Дом Цепей

– Больше всего мне хочется отрезать тебе язык. Чем не забава?

– Да ты, я вижу, понимаешь шутки, Карса Орлонг! Вот уж не думал. Скажи, а чего еще ты хочешь, кроме как оттяпать мне язык? Говори, не стесняйся.

– Я проголодался.

– К вечеру мы доберемся до Кульвернской переправы. Из-за тебя мы тащимся еле-еле. Ты один весишь больше, чем Сильгар с его четырьмя головорезами. Эброн говорил, что по крови твое племя чище, чем суниды. И злее, это уж наверняка. Помню, когда я еще был мальчишкой, в Даруджистан как-то забрели лицедеи с громадным серым медведем. Его держали на толстенной цепи. Аккурат у Напастиных ворот – есть там у нас такое местечко, сразу за городской стеной – поставили вместительный шатер и брали за вход по одной серебряной монете. Денег у меня не водилось, но я ухитрился подлезть под шатер. Народу там было! Всем хотелось поглазеть на серого медведя. Мы ведь считали, что они якобы вымерли много веков назад.

– Ну и дураки, коли так считали.

– Конечно, дураки. В общем, зеваки туда валом валили. Кончилось тем, что зверюга взбесился. Рванул цепи, и они разлетелись, словно венки из травы. Видел бы ты, что там началось! Народ ошалел, все бросились кто куда. Меня едва не задавили. Хорошо еще, удалось заползти в укромный уголок. Медведь расшвыривал людей, как щепки, а потом убежал на Гадробийские холмы. Больше его не видели. Говорят, правда, что он жив до сих пор. Случается, нападает на стада, а то и пастухом закусит. Так я к чему это вспомнил-то? Вот и ты, урид, напоминаешь мне того медведя. У тебя точно такой же взгляд. Ты одними глазами говоришь: «Цепи меня не удержат». Мне просто не терпится увидеть, что же будет дальше.

– Я – не медведь, Торвальд Ном, и прятаться не побегу.

– Об этом не может быть и речи. Кстати, знаешь, как тебя будут грузить на тюремный корабль?

– Опять незнакомые слова. Что такое «тюремный корабль»?

– Корабль – это очень большая лодка; она плавает по очень большому озеру, которое называется морем. А тюремный – потому что на нем возят узников вроде нас с тобой… Так вот: малазанцы снимут с повозки колеса, а днище вместе с тобой погрузят на корабль. Вот так ты и поплывешь до самого Семиградья.

Повозка тряслась по глубоким каменистым колеям. Голова Карсы угрожала расколоться от боли. Он закрыл глаза.

– Эй, урид! Ты меня слышишь? – не унимался Ном.

Великан не отвечал.

– Ну вот, опять чувств лишился, – вздохнул даруджиец. – И поговорить не с кем.

«Веди меня, воитель. Веди меня».

Мир низинников оказался совсем не таким, каким его представлял Карса, слушая рассказы деда. Низинники были одновременно слабыми и сильными, чего он никак не мог понять. Они строили диковинные жилища, громоздя одну хижину на другую. На берегу он видел лодки размером с теблорский дом. Выезжая в поход, Карса думал, что со времен Палика в селении низинников добавилось всего лишь несколько зданий. А оказалось – у них там огромное селение с непривычным названием «город». Да и вели себя низинники по-разному: одни трусливо разбегались, тогда как другие стояли до конца.

Но самым ужасающим зрелищем были рабы-суниды. Это до какой же степени надо было сломить дух теблорского племени! Палику бы такое и в страшном сне не приснилось.

«Ничего, я разорву цепи сунидов. Клянусь Семерым богам, я сделаю это. Отныне рабами станут низинники, и я отдам их сунидам… Хотя нет, пожалуй, это неправильно. Не стоит уподобляться низинникам».

Карса решил, что он просто накажет тех, кто виновен. И никаких пыток. Удар мечом – и все. Пытки недостойны воина.

Далее его мысли перекинулись на малазанцев. Это племя в корне отличалось от натианцев. Воины-завоеватели, не побоявшиеся приплыть издалека. Придерживаются строгих законов. У них не рабы, а узники… впрочем, похоже, разница лишь в названии. Его все равно ждет принудительная работа.

Нет, это ему никак не подходит. Ссылка на рудники – это наказание, предназначенное для того, чтобы вначале подмять дух воина, а со временем и полностью сломить его. Что и говорить, очень похоже на участь сунидов.

«Но такого не случится. Я – урид, а не сунид. Как только малазанцы поймут, что мною невозможно помыкать, они меня убьют. И чем раньше они в этом убедятся, тем скорее мне наступит конец. Стало быть, нужно, чтобы они узнали это как можно позже, иначе повозка – последнее, что я вижу. Торвальд Ном назвал терпение мудростью узника. Прости меня, Уригал. Я вынужден познать эту мудрость. Я должен продемонстрировать своим врагам внешнюю покорность».

Карса мысленно усмехнулся. Вряд ли малазанцев можно так легко провести. Они слишком умны и не поверят во внезапную перемену его настроения. Здесь нужно придумать что-то другое.

«Делюм Торд, теперь ты поведешь меня. То, что я считал твоей потерей, станет моей находкой. Ты идешь впереди, указывая мне путь. Враги надеются сломить мой дух. Но они никогда этого не дождутся. Поврежденный рассудок – вот что они увидят».

Юноша рассудил, что в это его тюремщики наверняка поверят: ведь малазанский сержант сильно его покалечил. Мышцы шеи и сейчас еще были словно бы не свои. Что ни вздох, то волна боли. Карса старался дышать пореже. Ничего, он преодолеет телесные увечья. А вот дух теблоров и впрямь сломлен, и низинники тут ни при чем.

Веками его соплеменники жили так, будто они одни на целом свете. А низинники тем временем плодились, делаясь все опаснее. Теблоры же баюкали себя сказками о собственной непобедимости и даже перестали защищать свои границы. И неудивительно, что с юга поползла зараза. Низинники оказались умнее и хитрее. Достаточно сгноить дух народа, и тогда воевать с ним уже не понадобится. Пусть суниды никогда не были особо сильными – они все равно часть теблоров. Случившееся с ними может повториться и с другими племенами. Сородичам Карсы будет нелегко принять горькую правду, но еще хуже беспечно отмахнуться от нее или сознательно закрыть на нее глаза.

Карса привык считать Палика героем. Мальчик рос, мечтая повторить подвиги деда. А теперь неизбежно задавался вопросом: да были ли они вообще – славные деяния, совершенные доблестным воином Паликом? Или дед попросту раздул себе славу? Вернись он тогда из похода и честно расскажи о низинниках, – его предостережения были бы услышаны. Но Палик выбрал почести и подарил этим коротышкам несколько веков на приготовления. Они не торопились; их вторжение было медленным и потому почти незаметным. Как же они радовались тому, что теблоры воюют друг с другом. А ведь знай теблоры о коварном общем враге, они бы давно уже прекратили междоусобицы.

Думы Карсы становились все более мрачными. С какого конца ни зайди – Палик был виновен в величайшем преступлении перед народом теблоров. Ему не хватило мужества объявить соплеменникам: дальше жить по-старому нельзя. Закон Уединения исчерпал себя и теперь угрожал самому существованию теблоров.

«Должно быть, мой отец понял все это уже давно», – вдруг подумалось юноше.

Повозку тряхануло. Карса стиснул зубы и зажмурился. Он затаил дыхание и стал ждать, когда боль схлынет.

«Твои сомнения, – мысленно обратился он к Синигу, – казались мне слабостью. Твое нежелание участвовать в постоянных межплеменных стычках, где тешат собственную гордость и проливают кровь, я считал трусостью».

Но если отец давно уже все понял, то почему же он молчал? Почему не поделился своими сомнениями с единственным сыном? Синиг лишь смеялся над честолюбивыми замыслами отпрыска… С другой стороны, разве стал бы Карса его тогда слушать?

«Может, отец, ты что-то знал о мире низинников и предвидел, чем закончится наш поход? Что ж, сейчас ты бы наверняка злорадно усмехнулся, увидев меня таким – раненым и беспомощным. Но самые первые раны нанес мне ты, отец. Я весь теперь – одна сплошная рана. Ох, как же я устал!»

Внезапно Карса устыдился собственной слабости. Ну при чем тут отец, если сам Уригал сейчас рядом с ним? И остальные боги тоже. Их сила сделает воителя неуязвимым перед любыми попытками сломить его дух. Он обязательно вернется в родные края, и тот день станет концом прежней жизни теблоров. Он, Карса Орлонг, объединит племена сородичей и поведет их на низинников.