Сирена

– Ничего они не побоятся! Найдут твое платье, как мое, на берегу реки, и будет удостоверено, что ты потонул так же, как я; вот и все! Это, видно, понравилось им. Мне так с тобой и велено распорядиться!

– Погоди, погоди: значит, тебе, как будто выходит, нужно выбирать между мной и самим собой? Если ты не исполнишь приказания, так они за тебя самого возьмутся?

– В том-то и дело! А мне, я говорю тебе, оставить их нельзя, я нужен здесь теперь!

– Тогда воля твоя, делай, как находишь лучше, исполняй их приказание! – вдруг решительно произнес Елчанинов.

– То есть как «исполняй»?

– Ну да! Проделывай надо мной, что тебе велено.

– Ты шутишь, должно быть?

– Нет, не шучу! Если им понравилось то, как они удалили тебя, так и со мной можно проделать ту же штуку для их удовольствия; пусть завтра утром найдут мою амуницию где-нибудь на острове у Невы, а сам я исчезну. Ты свое дело сделаешь, ну а я, разумеется, сумею как-нибудь спрятаться.

– Вздор ты говоришь, мой милый!

– Отчего же вздор? Если ты мог проделать это, так отчего же я не могу?

Кирш серьезно ответил на это:

– Я – совсем другое дело! Я был человек свободный, ничем не связанный, а у тебя служба, вся карьера еще впереди, да мало того, еще и всякие мечты любовные...

– Про мечты ты оставь! Право, их нет у меня! Какие же могут быть мечты, когда она не только любит другого, но даже его невеста? Вот из-за этого-то я и готов бросить все – и службу, и карьеру, умереть прежним Елчаниновым и стать другим человеком, как ты!

– У тебя есть родственники, мать?

– Правда! Она не переживет известия о моей смерти... Ну, ей можно открыть тайну.

– Открытая тайна уже перестает быть тайной; да и отчаиваться тебе еще нечего. Нет, брат, это все пустяки! Так действовать неладно!

– Да ведь другого выхода нет, а я тебе говорю, что мне во что бы то ни стало нужно вырваться сегодня же из этого погреба.

– Тебе нужно вырваться, но не потому, о чем ты думаешь, а потому, что к завтрашнему утру решено разделаться с тобой, и если ты тут останешься, то придут другие, которые не станут разговаривать, как я.

– Так что же тогда нам остается? Выпустить меня тебе нельзя и исполнить их приказание – тоже. Однако ведь выпустил же ты Станислава?

– Станислав не был поручен мне, и я за него не отвечал. Ты сегодня у двери столовой долго стоял?

– Долго.

– Разговоры Грубера слышал?

– Слышал.

– Ну, так, значит, ты знаешь, что ключ от замка у подвала взял с собой управляющий леди для верности. Таким образом Станислав был под его охраной, и руки у меня были развязаны; я мог спать спокойно, не сторожить подвала, пустить туда тебя и отпереть для тебя замок на двери.

– Да как же ты это сделал, если ключ был у управляющего?

– Экий ты несообразительный! Конечно, у меня другой ключ, о существовании которого отцы иезуиты не подозревают. Со Станиславом вчера я мог чист остаться. А сегодня вся беда в том, что ты именно мне поручен и их ключ передан в мое ведение. Сегодня я за тебя отвечаю; а между тем во что бы то ни стало ты должен выйти!

– Так как же это сделать? – с нетерпением и беспокойством спросил Елчанинов.

– Да очень просто: ногами. Пойдем, и делу конец.

– Ты решился уйти со мной вместе?

– Да нет же! Я останусь, а ты уходи!

– Как же, Кирш? А что с тобой будет?

– Ничего не будет, потому что не должно ничего быть.

– Значит, ты придумал, как вывернуться?

– Пока еще нет, но уверен, что обстоятельства помогут.

– Почему же ты уверен так?

– Потому что наше дело правое. Иди, нечего дольше разговаривать! – и Кирш встал, взял фонарь и, подойдя к двери, отворил ее.

Твердая уверенность Кирша, с которой он вдруг начал говорить и действовать, перешла как-то сама собой и на Елчанинова; он последовал за приятелем.

Кирш, выпустив его, задвинул болт на двери, замкнул замок и запер его.

Они тихо стали подыматься по лестнице.

Когда они вышли на площадку первого этажа, наверху послышались шаги.

Кирш схватил Елчанинова за руку, втащил его в выходившую на площадку дверь кухни и потушил фонарь. Он успел сделать это вовремя, потому что наверху, на лестнице, показался уже свет и кто-то стал спускаться вниз, неторопливо и уверенно.

Как затем выяснилось, это была леди Гариссон. Держа в руках свечу в большом бронзовом подсвечнике, она спустилась с лестницы и остановилась на площадке у двери в кухню.

– Али! – сдерживая голос, позвала она, но все-таки достаточно громко, чтобы быть услышанной. – Али! Вы спите?

Кирш подошел к двери, приотворил ее и просунул голову, крепко, однако, держа дверь за ручку, на случай, если бы леди сделала попытку войти в кухню.

– Вы еще не ложились? – спросила она по-французски.

– Нет, я стерегу заключенного в подвале! – ответил Кирш визгливым голосом арапа, коверкая французский язык.

– А он там, этот заключенный?

– Где же ему и быть? Замок на двери крепок и Али не дремлет. Заключенный там, миледи!

– Проведите меня к нему!

– Я не могу сделать это. Мне не приказано впускать к нему никого.

– Я беру на себя! Вы можете меня послушаться.

– Напрасно, леди, Али знает свой долг и ни за что не нарушит данного ему приказания. Мне не велено даже отворять двери подвала и самому заглядывать туда!

– Так что вы не знаете, кто заключен там?

– Откуда я знаю, миледи?

– Да ведь он уже не первый день здесь; вчера он был освобожден, а сегодня его опять посадили. Вот видите, я знаю! Это бывший слуга маркиза де Трамвиля, и мне надо увидеть его во что бы то ни стало.

– Но все-таки я не могу отворить вам двери, потому что мне не приказано это.

– Тогда дайте мне ключ, я отворю сама!

– Али не дает никому ключа, если не будет иметь на то положительного приказания.

– Я приказываю вам!

– Это для меня не приказание!

Леди Гариссон сделала нетерпеливое движение, нагнулась и тихо шепнула:

– Он жив в сыне!

Тогда Али сделал поклон, приложил руку ко лбу, поспешно достал из кармана ключ и подал ей.

Леди Гариссон взяла и направилась было в сторону подвала, но в это время с верхней площадки лестницы раздался ясный голос:

– Что вы делаете там, леди, и зачем вам понадобилось тревожить ночью Али?