Страница 92 из 136
— Правда, правда… бабушка перестала принимать гостей. Совсем перестала. Как-то я забрался в ее гардеробную комнату и порвал все платья. Мне хотелось, чтобы она тоже избавилась от ненужной одежды. Я утопил в пруду любимые сапоги деда… и не только их. Мне нравилось смотреть, как тонут предметы, да… потом долго не давал себя мыть. И еще дольше — расчесывать волосы. Они сбились комом, и когда их срезали, я обиделся и ушел из дому. Правда, недалеко. Меня поймали торговцы людьми…
Катарина обернулась. И нахмурилась.
— Дед меня быстро нашел. Оказывается, отец отдал одну вещь, которая помогала ему видеть, где я и что со мной. Но сутки меня продержали в яме. Я очень разозлился. И когда эти уроды меня вытащили, чтобы в клетку перегнать, я их убил. Дед потом сказал, что не нужно было всех, что следовало оставить кого-то для допросной, но я же был маленьким, не понимал очевидных вещей.
Прозвучало так, будто Кайден оправдывается за ту давнюю историю.
— Потом дед все же разыскал остатки банды и тех, кто им помогал. И мне позволил искать… и стал учить. Тогда я понял, чем хочу заниматься. Охота на людей мне понравилась.
Наверное, не стоило рассказывать правду.
Люди боятся тех, в ком есть иная кровь. И в страхе своем горазды выдумывать глупости. А уж знай они, что Кайдену и вправду нравится…
Рассвет. И туман над лугом, в котором стремительно тает след. Мятые травы, чей сок будоражит и ведет, будто сама земля подсказывает, куда идти. Бег. И чужой страх. Иногда — кровь. Или вот стрелы. Порой ловушки, чаще всего неумелые, но случалось и по-всякому.
— И у тебя получается?
— Теперь — да. Чаще всего…
— Но ты не хотел бы большего?
— Чего?
— Не знаю, — она легко пожала плечами. — Все хотят большего. Больше власти. Больше славы. Больше денег. Больше почестей…
— Больше охоты.
Катарина почему-то легонько рассмеялась. И ночные легкие бабочки закружились над ее макушкой. Они, рожденные сумерками, до конца не принадлежащие миру яви, чуяли спутанную ее силу и стремились к ней. Но не рисковали опуститься, лишь волновались, осыпая светлые волосы пыльцой. Впрочем, людям она не вредит.
— Отец как-то сказал, что лучше всего охотиться там, где много добычи. А подле трона всегда хватает людей… разных людей.
— Но ведь не на всех разрешат охотиться? — уточнил Кайден и сдул одну самую наглую бабочку, которая приблизилась настолько, что потянула-таки силу. Бледные крылья ее засветились, а пыльца приобрела насыщенный серебристый оттенок.
— Не на всех, — согласилась Катарина, как показалось, весьма печально.
— Поэтому предпочитаю оставаться здесь. Здесь мне разрешения не нужно.
— Но ты все равно служишь королю.
— Короне, — поправил Кайден. — Прежде всего я служу короне. А она далеко не каждого, кто ее напялит, признать готова. Что-то не слышал я, чтобы в последние пару сотен лет камни пели.
Проснулась Катарина с трудом.
И, проснувшись, долго лежала в постели, разглядывая потолок. Потолок был самым обычным, белым и несколько неровно выкрашенным. То тут, то там через белизну проступали пятна самых удивительных форм и размеров. И воображение Катарины спешило отыскать в этих формах скрытый смысл.
Смысла не было.
Зато была тишина. И солнце переползло через подоконник, а за ним поднялся и плющ, расправил ветки, будто и не лазили по нему вчера.
Губы сами собой растянулись в улыбке, и Катарина потрогала их, пытаясь найти след поцелуя. Но он, как и смысл пятен, жил лишь в ее воображении. И в памяти.
Потом, что бы ни случилось — а ей почему-то начинало казаться, что весьма скоро что-то да произойдет, — память никуда не исчезнет. Она — то сокровище, которое останется Катарине, и только ей.
— Вижу, вчера неплохо погуляла, — Джио сидела на столе.
Сегодня она примерила бархатный колет ярко-оранжевого цвета и узкие брюки, украшенные по шву перламутровыми пуговицами. Волосы Джио заплела в две косы, а косы украсила алыми перьями. Вид у нее был куда более диковатый, чем обычно.
— Неплохо, — согласилась Катарина.
— Твоя тетушка пыталась с тобой побеседовать.
Сердце екнуло.
А если… и тут же Катарина сердито велела себе успокоиться. Во-первых, эта женщина определенно не является родственницей Катарины, а во-вторых, какая разница, что она подумает или скажет?
— Когда?
— А вот сразу после полуночи.
— Странно, — Катарина уселась перед туалетным столиком и осмотрела себя.
Ничего не изменилось. На лбу не возникло клейма, которым в древности метили распутных женщин, губы не распухли, в глазах ни тени стыда.
— Она сказала, что услышала крик.
— Я не кричала.
— Ты — нет, — почти миролюбиво согласилась Джио и, тронув косу, сказала: — Надо же… утерпел.
Это она про Кайдена? И что не так?
Волосы он трогал, и это было приятно. А еще гладил шею Катарины. Щеки. И руки. Касался узоров, и они, будто теряя силу свою, исчезали, возвращая Катарине давно позабытую свободу, ощущение той силы, что скрывалась в теле.
Правда, теперь узоры вернулись на свое место. Сетью? Замком?
— Кто кричал?
— А вот то и интересно, что я не поняла, кто кричит и где, — Джио сама разобрала косу и, вооружившись щеткой из свиной щетины, принялась за пряди. — А у меня слух получше вашего будет.
Щетка больно дергала за пряди, а Джио выглядела задумчивой.
— Я сказала, что это кому-то из служанок мышь дорогу перебежала. И что не стоит волновать тебя. Что ты приняла снотворное.
— Почти, — Катарина улыбнулась, и отражение в зеркале ответило ей улыбкой. Это отражение ничуть не походило на парадный портрет, который придворный живописец начал создавать еще до свадьбы.
На том портрете Катарина прилично бледна. И волосы у нее зачесаны гладко. Их почти не видно под жемчужным венцом, как не видно и самой Катарины, ибо платье ее настолько роскошно и выписано столь умело, что хочется разглядывать лишь его.
Тот портрет так и остался в Большой зале, сменив собой предыдущий. Интересно, снимут ли его потом, после свадьбы Джона? Или ему и его королеве положены новые места, а нарисованная Катарина так и останется подле царственного Генриха, который тоже на портрете был совсем иным, чем в жизни: моложе, красивей и благородней.
Пальцы Джио выплетали новую косу. Простую.
— Она очень настаивала. Пришлось ее усыпить.
— А ты…