Страница 60 из 68
С самого начала игр Одиссей тщательно и кропотливо выстраивал общую картину. Каждый штрих, каждый символ и событие, любое из испытаний и всё, что они видели и встретили на Планете судьбы, помогало ему понемногу осознавать: что такое Игры Древних, для чего они созданы и почему они именно таковы. Это было непросто — почти все силы и мысли уходили на то, чтобы победить в испытании, дожить до следующего и пройти в новый тур. Никто не давал прямых намёков и не вкладывал чётких смыслов в происходящее вокруг, игрок должен был свести всё воедино сам.
Но если и был во вселенной тот, кто способен из самых диких событий и обстоятельств выстроить логичную картину и в кратчайшие сроки раскрыть её смысл — то это был Одиссей Фокс.
Выживая и оставаясь в игре, порой на волосок от вылета, он шаг за шагом двигался вслепую, спотыкаясь в буйных зарослях своих фантазий и спутанной паутине версий. Раскладывал по сумрачным полочкам своего медленного разума одни догадки и отправлял в забытье другие, иногда спохватывался и возвращал то, от чего отказался… Ткал из осколков мифов и реальностей идеальный, объясняющий все странности нарратив.
И сейчас, когда Одиссей увидел, как синий свет пытается сложиться в фигуру там, где стояла Схазма, но раз за разом не может — он наконец сложил всю картину целиком. И понял.
— Небытие, — резко сказал Фокс.
Вся сила Древних без остатка перешла к Схазме, она взвыла от восторга, пульсируя невыносимой мощью. А человек почувствовал, как растворяется в отсутствии времени и пространства, в пустоте смыслов и помыслов, нулевой сумме несуществующих величин.
Но что-то неуловимое и тонкое удержало его на самом краю. Пронзило и удержало, не дало перестать быть. Поэтому Одиссей ощутил всё то, что произошло следом.
Силы Древних столкнулись с отсутствием сил и взорвались, пытаясь охватить бездонное, в конвульсиях канули в бездну, у которой нет пределов и причин. Всё, что было таким огромным, во мгновение ока стало крошечным и гаснущим без следа. Схазма плакала, как ребёнок, увидев бездну, крича судорожные вопросы и распадаясь на незнающие ответов комки. Её вера в торжество жизни истратилась вместе с ней. Праклетки сопротивлялись удивительно долго, они предали Схазму, как и пророчил Фокс. Они метались и менялись, пытаясь познать несуществующее, эволюционировать вне среды и выжить в нигде.
Но не смогли.
Всё было стёрто, смолкло и умерло, а потом не родилось. Да ничего никогда и не было.
Даже едва существующего Фокса стиснул мучительный спазм распада.
Небытие победило в битве, которая никогда не свершалась.
Человека швырнуло на колени, он вернулся в жизнь, и перед ним зияла бездна, переполненная пустотой. Её хватило бы на тысячи, миллионы галактик, на всю предельность вселенной, на все вселенные, какие можно придумать и вообразить. Её хватило бы на всё.
Одиссей застонал от боли, и это была не боль тела, а страдание сознания, жизни и бытия. Это было то великое знание, в котором крылась бездонная печаль. И он иглой каждого заострённого нерва испытал всепоглощающую тоску, раздирающую его существо, когда понял, почему архаи угасли, познав сущее. Они осознали неизбежность небытия.
Человек увидел, как мал и беззащитен перед бездной, а она безмолвно стирала всё вокруг. Вода исчезла вместе со всеми следами космоса, и Фокс вспомнил, насколько чёрный, бархатный и «пустой» вакуум был осмысленным, разнообразным и живым по сравнению с истинной пустотой…
Фигуры древних и первых рас распались и погасли, не осталось ничего, кроме мёртвой планеты из застывшей чёрной слякоти, и Одиссея Фокса, последнего оплота перед равнодушием небытия.
Его руки начали путаться, фразы теряться, кожа покрываться инеем бесчувственности, а ногти и волосы — расти в никуда; сердце стало стучать тишиной, а разум думать немыслимым; ткань сознания затрепетала, расслаиваясь на ленты сентенций и пунктиры слов.
«Это распад» с трудом вспомнил Одиссей, вцепившись в чёрную слякоть, мёртвую и недвижимую, стараясь ранить пальцы об острые грани, чтобы почувствовать живую боль и продержаться ещё мгновение.
И Мир Ноль спросил человека: «Есть ли спасение?»
А может это он сам спросил себя в последних конвульсиях личности.
Одиссей вспомнил, что случилось с могущественной безымянной расой воителей, которые решили сразиться с небытием — и были стёрты. Вспомнил всё, что узнал на Планете судьбы. И ответил:
— Игра.
Бездна исчезла, будто её и не было. Вода расплескалась вокруг, и человек почувствовал, как по израненным пальцам ползает боль и сочится кровь. Как затекли колени, ноет согнутая поясница и, уж конечно, мстительно жмёт шея. По всем мучительным признакам и полному отсутствию защиты Древних, детектив безошибочно понял, что игры закончены… и он победил.
— Во имя галактики, — выдохнул Фокс, садясь и утирая лицо рукавом, а другой рукой разминая загривок. — Во имя утраченной Земли, мать вашу… сколько можно истязать несчастного старого человека?
Он высказал ещё несколько содержательных архаичных слов и выражений, полных колорита и сильных призывов небесам. Которые, немного упрощая по смыслу, но сохранив суть, можно заменить одним ёмким мелкарианским ругательством: «Шуукана Бюлляшть!!!» Таково было имя самой презираемой и нелюбимой бульбы в истории планеты Мелкар.
Тем временем небеса тоже вернулись из небытия и вольготно раскинулись вокруг планеты, заполняясь мириадами звёзд. Гигантские фигуры первых рас остались тёмными провалами на переливчатом небе, они всё так же склонились и наблюдали за человеком.
А ещё он увидел, как медленно и тихо слякоть повсюду начинает разглаживаться, смягчаться, а прямо напротив и вокруг — неудержимо тянуться вверх. Планета оживала у Одиссея под ногами, и вокруг него возносилось нечто циклопическое и огромное. Красивое. Синяя звезда поднималась всё выше вместе с вершиной строения, которое росло и росло.
Прошла минута, и всё остановилось, детектив поднял голову и невольно охнул от открывшейся красоты. Ночь стала удивительнее и краше: он стоял в центре вавилонской башни, полной арок и переходов, лестниц и альковов. Мощёная гладкими камнями узкая дорожка для одного путника человеческих размеров и пропорций начиналась от его ног и уходила по кругу, постепенно вздымаясь выше.