Восстание

Шел уже второй час наступившего четверга. Четырехцапфовый подсвечник, стоящий на письменном столе Каддига, едва освещал разбросанные на столе бумаги.

Ландрат сидел согнувшись и попеременно то читал, то писал, то задумывался. Им владела одна только мысль: чтобы как можно дольше длилась эта ночь, ибо он никак не мог справиться с тем, что задумал сделать. Он успел написать всего-навсего десяток строк, и, хотя он написал их разборчиво, чисто и хорошим почерком, в них была полнейшая бессмыслица. Он был недоволен и нервничал. Почва уходила у него из-под ног. И уже в который раз он перечитывал эти несколько строк, которые изложил на белой гладкой бумаге. Все написанное было пока не больше, чем вступлением к завещанию.

Вот и свечи догорели. Он пристально наблюдал за тем, как один за другим тлели оставшиеся кусочки фитилей.

Дрожащими руками Каддиг взял белый лист бумаги и наискось написал на нем большими буквами: «Я не виновен!» Затем, хотя и была середина ночи, он позвонил Шарлотте Крушке.

— Что вы так долго? — не скрывая своего волнения, возмутился Каддиг.

— Ведь ночь, половина второго, — ответила секретарша.

— Сварите, пожалуйста, крепкий кофе. Что там слышно?

— Город спит. Вам принести еще свечей?

— Да, конечно, — подтвердил Каддиг.

После телефонного звонка священника Пляйша Каддиг каждую минуту ждал вторжения в свой кабинет вооруженных бандитов, которые либо выдворят его отсюда, либо пристрелят прямо в кресле. Ведь автоматами вооружаются не для игры в куклы! И тем не менее Каддиг оставался на своем посту, являясь единственным ландратом во всей Германии, который еще управлял городом без вмешательства оккупационных властей. Не исключено, что потом ему воздвигнут памятник, на котором будет высечено: «Он продержался всю ночь».

Его взгляд упал на лист бумаги со словами «Я не виновен!». Каддиг опять разволновался. А разве кто спрашивал когда-нибудь о вине? А где были невиновные? Ясно одно: как при любом бунте, так и сейчас в число пострадавших попадут многие невиновные. А мятеж, по сути, уже начался. Необычная тишина подтверждала это. Ведь такой тишины, какая царила этой ночью, еще никогда не было. Каддига так и подмывало выйти на улицу и убедиться, действительно ли город спит. А вдруг его уже ждут у ворот? Тут уж не поможет никакое объяснение в невиновности! Конечно, они охотятся за ним, но он не из тех, кто спасается бегством. Однажды он уже был в списке, где против фамилий ставились крестики. Против его фамилии крестик не поставили по чистой случайности. Те деньки крепко врезались ему в память. Они чуть было не стоили ему жизни. Правда, в конечном итоге он отделался легким ушибом, хотя здорово подкосил свою карьеру, и его назначение через некоторое время на должность ландрата Вальденберга далеко не восполнило этот урон. Тогда он сделал ставку на хромую лошадку, конечно и не подозревая о ее хромоте. Ею был первый фюрер СА Рем, его закадычный друг. Только и всего. Он его не любил, да и не уважал этого Эрнста. Веселым был тот вечерок в октябре 1932 года. Тогда-то Рем и спросил его: «Вы до сих пор не в войсках СА, камрад Каддиг?» И он вступил в них, чтобы оказаться среди четырех миллионов штурмовиков, которыми командовал Рем. Иногда он обменивался с Ремом письмами, совершенно безобидными по содержанию. Но как раз эти письма позже чуть было не стали для него роковыми. 30 июня 1934 года его закадычный друг штурмовик Рем отштурмовался. Такая же участь должна была постичь и всех тех, кто был знаком с предводителем СА. Каддигу удалось выкарабкаться: он встал на колени перед властью национал-социалистов.

Шарлотта Крушка принесла горячий кофе.

— Вы все виноваты! — выкрикнул ей навстречу Каддиг. — Виновен и народ! Даже больше всего. Ведь он молчал!

— Да, это так, — ответила она.

Каддиг отпил несколько глотков горячего кофе и спросил:

— Скажите, а как варить кофе, если нет тока?

— На спиртовке.

— Ах, вот как! — выразил он свое удивление. Каддиг даже перестал пить кофе, держа чашку у рта и как-то странно покачивая головой, будто никак не мог поверить тому, что услышал.

— Надо привыкать готовить на спиртовках, — продолжала Шарлотта Крушка.

— Сейчас мы сидим со свечами, а может, придется лучину поджигать, и не спичками, а с помощью секиры и камня.

Шарлотта ничего не ответила. Да и он, ощутив определенный уют от зажженной свечи, какое-то мгновение находился во власти романтики, представив горящую сосновую лучину, исходящий от нее запах смолы и камин, вмонтированный в белоснежную стену его комнаты.

— Вы хотите что-нибудь еще, доктор?

— Да, — сразу же ответил он. — Приготовьте какое-нибудь блюдо для гостей, чтобы нам с утра уже быть во всеоружии.

— Для чего?

— Я жду людей. Хотя и не знаю, кто придет. Но наверняка кто-то придет и будет предъявлять какие-то требования. При разных условиях и требования могут быть разными. А я не в состоянии удовлетворить любые желания. Поэтому приготовьте вина. Я не хочу встречать гостей с пустыми руками. Приличное помещение, соответствующий переговорам стол, ковры, кресла, вино могут и непримиримых врагов сделать доброжелательными противниками. В такой обстановке и поражения могут превратиться в победы. Впрочем, вы убедитесь в этом сами.

Шарлотта Крушка тихо прикрыла за собой дверь, будто боялась чем-то напугать Каддига. Ландрат вновь принялся за кофе. Теперь у него горели уже новые свечи, и ему казалось, что часы страшно медленно отсчитывают время этой необычной ночи. Каддиг дремал с открытыми глазами. Но вот он протянул руку, взял свое объяснение в невиновности, смял листок и выбросил в мусорную корзину.

Таллер добрался до шоссе, которое уже пересекал, направляясь в Вальденберг. Шагая по нему, набрел вскоре на кабачок с вывеской «Дом охотника». Раздавались чьи-то голоса, кто-то напевал хрипло и невнятно. В помощь ему кто-то выхлопывал ладонями такт песни. Таллер прошмыгнул вдоль фасада дома. Возле кабачка стояли две автомашины. Он заглянул в окно.

При свете свечи увидел бутылки, рюмки и чьи-то лица. Люди были в форме с серебряными галунами. Среди них находился один майор. Окна, правда, были зашторены, и многое разглядеть не пришлось, но Таллеру достаточно было увиденного. Он почувствовал отвращение к этой пьяной компании и отвернулся.

Сквозь ночную мглу начинал пробиваться рассвет. Где-то неподалеку прокричал петух. Подул свежий предутренний ветерок, сорвав с дерева ветку. В одно мгновение Таллер оказался возле одной из автомашин. Обшарил приборный щиток. Ключ от зажигания был на месте.

Таллер завел мотор и рванул с места. На углу дома он так резко свернул, что заскрипели покрышки. Машину то и дело заносило. Мотор ревел. Таллер гнал машину по Серпентиненштрассе. Позади раздалась автоматная очередь. К счастью, все пули миновали его. Это была настоящая гонка смерти.

Небо постепенно освободилось от туч. Звезды начали меркнуть. Постепенно утих и ветерок. В горах наступал рассвет. Разрезая сосновый лес, асфальтированное шоссе темной лентой тянулось к горизонту.

Таллер подумал: «А что, если удрать на запад и первому попавшемуся пожирателю жевательных резинок доложить: «Солдат Таллер прибыл с Восточного фронта! Поместите меня в лагерь, но, пожалуйста, учтите, что я выкрал для вас настоящий немецкий «кюбель» — одно из лучших немецких творений, который хотя и оставил позади себя уже сотню тысяч километров, но свободно пробежит еще несколько сот тысяч! Я же сыт по горло и хочу домой!» А что, если они и слушать меня не захотят?..»

Дорога была паршивой. Таллера трясло и качало. Уже совсем рассвело. Несколько раз Таллер оборачивался. Погони не было, но он все равно продолжал гнать машину навстречу солнцу, которое, подобно гигантскому огненному шару, выплывало на горизонте. Таллер поехал по узкой дороге, которая привела его к какой-то деревне. При въезде он прочел: «Гориц». Въехав в деревню, сбавил скорость. Машина легко покатилась по деревенской улице. Если бы сейчас ему повстречались американцы, он, не раздумывая, устроил бы с ними соревнование по автомобильным гонкам на максимальных скоростях. Он страшно проголодался и сейчас хотел где-нибудь по-настоящему подзаправиться. Кроме того, он задумал доставить в лесной домик не только машину, но и другие трофеи. Он остановил машину возле магазина с вывеской «Кремер». Где-то совсем рядом прокукарекал петух, его поддержал другой. С виду магазин был небольшим, но Таллер и не думал искать что-то лучшее. Наверняка в Горице это единственный магазин. Вообще, магазины с вывеской «Кремер» можно найти в каждой немецкой деревне. А у Кремеров в магазине всегда есть все необходимое. Все они одинаковы, эти немецкие кремеры. Немецкий народ — это, по сути, народ кремеров, хотя его и пытались сделать народом моряков, летчиков, танкистов, гренадеров. Кремер наверняка прожужжит ему все уши. Но что ему от этого? Ему уже не раз приходилось выслушивать нытье людей, подобных Кремеру, но он от этого нисколько не похудел. В таких случаях Таллер становился глухим, сильно прищуривал глаза, так что казалось, будто он улыбается. И получалось все прекрасно: он и видел не хуже обычного, и не слышал ни одного слова.