Страница 11 из 20
Марк Тулий Цицерон.
Комышелог, небольшой ныне городок числом жителей редко, разве что в годину опасности нашествия, когда под защиту его стен сбегались жители округ, превышающий тысячу человек, встретил их настороженно – закрытыми воротами. И отворять их перед всадниками и пешим – никто не торопился. Так же неприятно удивили колья, вкопанные в ров, перед стенами – на кольях тех покоились отсеченные гнилые головы и даже живой полутруп поднятого. Нежить посаженная на кол не имела рук и ног, только голову и тело и, видимо, место своего последнего пристанища получила давно – тело иссохло почти совсем, но при виде приближающихся всадников, поднятый, все же смог поднять голову. Он открыл и закрыл с тугим скрипом сухую пасть, но звуков издать не смог. Десятник недовольно поморщился, оглядев его, но копье марать не стал. «Чего это Боеслав так жестоко? На него не похоже!»
– Отворяй! – прочистив глотку, прокричал Лесобор.
– Прочь езжайте! – ответили сверху. – Чужих ратных пущать – не велено!
– Сдурел? – возмутился волколак. – Ты глазья-то разуй, ирод – свои мы ратные.
– Слыхали мы, какая бойня вечером была от таких своих подле городца! Небось, всех погубили, ироды? Тикайте, пока стрелами вас потчевать не стали.
Там, на стенах взаправду, появились сразу несколько отроков с луками наготове.
– Окунь – глянь?! С ними Гзашка-степняк! Связанный!
– Точно, он.
– Ну, так, стало быть, мы друзья, а не вороги? – предположил на это волколак.
– А все едино – отворять ратным – не велено, – насупился первый из говорящих.
– Старшого позови, отрок, – невозмутимо посоветовал Удо. – С ним поговорим.
– А я и есть старшой! – нагло поведал отрок в ответ. – А ну сдриснули, пока я добрый!
– В соплях не запутайся, старшой, – попробовал еще увещевать Удо, хотя было видно, что глаза старика, от такого непочтения к возрасту, медленно наливались кровью. – Мы по делу к посаднику города. Будешь задерживать нас – не избежишь побоев на свою голову.
Сказано было вроде как необидное, но молодой был, видать в той поре взросление, когда дурная щенячья кровь била в голову и за куда меньшие поводы – он пустил стрелу первым. Целил в Удо, но видать, эта же щенячья кровь, заставила спешить от чувства уязвленной собственной важности, а потому пернатая просвистела мимо – сажени на полторы, да с такого близкого расстояния. И быть бы беде, потому как у немчуры с собой было арбалеты, а ребята они были куда как более тертыми, чем глупые отроки на стенах, но вмешался боярин. Желая посмотреть, как будут вести себя чужаки, так и не узнав их цели в этих землях, пребывая в размышлениях, Лисослав, немного задержался со своим вмешательством: теперь, сорвав с себя шлем, чтобы стало видно его всем известную здесь рыжую шевелюру и усатое лицо, бесстрашно выехал к стене.
– Охренели, сучьи дети! Я боярин Лисослав Велимович! Ваш батька клятву давал князю Брячиславу, я ближний боярин его. Запорю до полусмерти кнутом, коль сей же час, не прекратите, щенки позорные!
На стене стушевались – не было тех ратных в туровской земле, кто б не знал боярина Лисослава: слишком многих он лично учил делу ратному и водил под своим началом. Слишком многим он лично – вложил меч в руки на посвящении в этих краях.
Ворота заскрипели, медленно отворяясь, а Лис, так долго не вмешивающийся в конфликт, кляня себя за любопытство, лишь сухо кивнув виновато понурившемуся «старшему» отроку, во-весь опор погнал коня вдоль улочек, туда, где стоял терем посадника.
***
Тяжелый гул многочисленный шагов приближался по коридору. Вех Будимирович пригладил длинные варяжские усы и сглотнул сухим горлом горькую набежавшую слюну. Ему уже доложили, что прибыл посол от Великого князя Киевского Мстислава Владимировича. Тяжела была длань среднего Владимировича – всех одолел в бранях, чести не попятнал. По-хорошему, Веху Ратиславичу, он – не господин и можно бы посла отослать, но с таким человеком как Мстислав – лучше не сориться.
Вех, ставленник еще Владимиров, служил верой и правдой, но кому нужны старые заслуги перед другими князьями, когда случается ТАКОЕ на Руси? Старый варяг вновь утерся рукавом дорогой шелковой рубашки расшитой серебряной канителью узоров – проклятая ткань не впитывала влагу, а только размазывала ее по лицу. С тоской подумал о серебряной фляге со сладким тьмутараканским вином, висящим на спинки его резного кресла. Нельзя. Сейчас – нельзя. Не старость ли говорит в нем? В последнее время он все чаще стал прикладываться к вину, хотя ранее не терпел этот перебродивший сладенький сок ягод, предпочитая ему горечь ячменного пива. Старость не радость – он нынешней весной перевалил через отметку шести десятков лет, и уже не мог, как прежде, лихо запрыгивать на коня без стремян. Давно уже, пожалуй, не мог – у людей старшего поколения время идет по-другому. В молодости – чем-то занят, оглянуться не успел – месяц пробежал, а теперь – то же самое, но уже не месяц, а год.
Старый варяг тряхнул головой, отгоняя пустые, дешевые мысли – все тлен, все сомнения – прах. Здесь – все его. Им честно заработанное, им – добытое в бою. Этот терем, это кресло, это вино, эту дружину и место наместника – он заслужил! Сам, ничьей не подачкой – отвоевал, взял доблестью. Сизый сабельный шрам на загорелой лысине, след удара любимого арсия хузарского кагана, Альпара, он получил, когда нынешний князь киевский – еще в соплях путался! Боялся ли он того, кто девять дней подряд одного за другим, убивал девятерых прославленных воинов-руссов? Нет! Только за честь свою боялся! Он помнил тот молниеносный высверк сабли и помнил свой меч, что падающей звездой блеснул на фоне неба и погас глубоко в груди чужого богатыря. За честь всей рати русичей! А звездочка на челюсти? То дырка оставленная степной стрелой при обороне Киева от печенегов, когда грозный князь Владимир, разбитый с дружиной под Василевым, спешно собирал новую рать против кочевников – и как рубили потом печенегов под стенами?! Честью, славой, доблестью заслужил своего места. И пока он здесь владыка – никто его не испугает, никто не обвинит старого варяга в трусости!
Тяжелые, властные, выделяющиеся средь других шаги по коридору – о, да, это от великого князя. Только лицо, обличенное властью и уверенное в ней, может так нагло топать по чужому терему. Кто это будет? Кого прислал князь, дабы выяснить все вопросы «на местах»? Посадник невольно оглянулся на Оттара. Громадина норег, вечной тенью саженного роста стоящий за его спиной, так же словно почувствовал угрозу, зверовато поводил мощными плечами, опираясь на свою громадную двуручную секиру. И надо ж такому страхолюду уродиться: почти все люди, что обладали схожим исполинским ростом – обычно были сухощавы и имели длинные, долговязые конечности. Только не этот! Этот словно состоял из горы мышц и жил, толстенных бычьих костей и почитался бы былинным богатырем, если бы не его уродство. Природа, верно, посмеялась, наделив его столь внушительными размерами, и сделав волосы, брови и бороду его белее снега, а глаза – мелкими, крысиными недобро выглядывающими из глубокий ям и тяжелых валунов надбровных дуг. Кроме того гигант был словоохотлив не больше чем немой от природы.
– Спокойнее, друг мой, спокойнее, – сказал посадник или ему, или себе.
Дверь со скрипом отворилась, и в палату ввалились сразу множество людей. Они не интересовали наместника, простые отроки из его дружины и его челядь, пусть им, его интересовал только один, которого он сразу же выделил среди всех – по мощной, почти осязаемой, тяжелой ауре звенящей силы. Тяжелый взгляд из-под кустистых бровей – прицельный, внимательный. Княжий человек был довольно высокого роста, но далеко не такого, чтоб казалось невероятным: даже при его нынешней дружине, отроках – и повыше были. Широкие плечи, узкая талия, длинные ухватистые грабки-руки – все, как и положено воину. Сердце старого витязя невольно дрогнуло и радостно затрепыхалось, когда посадник вгляделся в лицо пришедшего.
– Лис? – полуутвердительно вопросил Вех. Поднял руку – челядь и дружина смолкла.