Извек

— Так как, батько? Назад что ли?

Веко атамана поползло вверх и, в лицо опешившему Дрозду вперился бесстрастный взгляд. Затем вверх поползла улитка второго века. Когда оба глаза почти продырявили переносье подручного, блеснули квадратные зубы.

— Назад?! — Бутян громко расхохотался. — Вперёд, жеребчики! Только вперёд!

Вожак поднялся, расправил плечи, хлопнул вскочившего косого по спине.

— Дуди, соколик! Кучкуемся! Раненых — на коней и навстречу обозу. Пусть встают лагерем и ждут. Остальных от обоза — вперёд. Под сотню наскребём.

Бутян окинул взором каменную пустошь. Кивнул на туши покалеченных коней, чтобы позаботились дать быструю смерть. Кто-то тут же бросился исполнять, а над горами уже катился рёв боевого рога, заставляя вздрагивать всё живое за много полётов стрелы.

Услышав далёкий надсадный стон, охрана обоза вскинула головы и, набирая скорость, бросилась на зов. Скоро выметнулись на выжженный склон, усеянный обугленными трупами. Резко остановились, будто ударились в стену запаха горелого мяса, но из-за ближайшей горы вновь коротко рявкнул рог Дрозда. Вбивая копытами пепел, кони рванули с места. Миновав плато, увидали остатки войска, пристроились в хвосте. Из коротких злых фраз узнали о случившемся, тянули шеи, с опасением поглядывая в голову колонны. Скоро атаман придержал коня, подождал когда подтянутся задние. Окинув взглядом невеликое войско, зло сплюнул. Ругнул и чародеев, и Кощея с его поручением, и горы с пригорками.

Впереди, в расщелине скал, показался обрыв и начало древнего моста. Источенный дождями и ветром камень пронизывала сеть трещин. Чёрными норами, зияли дыры от высыпавшихся камней. Кое-где торчали прутья и пучки выцветшей травы. Под ними белели потёки птичьего помёта, но птах видно не было, то ли давно вымерли, то ли, завидев людей, попрятались.

Всадники угрюмо зыркали по сторонам. Настороженно объезжали скалу, загораживающую большую часть моста. Едва показалась середина, Бутян остановился. Ноздри вздулись, пальцы крепче стиснули топор. За спиной заскрежетало вынимаемое молодчиками оружие, но взмах руки атамана приковал отряд к месту. Дрозд таращил косые глаза то на атамана, то на знакомую фигуру, маячащую посреди моста. За ним, на другой стороне ущелья, врос в камень чёрный, как безлунная ночь конь.

Бутян медленно вдохнул, прищурился, рассматривая виновника стольких хлопот. Тот, уперев руки в бока, спокойно прохаживался поперёк моста и, казалось, интересовался лишь бездонной пропастью по обе стороны каменного перешейка. На преследователей глянул мельком, но, как бы между делом, опустил ладонь на рукоять меча.

Бутян оценил выдержку одиночки. Другой бы на его месте храбрился, сыпал ругательствами и насмешками, раззадоривая боевой дух. Этот же прохаживался как на торжище и, будь под ногами ромашки — давно бы сорвал и нюхал. Но ромашек на мосту не было, как и у Бутяна не было желания бросать своих молодцов в атаку. На таком мосту конный пешему не товарищ. А пеших, при определённом навыке, можно десятками отправлять с моста на острые камни, усеивающие дно ущелья.

— Вот те, бабушка, и юркни в дверь, — пробормотал Бутян, потряхивая топором.

Дрозд пробежал по лицу атамана быстрым взглядом. От непонимания взгляд косых глаз на миг выровнялся.

— Батько, ты куда? Ежели на мост, то надо бы сперва хлопцев запустить. Либо…

— Да я вас уже два раза запущал! Остались от орликов вошки, да блошки… да вонища окрест! — проворчал Бутян.

Подручный хлопнул себя по лбу и, еле сдерживая восторг от придумки, выпалил:

— Так давай его каменьями забросаем, пока пеший. И дело сделаем, и забот меньше, метателей с десяток осталось.

Бутян посмотрел на подручного, как корова на протухшую рыбу.

— Уймись, камнемёт! Такое нам не к лицу.

— Эт почему? — не понял Дрозд.

— Потому, что оскорбительно для воя, быть закиданным каменьями. Тем более такой шайкой.

Дрозд едва не подпрыгнул от возмущения.

— Шайкой? Ну, батько, ты и сказал! Это наше-то войско шайка?!

— По сравнению с ним, шайка! — отрезал Бутян утвердительно.

— Ну и пусть он тогда катится к Ящеру! — обиделся косоглазый. — А мы пойдём обратно. В этих краях ни обозов, ни путников с кошелями, одни камни, а я это не ем!

— Нет, сокол мой певчий, и отпускать его не можно! — вздохнул атаман. — Потому как не смогу я спокойно ступать к своему маленькому княжеству, пока знаю, что может встретиться такой вот человечек. Пойду-ка, пожалуй, потолкую. А вы ворочайтесь к обозу. Ждать до вечера! К вечеру не вернусь — сами думайте, как быть. Двигай, будешь за главного!

Он спешился и, не оглядываясь, направился к мосту. За спиной защёлкали бросаемые в ножны мечи, зазвенела упряжь — ватага молча повернула коней вспять. Удаляясь, прогрохотали копыта и, Бутян ещё раз порадовался установленной в отряде дисциплине. Мост приближался. Сотник перестал прохаживаться, стоял, чуть расставив ноги, голову склонил на бок. Атаман крутнул топором, разминая плечо, но едва занёс ногу над первым камнем моста, как в голове знакомо бумкнуло и зашумело.

Ох, не к месту, поморщился Бутян. — Только Чахлыка сейчас не хватало.

Он остановился, в нетерпении постукивая топором по ноге. Издалека донёсся вкрадчивый голос Кощея.

— Будь здрав, доблестный Бутян! Где обретаешься, велики ли успехи?

— Велики, Бессмертный, велики гораздо. — процедил Бутян. — Две сотни уже свою награду получили. Сполна. А обретаюсь в двух днях от того места где ждали. Тут трещинка такая в земле, а через неё мосточек каменный переброшен, узкий, как задница степняка…

— А, припоминаю, — неторопливо продолжал Кощей. — А человечек мой как? Встретились надо думать?

— Да вон он! На самой серёдке стоит.

— Живой!? — в невозмутимом голосе Бессмертного послышалась нотка удивления.

— Да, пожалуй, поживее тебя будет.

Кощей помолчал. Когда заговорил, в змеином шипении звучала издёвка пополам с разочарованием.

— Не узнаю тебя, доблестный Бутян! Неужто не совладал?

Атаман помолчал, встретившись взглядом с дружинником. Тот терпеливо стоял, спокойный и уверенный, только чуть удивлённый заминкой преследователей. Бутян, не отводя глаз, переступил с ноги на ногу. Почуял, что покажется смешным, остановившись в двадцати шагах от врага и что-то бормоча себе под нос. Озлился дурости положения, но в голове снова зашелестел далёкий голос: