Дождь-городок

Говорят, что нельзя не радоваться, когда любишь, но я не радовался, а мучился, положение складывалось безвыходное. В самом деле, об отношениях, которые связывали нас с Викой, здесь не могло быть и речи. Невозможными были и любые другие отношения. Иногда мне приходила в голову сумасшедшая мысль увезти Светлану из Дождь-городка, однако у меня все-таки хватало ума тешиться ею не слишком долго. И дело, разумеется, заключалось не в том, что у Светланы был ребенок, что она была старше меня. Я еще не миновал того счастливого времени, когда возраст любимой не смущает. Дело было, конечно, в Андрее.

Да, я видел горе в глазах Светланы, когда он, пьяный, стоял, забыв, что нужно снять пальто; я представлял себе, что должна была она испытывать, когда Андрей молчал на педсовете, но я хорошо понимал: все это вовсе не значит, что семьи у них уже нет. И не из тех людей я был, которые способны использовать чужое несчастье. Нанести удар в спину Андрею представлялось мне таким же немыслимым, как и предложить Светлане роль любовницы. Да и не был я настолько самоуверен, чтобы не сомневаться в ее ответных чувствах. Я ведь полюбил ее, а настоящая любовь не может быть самоуверенной.

Оставалось единственное — уехать. Я думал об отъезде, а сам считал, сколько часов осталось до следующего дня, когда я снова смогу увидеть в школе Светлану. Ведь к Ступакам я теперь не ходил. Я боялся прийти и чем-нибудь выдать себя. А пойти хотелось невыносимо.

Но и они не приглашали меня. Каждый день мы виделись в учительской, перекидывались несколькими незначительными словами, даже шутили, однако ни разу ни Андрей, ни Светлана не сказали, как часто говорили раньше: «Что-то вы давно не заглядываете…» Видимо, оба считали, что так лучше, а я, понимая их правоту, был не в силах найти единственное решение и, измучившись в поисках, ждал очередного дня, зная одно: завтра у нее третий урок, а у меня второй, и я буду украдкой смотреть на часы, дожидаясь секунда за секундой звонка… А послезавтра наоборот: у нее второй, а у меня только четвертый, но я приду в школу раньше и буду делать вид, что пришел вовсе не для того, чтобы только увидеть ее на перемене, среди чужих людей, поглощенную обычными учительскими хлопотами и, возможно, совсем не думающую обо мне…

Думали обо мне директор и завуч. Я, видимо, странно вел себя с их точки зрения. Они не знали ничего о том, что волнует меня, чем я живу, и замечали только необъяснимое равнодушие к своим неутомимым маневрам, в котором наверняка видели проявление опасного упрямства.

После выговора я стал истинной притчей во языцех, фамилию мою неустанно склоняли на всех собраниях, педсоветах и совещаниях.

Между прочим, это отличный прием, и его нельзя не оценить. Он позволяет достигать цели с минимальными затратами усилий. Совсем не нужно было выискивать у меня новые грехи, достаточно было почаще повторять и осуждать старые, и все потихоньку убеждались, что учитель я ни к черту: ни с учениками не могу обходиться, ни с родителями, к обязанностям своим отношусь недобросовестно, старших не слушаюсь, ну что еще надо?..

Впрочем, предпринимались и более активные действия. У меня забрали три часа и посадили на строгую ставку. Наверно, с точки зрения Тараса Федоровича это был превосходный удар, а я его принял легко.

Взамен оплачиваемых часов я получил пару общественных нагрузок и тоже особенно не растерялся. Я был рад возможности заполнить свободное время. А аргументация завуча меня даже позабавила. Когда у меня забирали часы, я услышал:

— Вам нужно больше времени, чтобы работать над собой…

А когда подбрасывали нагрузки:

— Вы заняты меньше других.

Так они с Троицким настойчиво загоняли меня в угол, нетерпеливо дожидаясь, когда же наконец сдадут мои нервы.

*

Все покатилось под гору внезапно.

Я говорил, что Тарас Федорович был своего рода гением по составлению расписаний. Теперь я убедился в обратной силе его гениальности, Он умудрился вырвать у меня три часа таким образом, что на каждый потерянный час пришлось по «окну». Особенно противным было «окно» после первого урока во вторник, в день, когда Светлана не имела часов вообще. Но в тот вторник, придя утром, я увидел ее в учительской.

— Почему вы здесь? — спросил я радостно.

— Вера Константиновна просила посидеть в библиотеке…

И она объяснила, почему не могла прийти сегодня Вера Константиновна, наш библиотекарь, и почему она согласилась подменить ее.

Я не слушал подробностей. Это была невиданная удача! Целый час я смогу провести с ней, может быть даже вдвоем, в библиотеке! Ведь это так естественно, что учитель использует свободный час, чтобы поискать что-то в книжках. Даже не верилось в такое везение!

Выскочил я из класса, едва зазвенел звонок. Сунул журнал на полку и, не дожидаясь конца перемены, спустился на первый этаж.

В библиотеке было полно учеников, и все хотели читать про шпионов. Светлана отговаривала их.

— Хочу посмотреть кое-что к уроку, — соврал я весело, и она пропустила меня за перегородку к пыльным стеллажам. Там я взял первый попавшийся в руки томик и стал листать его, поглядывая на часы.

Наконец ребята разбежались по классам, В библиотеке стало пусто и тихо, и я почувствовал, что робею.

Светлана заполняла какую-то карточку.

— Что вы берете?

— Ничего.

— Ничего?

Я не знал, что сказать.

— Там нет того, что я искал.

Хорошо, что она не спросила, что же я искал.

— У вас «окно»?

— Да. Тарас удружил.

— Ну почитайте что-нибудь о шпионах.

— Разве вы не все раздали?

— Нет, есть книжки, которые все уже перечитали по десять раз.

Она протянула мне книжонку в затрепанном переплете,:

— Вот. «Случай в маленьком городке».

— Это не про наш город?

— Не знаю. А разве у нас что-нибудь случается?

— Бывает и у нас…

Я открыл книжку где-то на середине.

«…Весь вечер майор Кузнецов размышлял над загадочной историей, происшедшей в Двуреченске…»

— Хорошая книжка. Но мне не хочется сейчас читать.

— Тогда помогите мне разобраться с карточками.

— С удовольствием.

— Отбирайте все на «М» и «Н».

Я подвинул к себе ящик. Работа была нетрудная. Трудно было сидеть рядом и говорить о чем-то незначительном.

— Ну, как идут дела в новом классе?

Недавно у Светланы забрали девятый, Прасковьин, и дали еще один пятый. Это был своего рода компромисс: Троицкий не хотел перегибать палку, однако Светлана получила кучу новых хлопот и последнее предупреждение.

— И труднее и легче… В младших всегда труднее, но зато их можно учить. И потом меня, кажется, оставили в покое.

— А меня покусывают понемножку.

— Я знаю. Это все из-за меня.

— Ну что вы! После того несчастного педсовета я столько ругался с ними…

— Но началось все тогда. И поэтому…

Она вдруг махнула рукой и не закончила.

— Вовсе не поэтому, — сказал я. — И забудьте эту чепуху. Мои дела не так уж плохи.

Сейчас, когда я сидел рядом с ней и впереди было еще целых тридцать минут, я не врал. Дела шли отлично.

— Николай Сергеевич…

— Да, Светлана Васильевна.

— Я хотела спросить вас…

Кажется, ей тоже было нелегко. Я видел, как тщательно выводила она буквы на карточках. Нет, не тщательно, а слишком старательно, излишне твердо, так что перо драло толстую волокнистую бумагу и разбрызгивало по ней маленькие фиолетовые капельки. А Светлана не видела этих капелек, хотя и смотрела на карточку.

— О чем же вы хотели спросить меня?

— Тогда, у нас, все получилось очень неудобно. Мне неудобно перед вами… и за Андрея тоже…

— А мне за себя.

— За себя? Почему?

— Мне кажется, я как-то помешал вам. Нет, не то… Не вовремя оказался. В общем, если бы я не пришел тогда, было бы лучше…

— Наоборот, хуже! Я бы опять все простила ему…

— Разве он так виноват?