Листопад

— Милан, скорее, они пошли Чарапича расстреливать!

Удивленный неожиданным появлением Горданы, Лабуд не сразу понял смысл ее слов.

— Какого Чарапича?! — воскликнул он.

— У нас в роте всего один Чарапич, а если ты не поспешишь, и его не будет, — ответила она сердито.

Лабуд пулей выскочил из помещения штаба отряда. Несколько человек, и среди них комиссар, устремились было следом за ним, но передумали и вернулись в комнату.

Шумадинец подошел к столу и сел на прежнее место.

— Что, черт возьми, происходит в вашей роте? — нахмурившись, спросил он Гордану. — Ты же секретарь скоевской организации[17]. Как могла ты позволить такое самоуправство? Я был о тебе лучшего мнения и даже собирался предложить твою кандидатуру на должность комиссара роты.

Гордана смотрела на Шумадинца широко открытыми глазами.

— Что я могла сделать? — сказала она тихим голосом. — Когда я пришла в роту, Чарапичу уже был объявлен приговор, и они не стали меня слушать. А Зечевич даже обвинил меня в том, что я защищаю воров.

— Воров? А что Чарапич украл?

— Он съел пайку хлеба и кашу Славки, пока она была на посту. Когда товарищи ехали его упрекать за это, он вышел из себя и заявил, что ему надоело таскаться с нами и что он собирается перейти к четникам.

— Конечно, это серьезный проступок, и Чарапич, видно, из числа нестойких, колеблющихся. Но все равно, без суда расстреливать человека нельзя. Точно ли установлено, что он съел порцию Славки?

— Да, он сам признал это. Правда, сначала отрицал. Дело в том, что он помогал каптенармусу распределять обед между бойцами и ему было поручено выдать порции тем, кто во время обеда стоял на посту…

Славка Попович осталась в роте после смерти мужа и сына. Это была молодая красивая женщина, которой природа дала все, кроме счастья. Убитая горем, она медленно возвращалась к жизни. Трудности партизанской жизни Славка переносила безропотно. Скромная и спокойная, как большинство молодых крестьянок, она старалась быть незаметной. Часто можно было видеть, как, задумавшись, она смотрела вдаль, словно кого-то ожидала. Когда Лабуд предложил Славке стать санитаркой, она отказалась под предлогом того, что не выносит вида раненых и что должна отомстить за своего мужа и сына.

Свои обязанности Славка выполняла безукоризненно. Она добровольно шла на самые трудные задания, а во время остановок и отдыха первой вызывалась идти в охранение. Это было самое трудное из всех дежурств. Нелегко после трудного перехода, когда все тело ломит от усталости и требует отдыха, идти на пост.

В тот день Славка сменилась с поста после обеда. Она очень замерзла и, вернувшись в роту, сразу приникла к печке. Смертельно хотелось спать, и она чувствовала, как глаза закрываются против ее воли.

— Славка, ты не обедала? — спросил ее Зечевич, который следил за сменой часовых. — Тебе обед оставили.

Зечевич повертел головой, ища глазами Чарапича, который спал в отдалении, накрытый своей белой накидкой.

— Павле, где Славкин обед? — подойдя к Чарапичу и растолкав его, спросил Зечевич.

— Какой сейчас может быть обед? Все давно поели, — сонно ответил Чарапич. — Все, что каптенармус мне оставил, я роздал.

— Не мог каптенармус забыть, сколько у него людей на посту. Я сам напоминал ему об этом. Мне кажется, что ты хитришь.

— Влада, я совсем не голодна, — почувствовав, что может вспыхнуть ссора, негромко произнесла Славка. — Оставь его в покое. Мне бы лишь согреться и поспать.

— Нет, я этого так не оставлю, я выясню, где твоя порция, — ответил Зечевич и отправился искать каптенармуса.

Каптенармус спал в соседней комнате. Влада так громко начал его будить, что бойцы, находившиеся в комнате, испуганные, повскакивали.

— Чего ты кричишь, пожар, что ли? — протирая глаза, сердито спросил каптенармус. — Можно бы и потише. В чем дело?

— Дело в том, товарищ каптенармус, что сам ты поел, а часового оставил голодным. Как тебе не стыдно! Я доложу об этом командиру.

— Ничего не пойму. Или я сплю и не могу уразуметь, о чем ты говоришь, или ты пьян и не знаешь сам, что болтаешь. Ты знаешь, Влада, что я всегда часовым оставляю пищу в первую очередь. Пошли спросим Чарапича, что он с ней сделал.

Пока Влада разговаривал с каптенармусом, Чарапич взял карабин и вышел из помещения. Хотел ли он сбежать совсем или же намеревался отсидеться где-нибудь, пока обстановка в роте не успокоится, никто точно не знал.

Зечевич, обнаружив исчезновение Чарапича, схватил винтовку и выскочил на улицу. Следом за ним бросилось еще несколько бойцов, любителей острых ситуаций. В коридоре они едва не сбили с ног Гордану, которая, заслышав шум, вышла из своей комнаты.

Чарапич был уже довольно далеко. Ему оставалось пройти метров пятьдесят до лесной опушки, но его быстро настигли и взяли в кольцо. Бледный и растерянный, стоял он среди партизан, судорожно сжимая в руках свой карабин.

— Что вам от меня надо?! — закричал он. — Что я вам сделал? Дайте мне уйти, куда я хочу!

— Куда же ты направился, хотел бы я знать? — спросил его один из бойцов.

— А тебе какое дело? — возмутился Чарапич. — Я свободный человек и могу идти, куда хочу.

— Хорошо, мы отпустим тебя, но сначала примешь наказание, которое заслужил, — с трудом сдерживая себя, чтобы не перейти на крик, угрожающе произнес Зечевич. — Коль сумел оставить товарища без обеда, умей и наказание за это принять.

— Не оставлял я никого без обеда, меня оболгали. Я взял лишь то, что мне следовало, — ответил Чарапич нервозно.

— Замолчи, враль! — крикнул подбежавший каптенармус. — Ты украл чужой паек! Разве не тебе я его оставил на сохранение? Надо тебя к комиссару отвести, пусть он сам разберется.

— Что ты пугаешь меня комиссаром? Видел я начальников и повыше. — Глаза Чарапича воровски бегали. Вдруг он взорвался: — Надоело мне голодать, не могу больше, понятно? Не верю я больше в ваши выдумки! Сколько раз комиссар обещав, что до рождества с немцами будет покончено и что придут русские. Вы все врете и живете одной ложью. Русских-то нет никаких. Немцы их столицу взяли. А я жить хочу, можете вы это донять?

На мгновение все остолбенели. Бойцам стало как-то нехорошо от слов Чарапича, а некоторые из них даже отвернулись, словно были в чем-то виноваты. Эти люди были готовы пожертвовать собою ради победы, ради торжества идеи. Но они не питали зла к тем, кто отворачивался от них и уходил из отряда. Они понимали, что не у каждого доставало мужества выдержать тяжелые испытания, добровольно пойти на смерть.

Но Чарапич нарушил одну из заповедей партизан: обокрал своего боевого товарища.

— Не придется тебе жить больше, несчастный! — распаляясь, произнес Зечевич. — Уничтожим тебя, как гниду.

— Не имеете права, — храбрился Чарапич, — без суда не имеете права.

— Ты вор, ты нас опозорил.

— Я больше не хочу быть с вами, с меня хватит.

— Может быть, ты намереваешься вернуться к четникам?

— Это тебя не касается! Захочу — к ним пойду, не захочу — брошу винтовку и вернусь домой. Куда пожелаю, туда и пойду, только с вами, свиньями, больше не хочу оставаться. Сыт я от ваших помоев.

— Э, да ты из тех, по кому веревка плачет! — воскликнул Жика Марич, пробившись через толпу бойцов. — Что вы уговариваете его? Разве не видите, что он рехнулся? На такую сволочь ржавого патрона жалко.

Сразу стало тихо. Все замерли в напряженном ожидании.

— Марич дело говорит, — повернувшись к Зечевичу, сказал каптенармус. — Лучше мы его сейчас шлепнем, чем он потом нас будет из-за угла разить.

— Отберите у него винтовку и свяжите! — приказал Зечевич.

— Винтовку не отдам, она моя! — Чарапич сделал шаг в сторону и угрожающе взял винтовку на изготовку. Но на него навалились со всех сторон и вмиг разоружили.

— Не хочется боевой патрон на тебя тратить, не стоишь ты того! — гневно посмотрел Зечевич на Чарапича.

17

СКОЮ — Союз коммунистической молодежи Югославии.