Восстание

Элизабет Шернер тихо постучала в дом Мартина Грегора. Прежде чем попасть сюда, она проделала долгий путь: обошла город стороной, взобралась на высокий холм и внимательно осмотрела город сверху. На улицах было тихо и безлюдно. Ничто не свидетельствовало о присутствии солдат в городе. Элизабет шла к каменщику, который приходился ей родственником. Правда, она была не совсем в хороших отношениях с младшей сестрой своего отца, то есть с женой Грегора. Элизабет терпеть не могла ее ханжества. Короче говоря, они обе недолюбливали друг друга.

Жена Грегора открыла дверь и, всплеснув от удивления руками, ввела Элизабет в комнату.

— Боже мой, откуда ты взялась?

— Из дома.

Жена Грегора прошла в кухню, подбросила дров в печку. Дрова затрещали. Она постояла у плиты, слушая их треск. Вскоре закипела вода в котелке. Жена Грегора заварила солодовый кофе, налила в кружку и, поставив ее перед Элизабет, сказала:

— Пей.

«Мало мне выходок мужа, так теперь еще и эта пришла», — думала жена Грегора. Ее так и подмывало сказать Элизабет: «У нас ты остаться не можешь. У меня и без тебя хлопот хватает с твоим дядюшкой, а на тебя тоже нельзя надеяться. Кто знает, что ты можешь выкинуть? Уж лучше сиди у себя в горах, а то у нас сейчас неспокойно. А когда время неспокойное, то больше всего волнений в городах. Возвращайся-ка лучше к себе, да поскорее. По мне — хоть завтра утром…»

Однако жена Грегора не произнесла ни слова. Она стояла и молча смотрела на Элизабет.

Элизабет же спустилась с гор для того, чтобы рассказать Грегору о событиях, которые произошли в горах. Измученная трудной дорогой и всем пережитым, Элизабет никак не могла прийти в себя. Перед глазами стояла ужасная сцена казни Таллера. Ей то и дело слышался голос Херфурта. Казалось, будто он сидит рядом и говорит что-то ей на ухо. Наконец Элизабет начала рассказывать:

— Они его арестовали, а потом повесили… Только за то, что он не хотел идти с ними дальше! Арестовали свои же люди! Боже мой, из солдат сделали бандитов! И сейчас они находятся в моем доме… Я дала ему сюртук, они в нем его и арестовали. Во всем виноват мой сюртук… Но ведь он хотел домой, он так хотел домой!

— О ком ты говоришь?

— Его звали Таллер.

— А где они его?..

— За нашим домом. Я не могла больше там находиться. Быть там одной… Дай мне приют на несколько дней.

Жена Грегора молчала, напуганная и в то же время возмущенная.

— Он был очень молод. И умер в такие годы… — продолжала Элизабет.

— Есть люди, который нашу жизнь ни во что не ставят.

— Он уже мертв, тетя…

— Мне кажется, ты слишком много говоришь. Умер — и без покаяния…

В глазах Элизабет показались слезы. Лицо тетки как-то расплылось.

«Она ничего не поняла», — подумала Элизабет и отхлебнула из чашки кофе. Она старалась сдержать слезы и не могла.

Жена Грегора уселась напротив Элизабет. Обе женщины молчали. На лоб Элизабет упала прядь волос. Сейчас у нее был такой же вид, как в среду, когда в ее дом вошел Херфурт.

Бургомистр Герберт Ентц наконец добрался до дома Хайнике. Дом отнюдь не походил на штаб антифашистов. Часовых перед входом почему-то не было видно. Может, Хайнике послал их куда-нибудь? Одного — в замок к Раубольду, а другого — на станцию?..

Бургомистр решил обязательно пожурить за это Георга. Уж раз они поставили у его дома часовых, чтобы оградить Хайнике от любых неожиданностей, то Георг не должен был отсылать их.

Ентц представил себе, как бы выглядела квартира Хайнике, будь она настоящим штабом: взад и вперед сновали бы курьеры с разными вестями об одержанных победах или поражениях, а Георг бы выслушивал их и давал указания. Сейчас же здесь царила тишина.

Прогулка пешком хорошо подействовала на бургомистра. Он чувствовал себя подготовленным к разговору с Георгом. Им никогда не доводилось поговорить друг с другом по душам.

Войдя в коридор, Ентц решил про себя: «Я не должен волновать Георга. Он всегда любил слушать веселые истории. Какую бы историю ему рассказать, чтобы он посмеялся? И в то же время мне нужно убедить его остаться в инвалидной коляске, когда мы будем брать город в свои руки…»

Ентц пожалел, что потратил так много времени на прогулку по городу. Поднимаясь по лестнице, он переступал сразу через две ступеньки. И вдруг испугался: в доме царила полная тишина. Остановившись перед дверью в комнату Георга, Ентц прислушался. Тишина. Руки Ентца задрожали.

«Неужели с Георгом что-то случилось, а часовые разбежались кто куда?..» Ентц осмотрелся и рывком открыл дверь.

Георг сидел в своей коляске и смотрел в окно. Услышав скрип открываемой двери, он повернул голову и приложил палец к губам, призывая Ентца не шуметь.

«Нужно сказать ему, что нам пора созвать жителей города на общий митинг. Как бургомистр, я обязан это сделать в первую очередь. Я обращусь к жителям за помощью. Обращусь от твоего имени, дорогой Хайнике, и от имени антифашистских властей. Ты же никуда не пойдешь. О том, как пройдет этот митинг, я расскажу тебе сам. Расскажу подробно, слово в слово. У тебя будет полное представление о митинге, будто ты сам на нем присутствовал. Твоя речь на митинге была бы равносильна самоубийству. Тебе тогда никакой доктор не поможет. А ты нам всем очень нужен для более важных дел. Речь может сказать каждый из нас. Нам важно, чтобы ты сохранил силы. Ты должен экономить свои силы!..»

На подлокотники коляски Георг положил доску и что-то писал на листе бумаги. Моментами он останавливался и думал. Бросив взгляд в окно, закончил предложение. Работал он быстро и без особого напряжения. На какое-то мгновение можно было даже подумать, что приход Ентца ему помешал. На самом же деле Георг очень обрадовался, увидев своего испытанного друга.

«Я скажу ему, — думал Ентц, — что речь, из которой жители города узнают и о том, что произошло, и о наших планах на будущее, кто-то из нас скажет. Я тоже кое о чем уже подумал и кое-какие мысли записал на бумаге еще несколько дней назад».

Хайнике улыбнулся и сказал:

— Ты не поверишь, Герберт, я пишу, как поэт. Я сочиняю речь, с которой должен выступить перед жителями на митинге. Как ты думаешь, много народу соберется или нет?

Ентц молча кивнул.

— Я полагаю, что такой митинг удобнее всего провести в субботу. Как ты думаешь?

— Я с тобой согласен, — сказал Ентц.

По лицу Ентца сразу было видно, что он нервничает. Однако Георг, увлеченный своей мыслью, ничего, казалось, не замечал.

— Я скажу людям о том, что Коммунистическая партия Германии живет и действует. Увидев и услышав меня, они уже не смогут не поверить! — с гордостью проговорил Георг.

Глядя на Хайнике, Ентц вдруг понял, как глубоко он заблуждался, когда еще несколько минут назад думал, что эта квартира будет похожа на настоящий штаб восстания, если по ее коридорам взад и вперед будут сновать курьеры с бумагами. На самом же деле квартира Хайнике уже давно стала главным штабом восстания, так как именно здесь рождались очень ценные идеи. Хайнике работал не меньше, чем он, Ентц, или же Раубольд. Ентцу стало стыдно перед самим собой за то, что несколько минут назад он мог подумать о смерти Хайнике.

— Я думаю, — продолжал Георг свою мысль, — нам не следует заигрывать с жителями, льстить им. Они сами в состоянии понять, какую жизнь им нужно строить для будущего. А мы всегда твердили людям, что именно они должны делать. Такой подход приносит больше вреда, чем пользы. Люди хотят знать правду. Ближайшие дни имеют для нас решающее значение, и не только для нас, но и для них тоже. Так что же нас разделяет? Да ничего. Мы должны понять, что люди слишком долго жили и действовали по приказам, жили, не задумываясь над собственными поступками. Разумеется, отвыкнуть от такой привычки за два дня невозможно. Мы должны помочь им. Я думаю, у нас с ними нет разногласий. Я ни за какой выгодой не гонюсь. Нам нужны люди. Как вот ты себе представляешь человека? Какими люди станут через десять — двадцать лет? Нам нужно сделать правильный первый шаг. И я скажу людям об этом. Мы должны взять на вооружение факты!