Вдова его величества

— Обижать? — полупрозрачные, затянутые пеленой слез глаза уставились на Джио.

А та развела руками:

— История знает не слишком умных людей, которые решили, что способны обойти договор на крови. А бывало, что и несчастье происходило. Дети ведь. Пусть и змеиные. Но главное, что всякий раз, неважно, что бы ни случилось, появлялся змей.

— И убивал всех?

— Ты слишком кровожадна, девонька моя. Лучше вот скушай салатика, да… нет, не убивал. Говорю ж, на диво спокойные твари. Он дотошно выяснял, что происходило. А яды… яды всякие бывают. Одни смерть дарят, другие заставляют правду говорить. Вот и говорили, да… и если случалось, что дите погибало по несчастному случаю, то змей уходил. А в доме появлялся другой ребенок, как две капли воды похожий на первого. Отсюда и слухи про воскресших. Если же злой умысел имелся, то… яды у них и вправду разные. Иные мучают днями и неделями, и ни один целитель с такими не справится. Даже не рискнет браться, если умный, поймет, что не стоит змеиной справедливости мешать.

Джио опустилась на соседний стул и подвинула блюдо с чем-то мутным, будто лед, пруды затянувший. Сквозь эту муть проглядывали коричневые куски то ли мяса, то ли гнили.

— Дразнят, — сказала Джио, зачерпывая содержимое горстью. — Знают, как угодить… как думаешь, если я отправлю кухарке кошель, ей понравится?

— Думаю, весьма. — Катарина старательно жевала безвкусный лист. — Значит, настоящий Гевин… жив?

— Вполне. И думаю, что неплохо себя чувствует. Змеи очень ответственны во всем, что касается данного слова.

А Гевин — змей.

Странно, как Катарина сразу не поняла. В нем и вправду много змеиного, такого… неприятного. И в то же время нельзя сказать, чтобы он пугал. Или отталкивал.

— Я не обижала его, — тетушка Лу смахнула слезы и повернулась к столу. — Я честно пыталась… мне объяснили, и я… я плакала, умоляла мужа не заключать договор, оставить детей. Мы бы справились. Я бы вернулась домой, к родителям, и пусть бы случился скандал, но дети… только было поздно.

Она издала шумный вздох и подняла кубок. Пила жадно, громко, позабыв о правилах.

— Извините, — тетушка смахнула остатки слез. — Гевин… он очень спокойным ребенком был. Умненьким… учителя всегда хвалили. И Кевин тянулся. Когда стал подростком, он Кевина удерживал от многих глупостей. И они дружили… дружат… Кевин куда более человечен. И пусть он сорвался, но… он хотя бы способен испытывать эмоции.

Катарина склонила голову, показывая, что поняла.

А уже потом, оказавшись в безопасности — в весьма относительной безопасности, ибо к ванне она так и не решилась приблизиться, — своих покоев она спросила:

— Если он змей, то зачем ему я?

— Ради денег. — Джио усадила Катарину на стульчик. За окном было светло, хотя и свет окрасился розовой кровью заката. — Змеи еще те собиральщики. А он молодой, небось не до конца научился силу использовать.

Ее пальцы распутали жемчуг. И уложили в черную шкатулку. Жемчужины вытянулись поверх колец и браслетов, легли этакой полупрозрачной змеею. В тему весьма.

— Потом-то научится, думаю, и быстро. Силен, гаденыш… очень силен.

— Деньги, значит. Но, чтобы получить их, ребенок нужен.

— Так… есть способы. Змеиц мало и хватает не на всех, вот и приспособились твари. Выискивают женщину, чтобы молодая и здоровая. Обычно берут из какого захудалого рода, особенно любят те, которые многодетностью славятся.

Волосы рассыпались светлою волной. И щетка скользнула по ним мягко, успокаивая.

— Любовь — это не для них, но о женах своих заботятся, это да… как обо всем имуществе. А сами ищут пыльцу эйнио.

— И такая бывает?

— Есть цветы… они растут там, где стояли Драконьи холмы, — в зеркале было видно, что Джио полуприкрыла глаза, а те все одно отсвечивали золотом. — И где земли касалось драконье дыхание, не осталось иных трав, кроме этой. Вьется она, плетется, кланяется камню. И не боится ни холода, ни зноя. А раз в год расцветает белыми цветами. Они источают аромат столь одуряющий, что человеку хватает одного вдоха, чтобы забыть и имя свое, и все, что связывало его с миром. Потому редко кто решается подойти к Драконьим холмам во время новой луны. Но если решается, то может собрать бледную пыльцу, легкую, как пух… за унцию ее платят тысячи соверенов…

Пальцы ее замерли, словно запутавшись в волосах.

— Эта пыльца собирает в себе всю силу драконьей крови, а с ней мало что способно сравниться. Пары унций хватит, чтобы в самом холодном теле зародилась жизнь и чтобы удержалась вне зависимости от того, где развивается эта жизнь. Она одинаково уцелеет что в призрачных холмах, что во льдах, сковавших Предвечного зверя. Она примет морскую воду. Или поможет человеческой крови смешаться с кровью иной.

Коса получалась рыхлой, но сложного плетения, которое Катарина прежде не видела. Ей хотелось спросить, к чему эта красота на ночь, но вопрос прервал бы историю.

— Пыльца дала бы силы человеку, вздумай он спуститься в мир, где люди — случайные гости…

— И мать Кайдена…

— Принимала ее, потому и прожила так долго.

— Долго⁈

— Та сторона голодна, как голодны и дети ее, но проклятые богиней Дану способны смирить свой голод, а вот завеса — нет. И она готова сожрать всякого, в ком есть хоть капля истинной жизни, если переступит он границу.

По плечам побежал ощутимый холодок.

— А она жила. И родила дитя. И видела, как растет оно. И могла бы, верно, разделить многие годы с тем, кого любила.

— Но?

— В мире никогда не было много драконов. Слишком он мал и хрупок, чтобы выдержать их силу, — Джио перевязала косу простым ремешком. — Или она просто устала? Жизнь — это одно, а душа — другое. Душу пыльцой не исцелить. А теперь и вовсе…

Катарина поднялась.

И посмотрела в желтые глаза, в которых пряталось пламя. Как не замечала она его прежде? Слепа была? Выходит, что была. Наивна. Глуповата. Труслива.

Прав отец. Она бежала что от своей судьбы, что от людей, ее окружавших. Она пряталась за ними в слабой надежде, что все само как-нибудь да наладится.

— Что будет, если я сделаю тебе флейту?

Когтистый палец скользнул по щеке Катарины, продавливая кожу, а Джио ответила:

— Смотря, что ты в нее вложишь.

И это был хороший ответ.