Страница 33 из 61
С его именем связывает летопись строительство Успенского собора в Ростове Великом и обретение мощей святителя Леонтия Ростовского, а также строительство многих других церквей и монастырей, но главное — возведение городов Малый Китеж и Большой Китеж; Малый Китеж — на берегу Волги, Большой Китеж — во глубине лесов у озера Светлояра: «Место то было необычайно красиво, а на другом берегу озера была дубовая роща». Три церкви сразу же возвели строители града Китежа — Крестовоздвиженскую, Успенскую и Благовещенскую с приделами во имя других праздников и святых.
И вот, когда пришел на Русь войной нечестивый царь Батый, «разорял он города и огнем пожигал, людей же мечу предавал, а малых детей ножом закалывал, младых дев блудом осквернял. И был плач великий.
Благоверный же князь Георгий Всеволодович, слышав обо всем этом, плакал горько. И помолившись ко Господу и Пресвятой Божией Матери, собрал свое воинство и пошел против нечестивого царя Батыя с воинами своими. И когда вступили в сражение оба воинства, была сеча великая и кровопролитие».
Этот отрывок из «Легенды о граде Китеже» полностью совпадает с историческими событиями, но здесь древний рассказчик добавляет, что князь Георгий был убит нечестивым Батыем в Большом Китеже, куда бежал, спасаясь от татар. И «после того разорения… невидим будет Большой Китеж вплоть до пришествия Христова…» В других преданиях о граде Китеже говорится, что он стал не просто сокрытым, а был затоплен — так сохранил его Господь от поругания нечестивых. Будто бы и по сию пору звонят по ночам колокола затопленных храмов — плывет над тихими водами озера колокольный звон в память о невидимом граде…
Каким-то странным образом переплетаются историческая реальность и духовная, словно в ударе колокола — гулкая тяжесть металла и тончайшие колебания воздуха. И архимандрит Павел — то же непостижимое сочетание реальности житейской, внешней, и невидимой, внутренней. Он одновременно из Мологи и из сокровенного Китежа. И сама-то Молога — и «пьяная», и святая, торгующая и юродствующая, стертая с лица земли и с географической карты, вечная, как Китеж-град…
«Пьяной» прозвали Мологу по причине большого количества питейных заведений — легендарных «70-ти мологских кабаков». А кабаков было много потому, что еще со времен первого мологского князя Михаила, внука Феодора Черного, прославилась отстроенная заново Молога своей роскошной ярмаркой — а где торг, там и питие, и веселье. Ярмарка располагалась сначала в 30-ти верстах выше устья реки Мологи, в Холопьем городке, отчего и называлась Холопьей ярмаркой, а позднее была перенесена прямо к городу, на пойменный Боронишинский луг. До XVI-гo века эта ярмарка считалась первою в России и славилась далеко за пределами государства, но и после того, как значение ее упало в связи с открытием торговли в Нижнем Новгороде и Архангельске, мологские кабаки не закрылись для посетителей, хотя пили здесь уже не больше, чем по всей России… Но прозвище «пьяная Молога» прочно укрепилось за городом.
Древние мологские князья были набожны, храбры и предприимчивы — ведь они происходили из корня святого князя Феодора Ярославича; хранили как зеницу ока наследственную чудотворную икону Тихвинской Богоматери, которую в 1370 (1377) году завещали в Афанасьевский монастырь — сия икона стала древнейшей мо-логской святыней. В отличие от новгородцев, дружили с московскими князьями.
Когда знаменитая ярмарка ушла с берега Мологи, Мо-логская страна постепенно превратилась в глубокую провинцию, жизнь в которой шла из года в год своим чередом в окружении красивейших лесов и исключительно богатых заливных лугов, откуда сено вывозили «на импорт» — за пределы уезда. Лишь Смутные времена потревожили мологжан — немало бед претерпели они от поляков и литовцев. Об этом есть стихотворение у о. Павла:
Поляки ночью темною, пред самым Покровом,
с дружиною наемною сидят перед огнем,
исполнены отвагою, поляки крутят ус,
пришли они ватагою громить Святую Русь.
И с польскою державою пришли из разных стран,
пошли войной неправою враги на россиян.
А там, едва заметная меж сосен и дубов,
во мгле стоит заветная обитель чернецов.
Монахи с верой пламенной во мглу вперили взор,
с смиренною молитвою ведут ночной дозор.
Среди мечей зазубренных, в священных стихарях,
и в панцирях изрубленных, и в шлемах, и в скуфьях.
Не раз они пред битвою, презрев ночной покой,
смиренною молитвою встречали день златой.
Не раз, сверкая взорами, они в глубокий ров
сбивали шестоперами литовских удальцов.
Ни на день в их обители глас Божий не затих.
Блаженные святители в окладах золотых
глядят на них с любовию, святых ликует хор.
Они своею кровию врагу дадут отпор. Трагедия русского раскола тоже не обошла стороной мологскую землю, через которую в 1667 году пролег путь ссыльного патриарха Никона. Бывал здесь, по преданию, и Петр I — с его именем связано развитие судостроительного промысла в Мологе. А уж визиту Павла I в Мо-логу посвящен целый очерк Л. Н. Трефолева. Но такие высокие визиты — скорее исключение, чем правило, они словно подчеркивают невозмутимо спокойное течение мологской уездной жизни. Это внутреннее спокойствие, традиционный вековой уклад, полнота неторопливого бытия — характернейшая черта мологского края. Здесь нет событий, бросающихся в глаза, всё делается словно само собой — строятся храмы, возникают небольшие заводики, проходят ярмарки.
Но есть в мологской земле, в самой ее природе какая-то лирическая жилка, что-то удивительно поэтическое — не случайно этот край привлек внимание такого изысканного ценителя красоты, как граф Алексей Иванович Мусин-Пушкин, который был к тому же знаток древностей, а Молога как раз и не изжила из себя эту древнюю русскую основу. Мало кто знает, что первооткрыватель «Слова о полку Игореве» посвятил целое исследование мологскому Холопьему городку, впоследствии переименованному в Борисоглеб и ставшему графской усадьбой, как и имение Иловна на берегу Мологи, где Алексей. Иванович провел почти безвыездно последние годы жизни, там же он был и похоронен.
Курагины, Волконские, Глебовы, Азанчеевы, Соковнины — всё это старинные дворянские фамилии, представители которых оставили добрый след на мологской земле. А сколько даровитых людей из самого низшего, крепостного сословия дала мологская земля миру!
Единственным и до сих пор нигде в мире не превзойденным остался подвиг Петра Телушкина, выходца из мологской деревеньки Мягра. Жизнь его в какой-то степени символична, словно в ней объединились многие судьбы безвестных русских умельцев: лет 20-ти был продан своей помещицей богатому крестьянину, намеревавшемуся отдать Петра в солдаты вместо своих сыновей, но промыслом Божиим оба сына его умерли, а Телушкин обучился кровельному ремеслу в доме своего названного отца, промышлявшего по кровельному делу в Петербурге. В конце 20-х годов Петропавловский собор в столице срочно потребовал ремонта — необходимо было починить крест и порванные ветром крылья ангела на шпиле собора.
Возводить леса на высоту 140 метров было чрезвычайно дорого. Телушкин в одиночку обдумал идею, как подняться на шпиль без устройства лесов и произвести ремонт.
Сама эта мысль многим казалась настолько безумной, что Петра Телушкина, которому в то время было 27 лет, советовали посадить в «смирительный дом» — дескать, рехнулся парень. Это уникальное восхождение по шпилю Петропавловского собора и ремонт венчающих его креста и ангела почти без страховки (Петр Телушкин воспользовался только веревкой) было осуществлено в октябре 1830 года — в течение двух месяцев бесстрашный умелец ежедневно поднимался на вершину шпиля на работу, собирая толпы народа на площади.
Президент Петербургской Академии художеств А.И. Оленин, наблюдавший за этими восхождениями Телушкина, был так восхищен его подвигом, что написал целую брошюру «О починке креста и ангела на шпиле Петропавловского собора без лесов», а иллюстрации к тексту сделал Федор Григорьевич Солнцев, выпускник Академии и ученик Оленина, и к тому же земляк Петра Телушкина! Выходцы из села Верхне-Никульского Мологского уезда, братья Солнцевы, Федор и Егор, также были крепостными, но исключительная их одаренность обратила на себя внимание графа И. А. Мусина-Пушкина, старшего сына Алексея Ивановича, и Солнцевы были определены в Академию художеств, а отец их получил «вольную». Имена Солнцевых, Федора и Егора, увековечены в художественной археологии, реставрации и этнографии, в стенописях Софийского собора в Киеве и Исаакиевского в Петербурге…