Космаец

— Шуцо, оставь в покое женские ножки, — вернул его к действительности чей-то голос, — передай приказ по цепи — командиры и комиссары рот, к командиру батальона в голову колонны.

— Командиры и комиссары рот, к командиру батальона в голову колонны, — крикнул он через плечо.

— Командиры и комиссары рот… — приказание летело вперед от бойца к бойцу, как вода по камешкам.

Командир батальона, не сходя с коня, остановился на пригорке у дороги и смотрел в бинокль. Колонна медленно двигалась мимо него. На дороге сейчас стало значительно меньше крестьян, а те, что встречались, опешили куда-то и говорили, что немцы в Валеве готовятся к обороне. Это было видно еще и по тому, что всюду вдоль дороги были разбросаны пустые ящики от боеприпасов, клубки колючей проволоки, сломанные колеса телег — чувствовалось, что здесь недавно прошло немало войск. Где-то впереди ухали тяжелые орудия.

— Валево видно в бинокль, — сообщил батальонный командир, когда собрались командиры и комиссары рот, и передал бинокль комиссару батальона. — Мы получили сообщение разведчиков, что немцы сконцентрировали в городе все банды четников, недичевцев, льотичевцев, да и своих батальонов у них не меньше десяти. Город окружен рвами и опоясан сетью колючей проволоки, у них есть несколько артиллерийских батарей.

— Им теперь даже сам господь бог не поможет, — сжал кулаки Космаец, — прижали мы их к стенке, в самую стенку вобьем и кишки выпустим.

— А теперь слушайте задания ротам, — продолжал Павлович и вынул карту из планшетки. — Космаец, ты со своей ротой переходишь в резерв командира бригады, получишь лошадей для себя и для комиссара, а для бойцов — автоматы, вы примете участие только в наступательных боях за город.

— Комиссар, как это тебе нравится?.. — взволнованный этой новостью закричал Космаец, когда командир кончил, и обнял Ристича, забыв в этот момент свою размолвку с ним из-за оружия.

— А ты не очень радуйся, ты получаешь нового комиссара, — сообщил поручник Космайцу. — Ристич с сегодняшнего дня переходит на должность политического комиссара батальона.

— Товарищ поручник, — запротестовал Космаец.

— Это приказ сверху, мы получили его на марше.

— Я не могу оставаться один, у меня столько новых солдат.

— Стева получил повышение.

— Стева комиссар роты? — Космаец усмехнулся. Но сейчас же задумался, а кого же поставить на место Стевы. Старые бойцы растворились среди молодежи, потерялись. Рядовыми осталось всего несколько человек, да и их тоже становится с каждым днем все меньше: одни получают повышения на местах, других переводят в новые батальоны.

Стевы поблизости не было. Космайцу хотелось первому сообщить ему эту новость, он приказал, чтобы политрука первого взвода по цепочке вызвали к командиру роты, и, когда голоса удалились, Космаец услышал звуки двойной свирели — на такой свирели играют только чобаны в горах.

— Товарищ Шустер, кто это так хорошо играет, — спросил Космаец своего связного.

— Швабич, товарищ командир, — ответил Шустер и объяснил: — Тот самый, что испугался немецких самолетов.

Космаец догнал музыканта и несколько минут молча шагал за ним, с наслаждением слушая мелодии, в которых звучало и пение соловья, и звон далеких колокольчиков, и завывание голодных волков, и шум леса под ударами налетающего ветра.

— Хорошо играешь, парень, — похвалил его командир и протянул руку за свирелью. — Дай мне, давно я не держал ее в руках, наверное, уж совсем разучился.

Космаец наклонил голову к плечу, приложил свирель к губам и подул легонько, как дуют дети на горячее молоко. От свирели оторвался тонкий звук, подобный звуку скрипки, и полетел над полем. Молодые бойцы, которые еще не знали своего командира, переглянулись, точно спрашивая друг друга: может, этот тоже вырос где-нибудь рядом с овцами на Медведнике или на Сувоборе?

— Шесть лет я только это и знал — пас овец да играл на свирели, — пояснил командир роты, отдавая инструмент Швабичу.

— Да вы разве были чобаном? — изумился Швабич. — А теперь командир роты.

— А где бы я мог научиться так играть? Ведь и ты был чобаном?

— Да, я пас овец.

— Своих?

— Нет.

— Чужих?

— Угу, чужих. У Джоки Дачича.

— А у Дачича было много овец?

— Много. Больше двух сотен.

— Ох, бедный, — командир роты покачал головой и зацокал языком. Ему вспомнилось, как возмущался отец Джоки, когда ему приказали отдать пять овец.

Джока, который шел вслед за Швабичем, взъерошился, словно наступил босой ногой на уголек, и едва дождался, пока Космаец отойдет в сторону.

— Не можешь, сволочь, держать язык за зубами, — зашипел он на Иоцу.

— Да он меня спрашивал…

— Заруби себе на носу, если окажешь против меня хоть словечко, останешься без своей дурацкой тыквы. Я не для того взял тебя в партизаны, чтобы ты лаял у меня за спиной, а чтобы ты выполнял мои приказания.

— А ты, Джока, мне не начальник.

— Врешь, начальник, а то и побольше. — Дачич придвинулся к Иоце и зашептал: — Я ведь не забыл, что ты был в четниках, стоит мне сказать одно слово, и тебе не миновать петли. Меня они тоже ненавидят, знают, что мы были богатые. Только я знаю, как это дело уладить.

— Как?

— Будешь меня слушаться, сможешь до командира подняться.

— Я?

— Слушай меня. Видишь, как мало осталось старых партизан. Если мы сегодня убьем одного, завтра другого…

— Джока, зачем мне убивать их?

— Молчи, осел вислоухий, — цыкнул на него Дачич и, оглядываясь, не слышит ли кто, прибавил: — Был в четниках, так убивал и теперь должен… Выбирай командиров!

Швабич дрожал, но не от холода, а от страха, не мог уразуметь, в чем дело, не мог понять, почему он должен убивать именно командиров. Напуганный и растерянный, он даже не почувствовал, как по колена завяз в грязи и стоял как пень, о который чешутся свиньи, пока Шустер не толкнул его в спину.

— Эй, земляк, вперед, — крикнул ему связной и потянул за руку. — Давай я тебя на буксир возьму.

Сердце у Иоцы леденело от ужаса, а голова пылала, будто жарилась в раскаленной печи. Он шел, как под действием злых чар, и даже не заметил, как из серого тумана перед партизанами появился город. Вдали белели строения, торчали трубы, как направленные в небо орудия, краснели крыши, все было спокойно и даже таинственно. Но покой был временным, он продолжался до тех пор, пока колонны не вытянулись на открытое поле.

Рота Космайца, переведенная в резерв бригады, двигалась во втором эшелоне по берегу тихой извилистой речки, через какие-то луга, на которых еще стояла некошеная отава.

В сумерки, когда город был уже на расстоянии винтовочного выстрела, вдруг раздался гулкий взрыв, затем второй, третий, среди зеленых лугов поднялись столбы черного дыма, но колонна не остановилась и не оборвалась, бойцы только наклонились пониже и крепче сжали винтовки, а связной бежал вдоль колонны с каким-то приказанием. И вдруг он неожиданно заметил черную каракулевую шапку, прилипшую к берегу реки, и остановился как вкопанный, будто увидел четника.

— Ты что тут делаешь?.. Отстанешь, смотри, вон наши уже дорогу переходят.

Дачич сверкнул на него злыми глазками.

— Я сейчас… Я только вон за нуждой.

— Эх, сволочь, и соврать по-человечески не умеешь. Кто же ходит за нуждой в застегнутых штанах? — Шустер вдруг заметил брошенные на берегу обоймы с патронами и две гранаты. — Ты что, этим вот сходил?

— Да нет, лямка у сумки оторвалась, вот все и просыпалось.

— Ты свои выдумки прибереги для малых детишек. — Связной отбежал на несколько шагов и крикнул: — Не забудь достать из воды то, что ты туда бросил… Вернусь — проверю!

Дачич несколько минут смотрел вслед связному, и с чего кабаньего лица не исчезала ироническая усмешка.

«Совсем испортились наши мужики, — подумал он. — Погляди, как этот бездельник носится, подлизывается, надеется, что ему партизаны после смерти золотой памятник поставят». Он не спеша поднял несколько обойм и одну гранату, а остальное спихнул ногой в воду.