Восстание

— Да, факты, — согласился Ентц.

— Я постараюсь открыть людям глаза. Многие еще живут с закрытыми глазами. Надо помочь им взглянуть на мир. Пусть увидят, что происходит на свете.

Хайнике радостно рассмеялся. Он положил локти на доску, и листочки с набросками его будущей речи посыпались на пол.

— Ты прав, — сказал Ентц.

— Смотри-ка, весна! — И Хайнике сделал жест в сторону окна. — Но не для всех людей она еще наступила. Кое-кто живет еще в ночи. К нам, Ентц, придут люди, очень много людей. У них к нам будет масса всевозможных вопросов, и мы должны будем им ответить. Вот придет к нам столяр и спросит: «Что мне делать?» Нужно ему ответить. Придет пекарь и спросит: «Из чего печь хлеб?» Не скажем же мы ему: «Из муки, конечно!» Ведь мы прекрасно знаем, что муки у нас нет. Следовательно, он должен получить такой ответ, чтобы немедленно приступить к работе. У каждого человека должно появиться такое чувство, будто мы с давних пор готовились к этой победе. Если же люди почувствуют, что мы целиком полагаемся на случай, они просто не пойдут за нами.

— Я вижу, тебе сегодня значительно лучше, не так ли? — полюбопытствовал Ентц.

— Да, конечно. С тех пор как врач покинул этот дом, я чувствую себя здоровым. Если рядом с тобой посадить врача, то очень скоро и ты почувствуешь себя нездоровым. Именно поэтому я и радуюсь, что рядом со мной нет Феллера. Я медицину понимаю по-своему, а глотать пилюли и капли — это не для меня. Когда я их не принимаю, то чувствую себя гораздо лучше, в чем ты и сам можешь убедиться.

— А где же доктор Феллер?

— Он пишет письма и ведет себя так, будто не может сказать всего, о чем думает. Было бы лучше, если б он говорил, а не писал. Он думает, что я эти письма подшиваю в дело. Не хватало мне еще завести у себя целую канцелярию…

— А где же все-таки доктор Феллер?

— В больнице.

— Что же он там делает?

— Я же сказал: пишет письма. Он великолепный человек, но, к сожалению, только врач. Я думаю о нашей победе, а он о больных. Ему необходимо помочь. Он теперь наверняка попытается поскорее упрятать меня в больницу. Только у него из этого ничего не получится, Ентц. Я сумею за себя постоять. Он не имеет никакого права превращать меня в больного человека до тех пор, пока город полностью не будет находиться в наших руках. Очень важно, чтобы нас все слышали. В противном случае все, что мы говорим, похоже на глас вопиющего в пустыне.

— Что же он пишет в своих письмах?

— Предупреждает об опасности возникновения эпидемий. Он пытается запугать меня эпидемиями.

— Но это соответствует действительности.

— Да, но у меня нет времени заниматься такими вопросами. Это его дело. По-моему, в этих вопросах мы вполне можем положиться на доктора Феллера. Как ты думаешь, Герберт?

— Пляйш послал в ландрат письмо.

Брови Хайнике удивленно поползли вверх. Он слегка наклонил голову и на миг задумался, почему все бросились писать письма. Георг мог бы рассмеяться, представив себе физиономию Пляйша, но лицо его, напротив, приняло мрачное выражение.

— Он что, хочет сделать своего бога ландратом или же Каддига превратить в бога?

— Он хочет заставить Каддига обратиться к американцам с призывом о помощи.

Хайнике треснул кулаками по доске, которая лежала на подлокотниках его коляски, и сказал:

— После митинга мы организуем комитет для проведения целого ряда антифашистских мероприятий. В него должен войти доктор и, возможно, священник тоже. Туда же войдут ландрат и самые надежные наши товарищи. Вот тогда мы и продиктуем священнику письмо к американцам. Пусть напишет свои заветы. Если американцы пришлют нам несколько тонн пшеницы, тогда наш священник впервые в своей жизни сделает доброе дело. Возможно, это вдохновит его и на другие добрые дела. Но не без нашего контроля! Пусть поймет, чем именно должен заниматься священник в наши дни. Наша власть требует сообща думать, сообща решать и сообща нести ответственность. Боже мой, я рад, что мы можем наконец сказать людям: «Вы будете спокойно жить!..»

В речи Хайнике имелись такие места, которые наверняка вызвали бы у некоторых людей слезы на глазах. Речь была настолько хороша, что Ентц уже подумывал напечатать ее потом в газете, с тем чтобы жители города, сидя вечером дома, могли бы не спеша перечитать ее и поразмыслить.

Георг начал вслух читать отрывок из своей будущей речи:

— «…Вы несете ответственность за все! И за лагерь «Красная мельница»! Сделайте так, чтобы вас вновь уважали, чтобы вам не пришлось вновь стыдиться себя!..»

Речь Хайнике общими фразами не страдала. Если Георг говорил о необходимости пустить электростанцию, то тут же называл место, где можно достать уголь; если он касался вопроса о железнодорожном транспорте, то тут же анализировал причины его простоя.

Ентц подсказал Георгу несколько вопросов, которые тот забыл осветить.

— Если мы не укажем причины нашего бедственного положения, то кое-кто, позабыв о них, будет винить нас в этих трудностях.

— Жители города еще не потеряли рассудка. Тебе это известно не хуже меня. Как они могут нас обвинять, когда мы страдали вместе с ними? Да и зачем им это делать?

— И все-таки они это могут сделать.

— Я в своей речи буду говорить только правду, — сказал Хайнике.

Ентц молчал. И вдруг Хайнике совершенно неожиданно перевел разговор на другую тему.

— Подготовлены списки лиц, подлежащих аресту? В этом деле не должно быть никаких недоразумений! Никаких ошибок!

Ентц наконец решился.

— Мы считаем… — сказал Ентц, будто и не слышал вопроса Георга. Ентц так и сказал «мы считаем», а не «я считаю». — Мы считаем, что ты не должен выступать на митинге.

Георг крепко сжал губы. Ентцу показалось, будто он услышал стон. Георг смотрел мимо Ентца в окно на заходящее солнце.

— Хороший генерал долго в штабе не задерживается, если он хочет быть хорошим. Вы уже организовали мои похороны? Ты и некролог подготовил? Небось скажешь: «…Он был самым лучшим, надежным жителем этого города. Им может гордиться партия…» Ты все это написал или выучил наизусть, чтобы создалось впечатление, будто ты говоришь все это от чистого сердца, а не для красного словца?

На губах Георга появилась презрительная усмешка. Блеск в глазах исчез. Руки его дрожали. Георг откинул голову на спинку коляски и закрыл глаза. Он чувствовал, как острая боль разливается по всему телу, парализует ноги. Его охватило какое-то странное чувство, которого раньше он не испытывал.

— Дружище, не теряй головы! — громко произнес Ентц.

— Не терять головы? А я разве теряю?

— Товарищи заботятся о твоем здоровье…

— А ты в своем уме?

— Думаю, что да.

— Что ты сейчас собираешься делать?

— Пойду к Раубольду. Он будет производить аресты нацистов. А когда все они окажутся за решеткой, мы еще поговорим с тобой по этому вопросу. Я думаю, ты человек умный и пощадишь собственное здоровье. Ты нам очень нужен, Георг. Для будущего…

Хайнике почувствовал вдруг такую усталость, что ничего не ответил Ентцу.

Смеркалось. Георг подкатил коляску к стене и посмотрел на часы, однако не разглядел циферблата.

Домики деревушки, уютно расположенной на самом дне долины, были видны с горы как на ладони. Не менее отчетливо просматривались дорога и тропки, ведущие к каждому двору.

Херфурт смотрел на домики с красными и темными крышами и не знал, что же ему теперь предпринять. От злости, которая охватила его утром, не осталось и следа, а сейчас она ему как раз бы и пригодилась. Солдаты заразили его своим настроением.

Эта небольшая деревушка казалась Херфурту слишком тихой и чистой для его солдат. Где-то вдали залаяла собака, однако Херфурт не обратил на это никакого внимания. Глазами он уже разыскал здание общинного совета и школу с крошечной башенкой, где висел колокол, по звуку которого школьники расходились по домам. Площадь перед зданием общинного совета была слишком мала для того, чтобы устраивать на ней парад войск победителей. В этом захолустном селе, думал Херфурт, наверное, никогда не было даже стрелкового кружка, членов которого он мог бы заставить себе на потеху маршировать по улице.