Прощай, Германия

И Громобоев пошёл в указанном направлении. Сначала быстро, почти бегом, взмок, запыхался, сбавил ход. Впереди время от времени маячили преследуемые вагоны, поезд часто останавливался на стрелках, сортировался, сцеплялся, расцеплялся, поэтому не пропадал из поля зрения, а встречные сцепщики и стрелочники, подсказывали по какой из веток ему идти далее. Через три часа он нагнал свой эшелон. У караульной теплушки метался перепуганный сержант.

— Товарищ капитан, мы уж и не чаяли вас найти. Как быть дальше не знаем, то ли бечь на станцию, то ли отцепляться от состава. Мы же без накладных на груз, без денег, и вообще пропадём без вас. Дезертирами быть не хочется, как назад-то в полк без документов смогли бы вернуться?

Капитан хмуро нечто пробурчал одобрительное действиям состава караула, ругнул железнодорожников за суету, что быстро отправили вагоны, хотя сам был не прав, зачем попёрся ставить печать в комендатуру. Теперь ни шагу в сторону, надо сами найдут, придут и отметят.

Вскоре поезд дернул вагоны, караульные быстро забрались в вагон, а Эдик снял шинель, сапоги и растянулся в блаженстве на нарах. Ох, и устал же он за день скакать по путям…

Ночью эшелон прибыл в Ржев, тепловоз сразу отцепился и укатил прочь. Маневровым локомотивом вагоны загнали в тупик на каком-то полустанке и наступила тишина, только было слышно, как потрескивают и поскрипывают на морозе ветки и деревья. На рассвете вокруг теплушки началась суета. Эдик продрал глаза и шумнул на караульного.

— Пикоткин! В чём дело? Что за гам? Почему посторонние возле вагона?

— Это не посторонние, товарищ капитан! Это бабы пришли за продуктами.

— Мы разве международная гуманитарная организация? Самим жрать нечего, — буркнул Громобоев. — Гони всех прочь.

Какая-то бойкая женщина выругалась и громко крикнула.

— Больно грозный ты командир! Мы же не за даром, не побираемся, а за деньги покупаем!

Оказалось, предприимчивый солдат уже продал две металлических пятикилограммовых банки топлёного свиного жира.

— Я же говорил, что жир надо брать на складе, а вы сомневались, товарищ капитан. Мы на вырученные деньги сейчас хлеб купим в местном сельпо и продукты. Давайте я мигом сбегаю, пока нет паровоза, эти тётки сказывали, что магазин где-то рядом.

Действительно, жевать сухари давно опостылело, целую неделю о них зубы ломали, поэтому Эдик быстро накинул шинельку на плечи и с радостью поспешил вместе с бойцом затовариваться. За пределами теплушки стоял крепкий морозец, снега вокруг рельсов было навалено почти в рост человека — настоящая зима! Пришлось скорее застегнуться на все пуговицы, это тебе не юг Германии с плюсовой температурой и дождями.

По тропке дошли до деревянного низенького одноэтажного здания, выкрашенного в зелёный цвет с облупившейся вывеской «Продмаг». Вошли, огляделись, витрины магазина были абсолютно пусты. Эдик испытал настоящий шок, после современного германского супермаркета попасть в нищую продуктовую лавку. Какой-то первобытнообщинный строй и натуральное хозяйство!

Молодёжи выросшей в современном изобилии в это трудно поверить, но в том магазинчике было не просто мало продуктов или плохой ассортимент бакалеи или сладостей — не было практически совсем НИ-ЧЕ-ГО! В стеклянных витринах всё пространство занимали глубокие металлические поддоны с морской капустой, а на полках стояли трех литровые банки с маринованными перезрелыми огурцами-гигантами.

— Етиж твою…!!! — только и смог вымолвить Эдик. — А где еда?

— Куммунисты сожрали, — усмехнулась разбитная грудастая продавщица. — Что вы хотели купить, солдатики?

— Хлебца, — ответил Пикоткин.

— Хлеб у нас разбирают с утра!

— А сейчас что? Вечер? На часах десять… — произнёс капитан, мельком взглянув на свои «командирские» котлы.

— Утро — это значит в восемь утра. Хотите хлеба — приходите к открытию, баба Маня час назад последние две буханки купила.

Громобоев вновь повертел головой в поисках хоть чего-то съестного, но так и не нашёл.

— А сладости есть? — не унимался солдат. — Может конфетки в загашнике какие… завалящие…

— Конфеты, милок, никуда у нас не заваливаются, — строго ответила молодица и подмигнула. — Берите вот огурцы, говорят подводку вкусные!

Делать нечего. Водка бойцам не полагалась, но раз иного ничего не было, купили банку огурцов, все-таки добавка к жареной картошке на обед…

На станции Громобоеву сообщили, что эшелон оставлен в тупике до ночи, потому что на базе хранения сейчас разгружают вагоны предыдущего эшелона, и все подъездные пути заняты. Пришлось солдатом продолжать мёрзнуть на постах, шагая туда-сюда вдоль путей по обе стороны эшелона.

Ответственный за кухню и освобождённый от несения службы рядовой Пикоткин, сидел у буржуйки, чистил слегка подмёрзшую картошку и рассказывал Эдуарду про свою жизнь до армии.

— Я, товарищ капитан, своё детство провёл в лесу. Отец работал лесничим, и дом наш стоял в глубине чащи, к нам шла узкая дорожка, по которой только телега могла проехать, и поэтому людей я почти не видел. Когда меня отвезли впервые в сельскую школу, то я из неё просто сбежал после второго урока, не привычно, что столько много людей. Особенно тяжко для меня было на переменах: шум, гам, носятся, орут. Первое время постоянно болела голова. Как только уроки заканчивались — я скорее спешу в лес. Упаду в траву на опушке раскинув руки, смотрю в небо и отдыхаю, прихожу в себя. С трудом отучился восемь классов и в село больше ни ногой. А тут новая напасть — армия эта ваша.

— Не моя, а наша, — поправил его Эдуард.

— Ладно, пусть будет наша. В армии оказалось ещё страшнее и тяжелее. Я ведь и паровоза никогда не видел вживую, и на автобусах не ездил. А тут такая страсть — столько техники! Определили в танковую учебку — в казармы нагнали народа почти тысячу, танки на полигоне гусеницами грохочут, орудия стреляют. Жуть! Каждую свободную минуту я прятался в берёзняк у забора, хотелось побыть одному и подумать. Как только с ума не сошёл? Голова снова заболела! Это теперь я попривык, а первые месяцы так хотел драпануть обратно домой в лес! Хрен бы меня там нашли. Батя на присягу приехал, и велел терпеть! Вот я и маюсь уже почти год, эх, скорее бы в лесничество вернуться…

Солдат продолжал ещё что-то забавное рассказывать, из своей жизни бирюка и нелюдима, но Громобоева сморил сон.

Ночью подогнали маневровый тепловоз, и вагоны поползли по узкоколейки вглубь глухого заиндевелого, заснеженного леса. Через пару часов добрались до места назначения. Какой-то сержант по приказу офицера побежал принимать эшелон, и вскоре вернулся с дурной вестью. На одном вагоне, с верхнего люка на крыше сорвана пломба.

— Может быть, всё на месте, в сохранности, но кто знает…

Эдуард в сердцах, грязно и витиевато ругнулся.

— И что нам делать?

— Ждать пока разгрузим, пересчитаем. Дня два уйдет на это, — ответил местный офицер. — Ставь на довольствие бойцов в столовую, сели их в казарму, а сам размещайся в общаге. В солдатской столовой покормят, если денег нет. Обычно ваши из Германии все без денег приезжают. А ты как? Привез ли какие сувениры? Магнитофон, кассеты, зажигалки, презервативы?

— Я пуст, собирался в спешке и как-то не подумал… — развел Громобоев руками.

— Жалко, — искренне расстроился старший лейтенант. — В следующий раз обязательно привези чего-нибудь. Мы же не за просто так возьмём, мы купим…

Пару дней из вагонов выгружали ящики в машины, потом пересчитывали снаряды, а Эдуард все эти дни нервничал и переживал, чтобы всё сошлось. Не должно быть недостачи, загружали под контролем Бордадыма и Ницевича, да и в движении охраняли бдительно. И все же тревожился, а вдруг?..

Сошлось! В штабе базы хранения какие-то начальники подписали накладные, отметили командировку, и караул поспешил обратно домой, точнее сказать к месту службы, в Германию.