел рядом, подогнув колено. Другое двигалось с трудом. Он допустил, что чувствовал бы много боли, если бы мог чувствовать сам.

– В тот раз... Мне было очень... очень больно.

– Я пытался тебя оживить, – пояснил Эн.

– Эн... – Джестер откашлялся, изо рта брызнула кровь. – Ты пытался снять меня с колеса и уронил его на меня. Потом не дал мне спокойно помереть, вызвав шок, травмы, конвульсии... Сколько, мать твою, боли может доставить один друг?

Эн промолчал. Стянул с себя плащ, накрыл им товарища.

– ...Серьезно? Вот теперь ты решил его вернуть? – Джестер рассмеялся бы, если бы не захлебывался кровью.

– Он твой, – признал Эн.

Джестер вцепился пальцами в край плаща, подтянул его к подбородку, улыбнулся. Взгляд его тускнел.

– А, впрочем, сам виноват... Забил твой мозг ерундой. Которую ты как раз мог бы стереть, – прозвучало с шутливым укором. – Но кто же знал, что мертвый может научиться эмпатии. Прости... ты из-за меня совсем запутался.

– Вовсе нет.

– Эн... – голос упал до шепота. – Смерть неизбежна. Тут нет твоей вины.

– Я знаю.

– Тогда тебе пора проснуться.

Повзрослевший Эн поднялся, отступил от трупа парнишки, накрытого плащом. Он не знал наверняка, что сохранит в памяти, когда вернется в реальность. Он не знал, как давно торчит тут, сколько раз история повторяется, сколько раз умирали ее герои.

Но знал, что уйти на самом деле не трудно.Трудно стоять рядом, подбирая заковыристые слова для выражения простейших, очевидных мыслей.

Хватит копаться в прошлом.

Колесо раскололось, навстречу Эну выскочил белый лохматый пес. Эн не стал убегать. Он обнял пса как старого верного друга.

– – –

Эн снял очки и браслет. Оборвал связь со спутником и приготовился выключить слуховой аппарат.

– Бог ты мой, – успела долететь последняя фраза Игрока, после чего вокруг возникла непроглядная тьма.

Во тьме не было ни движения, ни времени, ни пространства. Эн не знал, что существует, а что нет. Разум охватил ужас. Он не знал, дышит ли. Он начал терять мысли и не мог представить предметы или явления. Тьму разрезала белая молния. Вспышка, которой не было и не могло быть. Жирная белая царапина разорвала ничто. Она никогда не появлялась, но оставалась в сознании, пока Эн не потерял последние связующие нити с собственным мышлением.

Он пал в объятия смерти.

Оказался наедине с бесконечностью ничто.

Он был один.

Затем он потерял и себя. Он больше не мог отделить себя от тьмы. Не существовало ничего, и само ничто перестало существовать.