Извек

— А это, думаю, на завтрак сгодится. С утра много есть — вредно.

— А с вечера?

— С вечера вообще — смерть! А умирать лучше сытым!

Он засмеялся, но, когда над головой прошла волна тёплого воздуха, смолк, икнул и оглянулся. За спиной стоял Ворон, шумно втягивал аромат печенья и выразительно смотрел на Микишку.

— Понял, понял! Только не гляди так, а то заплачу! — проворчал Резан, сгрёб лепёшки и, отдав жеребцу, показал пустые руки.

Ворон благодарно ткнулся губами в ладони, коснулся ноздрями Микишкиной физиономии, тот болезненно поморщился.

— Болит? — посочувствовал Извек.

— Есть маленько, — признался Резан, тряхнув чубом. — У нас вечно всё не слава Роду. То одно, то другое, то третье, всякое разное… а морды, по утру, всегда разбиты одинаково. Скушно…

— Да уж, чё ж весёлого, — согласился Извек. — Когда с утра морда синяя, разве гоже… Эт ежели у других морды синие, тогда весело, а когда у себя…

— Вот я и решил, плюнуть на всё, да на мир посмотреть. — с серьёзным лицом закончил Микишка.

Сыто потянувшись, опустился на тёплый песок и, поправив шестопёр, забросил руки за голову. Осоловелые от сытости глаза мечтательно уставились в небо. Извек двинул к себе седло, прилёг, примостив голову на потёртой коже. С удовольствием вдохнул вечерний воздух, огладил русую бороду.

— Эт правильно. Дома сидючи, ума не наживёшь. А почто в последний раз скучать начали? Не иначе повздорил с кем?

— Не-е, — протянул Микишка. — Я тихий. Ну, почти всегда. Даже в харчевнях почти не бываю. Разве что изредка, когда пить хочется. А последний раз… в общем длинная история…

— Да мы, вроде, и не спешим, — подбодрил Сотник. — Расскажи! Ночь, небось, не короче будет. Да и мне интересно послушать где как и кто чем дышит.

— Не, не спешим, — поддакнул Микишка. Собрав на лбу складки, подумал и, решившись наконец, неохотно заговорил:

— Ну… Завёлся у нас как-то лиходей, до баб большой охотник. Как какой мужик у корчмаря задержится, так у его бабы гость объявляется. Да такой ласковый, что жинки одна другой радостней оставались. И мужам благо: ни тебе упрёков, ни ворчания. Некоторые, правда, призадумались. Уж больно жинки довольны, когда мужи из корчмы приползают. Репы чесали долго, потом всё же смикетили. Опосля того, как одному с пьяных глаз в ночи примерещилось, что из верхних окон его терема будто бы кто-то на землю сиганул. Он с улицы к терему, да под окнами на грабли наступил. Когда в себя пришёл, вокруг уж покой и тишина. Он к жонке, та — ни сном, ни духом… Словом чудеса да и только.

Однако мужики решили, что завёлся в Вышеньграде злыдень-проказник. Ну тут уж расстарались. И засады на него делали, и облавы на огородах учиняли, да только шалун как лазил, так и не унялся. Иной раз и боярским дочкам подолы задирал, опосля чего вся родня по полночи с кольями металась. Да только зря всё это: с коровьими мозгами молодого лося не поймаешь… А не пойман — не вор. И что глупой девке во тьме примерещилось — это уже её дело.

Микишка замолчал, мечтательно прикрыл глаза.

— Может, то леший к ней в окно лазит. А леший, он чью хошь личину на себя напялит.

Извек лыбился. Услыхав про лешего, хмыкнул и осторожно поинтересовался:

— И ко многим этот леший лазил?

— Ко многим, — вздохнул Резан кротко. — Да разве его окаянного поймаешь. Он ведь как сквозняк, шасть и нету его.

— Ага, — поддакнул Сотник. — Его дело мужеское: набедокурил и в кусты! И что, с тех пор так ни разу и не сцапали?

Лицо Микишки омрачилось. Он снова уставился в небо, рубаха на груди медленно поднялась, опала.

— Разок-то сцапали. В самый последний. Из-за того, что у одной хозяюшки мёду перебрал, и ладно бы просто перебрал, так ещё с собой кувшинчик прихватил, дурень. С тем гостинцем, после трудов праведных, в корчму и подался. Там с друзьями и отведывал, пока один боярин не признал посудинку из своего дома. — Микишка болезненно перекосился, горестно помотал головой. — Вот так и погуляли: начали за здравие, а потом…

Сотник ухмыльнулся. Прикрыл веки, но снова услышал голос Резана:

— А ты с чего в наши края забрёл?

— А тоже на мир посмотреть, да по дороге дела нашлись. Правда, ежели бы не одна баба… дура… словом, сидел бы я сейчас в корчме с другами своими, да мёд с пивом пил. Ладно, давай сны смотреть, вдруг что интересное увидим.

— Ага, давай поглядим, — согласился ополченец…

…Утро, как по наговору, затопило землю зыбким туманом. Пока Извек седлал коня, Микишка ёжился. Побродил у границы Проплешин, прислушиваясь всё ли спокойно. Вернулся довольный. Жуя печенье, махнул рукой.

— Всё в лучшем виде. Из проплешин ни звука. От наших тоже. Скорее всего, ещё спят. Можно выдвигаться.

Запив завтрак, двинулись в путь. Вдвоём помогли Ворону преодолеть осыпающийся склон, и молча зашагали вдоль колючего кустарника переплетающего древесные стволы. Как и обещал Микишка, скоро заросли прервались, открывая большой прогал с хорошо наезженной дорогой. В десяти шагах, туман быстро редел, будто боялся заползать далеко в гиблые места.

— Вот и добрались! — весело подмигнул Резан. — Вернее забрались. Осталось пробраться и выбраться.

Сотник рассеянно квнул. По поведению коня чувствовал, что место Ворону не нравится и он с огромным удовольствием ломанулся бы куда подальше, только бы не в этот тихий, застывший лесок. Подобрав уздечку покороче, Извек двинулся пешком. И коню спокойней, и Резану голову не задирать. Микишка, бодро зашагал вперёд, поглядывая по сторонам и донимая расспросами про Киев, дружинников и княжьи пиры. Сотник неохотно отвечал всё больше слушая, не хрустнет ли где-нибудь ветка, не мелькнёт ли подозрительная тень. Постепенно разговорчивость ополченца приглушила чувство опасности. Ворон тоже двигался спокойней, реже сопел в ухо и не тыкался мордой в плечо. Заметив впереди просветы, Извек собрался было уже сесть в седло, как Микишка вдруг умолк, деловито потянул носом, и оглянувшись на дружинника, многообещающе кивнул.

— Где-то недалече по-моему колобродит кто-то. Скоро увидим.

Дорога вильнула в сторону и деревья неожиданно расступились. Обойдя богатырский орешник, выступили на край длинной поляны. Ворон стал вбитым колом, едва не выдернув повод. Микишка тоже врос в землю. Упёр руки в бока, смотрел вдоль дороги, не оборачиваясь тихо проговорил: