Восстание

Ни одного из них не застрелили на месте. Он вот своей палкой ударил по столу, а не по голове какого-нибудь нациста.

Георг посмотрел на Раубольда. Ростом он не вышел, зато был самым неугомонным и энергичным. Ентц был несколько иного склада: он любил не спеша все обдумать и взвесить.

И лишь один доктор Феллер внимательно рассматривал Хайнике и думал о том, какое бы ему найти средство, чтобы поставить своего пациента на ноги.

— Мы еще недостаточно хорошо знаем людей, не знаем, чем они живут, — сказал Георг.

Раубольд поднял голову и даже открыл рот, чтобы возразить, но, спохватившись, не сказал ни слова. Каддиг и Феллер переглянулись меж собой и опять уставились на Георга.

Хайнике изучающим взглядом окинул доктора Каддига. «Интересно, какую роль играл этот человек до сего дня? Исполнял обязанности ландрата. Жители города редко видели его на улице, зато хорошо знали о его существовании. И если бы им вдруг сказали, что ландрата в городе не стало, они бы растерялись и не знали, что им теперь делать. Коммунистам же приходилось мириться с Каддигом, терпеть его. Они не тронули его, так как знали, что Каддиг не нацист. А может, он и был им, только искусно замаскированным. Таких нацистов в гитлеровской Германии было много, и довольно часто они представляли гораздо большую опасность, чем открытые нацисты, которые носили военную форму…»

— Мы назначим вам пенсию, так как вы не скомпрометировали себя, как, например, доктор Рюссель. Надеюсь, вы не станете вставлять нам палки в колеса? — спросил Георг, обращаясь к Каддигу.

— Вы хотите, чтобы я ушел?..

— Нет, оставайтесь, если хотите, господин Каддиг… — неожиданно предложил Георг.

— Я вас не понимаю. Я полагаю, что…

— Если же хотите уйти, мы вам назначим пенсию.

В этот момент опять заговорил Ентц:

— Мы не считаем себя преемниками. Я, например, не могу считать себя преемником нацистского бургомистра Рюсселя. Мы все начинаем заново! Мы никому не хотим мстить, хотя имеем на это полное право. Мы будем штрафовать, где это необходимо. Не сегодня. Среди арестованных имеются и те, кто просто заблуждался. Таких много. Впасть в заблуждение было нетрудно. Если нацистам удалось провести такого умного человека, как Хиндемит… Нет, нет, не тебя, а тысячи других, сотни тысяч… В настоящее время мы захватили власть в свои руки. Сегодня ночью мы произвели аресты нацистов. Ничего не поделаешь! Мы обязаны обезопасить себя…

— Я арестовал Нестмана, — неожиданно вставил Раубольд.

Хиндемит вдруг закашлялся. Все повернулись в его сторону.

— А что мы сделаем с нацистскими преступниками и с теми, кто не совершал никаких преступлений? — спросил Хиндемит.

— А что нужно делать с бандитами? — вопросом на вопрос ответил Раубольд. — Повесим! По-ве-сим!

Последнее слово Раубольд произнес таким тоном, что всем стало как-то не по себе.

Доктор Феллер, наклонив голову, подумал: «Я этого не одобряю».

Ентц закурил, чем немало удивил всех присутствующих, так как обычно он курил очень редко. Да и откуда у него взялись сигареты? Ентц нервно сделал несколько затяжек и, выпустив дым изо рта, смотрел, как он медленно рассеивается. Затем передал сигарету Раубольду.

— Повесить? — тихим дрожащим голосом спросил доктор Каддиг.

— А вы что думаете по этому поводу, ландрат? — спросил Раубольд.

— Мне лучше уйти, пока вы не приняли решения, — ответил Каддиг.

Георг уже мысленно видел, как в его родном городе на фонарных столбах висят нацистские преступники. И вот он, Георг, идет по улице, а справа и слева от него висят нацисты. Он даже боится поднять голову. Люди, которые попадаются ему навстречу, идут с печальными лицами. Они даже не идут, скорее, крадутся по городу, не говоря ни слова. На дорогах лежат венки, повсюду пахнет трупами и свежей могильной землей. И это не без его ведома: город превратился в одно большое кладбище. Как только Георг подходил к какому-нибудь дому, окна тотчас же захлопывались, детишки прятались от него по подворотням, а он все шел и шел, стуча своей палкой по асфальту. «Нет, мы сейчас делаем что-то не то! — подумал Георг, отгоняя от себя страшное видение. — В конце концов, фонарные столбы созданы для освещения, а не для того, чтобы на них вешать».

— Ни у одного человека ни один волос не должен упасть с головы! — сказал Георг. — Это для нас невыгодно.

— С нашими товарищами они не церемонились! — огрызнулся Раубольд. — Или ты это забыл, Хайнике? Неужели ты все забыл?

— Ни у одного арестованного ни один волос, не должен упасть с головы! — упрямо повторил Хайнике. — Через некоторое время они предстанут перед судом общественности и будут наказаны.

— А пока их только изолировать, и все? — спросил Раубольд.

— Да, только.

— И для этого я не сплю по ночам?

— Да, — ответил Хайнике. — Для этого.

— Господа, я благодарю вас за столь гуманное решение, — со вздохом облегчения произнес доктор Каддиг.

Георг встал, подошел к двери. У него кружилась голова. Показав на Хиндемита, Георг сказал:

— Вот стоит человек, у которого восемь детей. — Георг подошел к доктору Феллеру. — Восемь детей, доктор! — И уже тихо добавил: — Я очень скверно себя чувствую, но это не слабость. — Затем продолжил нормальным голосом: — Представьте, что он заслуживает строгого наказания, этот отец восьмерых детей. — Георг оперся о стол и, повернувшись к Раубольду, сказал: — Так давайте же мы и его повесим. А когда его жена с детишками будет идти по улице и увидит нас, она скажет им: «Посмотрите вон на тех дядей. Это коммунисты Хайнике, Ентц, Раубольд, а вон господин ландрат и доктор. Это они повесили вашего отца. И эти восемь человек, восемь детей, для нас навсегда потеряны!

— Пусть ими занимается отец! — заметил Раубольд.

— А ты близорук! — не унимался Георг.

— Я на свое зрение не жалуюсь.

— Ты видишь только то, что будет сегодня вечером, а что будет завтра утром, ты уже не видишь. Мы обязаны думать о будущем. Все, что мы делаем сегодня, должно иметь под собой почву. Наше восстание — это не наш каприз. От него зависит судьба нашего народа. Наша власть должна дать народу новую, счастливую жизнь. Мы, коммунисты, идем впереди, и мы приветствуем каждого, кто идет вместе с нами, даже детей нацистов, если они отмежевались от своих отцов.

— А если их отец — мерзавец? — не унимался Раубольд.

— Суд определит степень его виновности, — ответил Георг.

Собравшиеся в комнате старались не смотреть друг на друга, будто стесняясь тех мыслей, которые еще несколько минут назад сидели в их головах.

И лишь один Раубольд в сердцах стукнул кулаком по столу, выражая свой протест и несогласие с Георгом.

Утром по улице шел человек с картонной коробкой в руках. Ноша была тяжелой. Человек проделал долгий путь от верхнего города до ратуши. Мужчина вошел в здание, поднялся по лестнице и, не обращая внимания на протест секретарши, вошел в кабинет бургомистра. Незнакомец поставил картонную коробку на письменный стол.

Ентц в этот момент вынимал из рамки портрет городского архитектора, который умер еще в 1934 году. Услышав, что кто-то вошел в кабинет, Ентц обернулся и, увидев вошедшего, раскрыл рот от удивления. Рамка с портретом выпала у него из рук, зазвенело разбитое стекло, но Ентц, казалось, ничего не замечал. Он подошел к мужчине и заключил его в свои объятия.

— Дружище! Шиндлер! Дорогой Август! Кто бы мог подумать! Ну и сюрприз!

— Если гора не идет к Магомету, Магомет идет к горе, — тихо произнес Август и добавил: — Ты же мне говорил: когда все будет позади, принеси эти книги. Ты еще говорил тогда, что мы с тобой выпьем за то, что остались в живых! Водки у меня в доме нет ни капли, давно уже нет, да и ты не появлялся. Вот так-то!

— У нас для тебя есть работенка, очень много работы, — оживился Ентц.

Август покачал головой. Вид у него был неважный, говорил он тихо.

— Я уж не тот, что был. Я знаю это, но изменить ничего не могу. Живу на одной баланде. Нищета заедает. Думаю, что до хорошей жизни мне уже не дотянуть.