Владлен Бахнов

Не разжимая объятий, атаман хрипло отдал приказ, и не успел еще капитан Петров сойти с трапа, как два дюжих террориста внесли его обратно в самолет и знаками дали понять пилоту, что он может убираться на все четыре стороны. Пассажиры облегченно вздохнули, авиалайнер незамедлительно взлетел и, унося растерянного капитана, стал стремительно набирать высоту.

— Извините, ради бога, где я? — выдохнула наконец Варвара, когда самолет с ее бывшим мужем растаял на горизонте.

— В Сонливии, мой амур Барбара, — ответил, тяжело дыша, атаман. — Миль пардон за то, что я отослал вашего мужа. Он бы только мешал нам, мой амур…

— Благодарю вас, мон ами, — прошептала буфетчица. Они снова слились в поцелуе, и даже рев маленького Орландо не мог прервать их железобетонных объятий.

Первое время прошло как в тумане. Незадачливый капитан уже успел вернуться на родину, отчитаться, вылететь с работы, устроиться на овощную базу, провороваться, получить срок и отбыть в Мордовскую АССР, а Варвара все еще обнималась да целовалась со своим Орландушкой. Ни разу у себя в стекляшке не видела она такого красавца-раскрасавца. И если б кто из подруг сказал ей, что такие бывают, она б все равно не поверила. Разве что только в кино или на обложке журнала «Советский Союз» — да и то навряд ли!

Неизвестно, каким образом влюбленные изъяснялись, но не зря говорят многоопытные французы да Варькина подруга Клашка, что язык любви не требует перевода. И вот, вероятно, на этом самом языке любви Варвара как-то утром с ревностью спросила:

— Что ты, Орлик, с атаманом Маруськой, как с писаной торбой, носишься? Что ты хорошего, извините, ради бога, в этой бабе нашел?.

— Да что ты, мон амур? Какая же Маруська баба? — удивился и даже обиделся Орлик.

— Ну не баба, извините, ради бога, а женщина…

— И вовсе не женщина — Маруська, — снова возразил Орландо.

— Не женщина? А кто же — невинная девица? — ехидно спросила Варвара.

— Маруська не девица! — строго поправил атаман. — Маруська — старый старик.

— Кто?!

— Дед. Дедушка с бородой.

— Да иди ты… — начала было буфетчица, но тут же запнулась и добавила: — Извините, ради бога! Благодарю вас!

— Ты не веришь? А ну-ка вставай! — и атаман рывком поднял Варвару с кровати и прямо в прозрачной ночной рубашке потащил по коридору. Попадавшаяся по дороге охрана деликатно отворачивалась, а Орландо ввел Варвару в свой кабинет, где за его столом на стене висел хорошо знакомый Варваре еще по Вечногорску портрет.

— Вот он! — торжественно сказал Орландо, показывая на портрет. — Вот он, атаман Маруська!

— Да какая же это Маруська? — поразилась Варвара. — Это же Маркс!

— Ну да, я так и говорю!

Туг буфетчица наконец все поняла и захохотала так, что охрана всполошилась и подняла тревогу.

Дело в том, что язык жителей Сонливии отличался одной особенностью: в нем не было гласных, ни одного гласного звука, только согласные. (В нм нблглснх звкв, тлк сглсн, — так бы, примерно, звучала в Сонливии последняя фраза.) И для атамана Орландо имя Маруськи (Мрск) звучало так же почти, как имя основоположника (Мркс). К этому надо добавить, что и об атамане, и об основоположнике он узнал одновременно от одного спившегося анархиста-эмигранта. При Николае Втором этот эмигрант был марксистом-аграрником, а при атамане Маруське министром воздухоплавания. Он-то и обучил Орландо началам политэкономии. И неудивительно, что в голове слаборазвитого Орландо произошла небольшая путаница (в глв слбрзвтг рлнд прзшл птнц), усугубленная отсутствием гласных, и в результате пышнобородая Маруська стала его идейным вдохновителем.

Так в первый раз Варвара обнаружила идейную несостоятельность Орландо. Кое-как ей удалось втолковать Президенту Сонливии, что Маруська — это одно, а Маркс, можно сказать, другое. Орландо подивился образованности своей возлюбленной, но просил о допущенной им ошибке никому не рассказывать. Так в народной памяти он и остался продолжателем дела атамана Маруськи. А между тем, постепенно приходя в себя после достойного легенд и стихотворных эпосов любовного потрясения, бывшая буфетчица стала озираться вокруг и с присущей советским людям зоркостью начала подмечать отдельные недостатки.

— А что это, Орлик, у тебя страна такая отсталая? — опросила однажды во время полуденной сиесты Варвара. — Разве так можно? Вот сделал бы ты свою страну передовой. тебе бы каждый спасибо сказал!

— Не лезь в политику, Варька! — лениво одернул ее атаман.

— Почему это не лезь? Что я, извините, ради бога, меньше других знаю, что ли? Слава богу, восемь классов отбарабанила, чуть в девятый не перешла!

Орландо, опершись на локоть, приподнялся и с новым интересом посмотрел на Барбару. Лично он, Президент Сонливии, окончил два класса церковно-приходской школы и к таким образованным людям, как его возлюбленная, относился с почтением. А Варвара училась все-таки в советской школе, воспитывалась в советском коллективе и высиживала на'советских собраниях, особенно на тех, после которых бывали танцы. Так что в ее сознании навсегда осели готовые, четкие, стандартные определения на все случаи жизни. И она с радостью делилась своими искренними убеждениями с любимым:

— Я лично, Орлик, капитализм не люблю. Я лично против капитализма. И честные люди всей земли против. Потому что при капитализме бедные люди живут бедно, а богатые, наоборот, богато. И это несправедливо! Хотя мне моя подруга Кланя в универмаге итальянскую кофточку купила, так все мужики на меня оглядывались, честное слово! Я вот так иду, а они вот так оглядываются. Очень красивые вещи у капиталистов! И я не люблю этих агрессоров, потому что они поджигатели войны. А зачем нам война? У нас испанские сапоги на двойной платформе продавались, так очередь до «Гастронома» стояла. А я как натянула, мужики так и попадали! На меху сто девяносто рублей. Только моего размера не было. Так что мы хорошо живем, Орлик, что ни выбрасывают, у нас за всем очереди, потому что денег у народа завались, а где крадут — непонятно. Поэтому нам, Орлик, война не нужна. Мы за мир. И ты тоже, Орлик, должен за него бороться. Вот мы тут лежим, а мир разделен на два лагеря. В одном лагере простые люди всей земли, силы мира и безопасности, а в другом лагере, Орлик, агрессоры. Они стремятся подорвать дело мира, Орлик, и не останавливаются ни перед какими, если хочешь знать, провокациями. Противники разрядки, Орлик, не унимаются, я тебе прямо скажу, если враг не сдается, его уничтожают. Так что хочешь не хочешь, а надо выходить в передовики и неустанно заботиться о дальнейшем росте благосостояния народа! — произнеся эту тираду. Варя устало откинулась на подушку, а Орландо оказал:

— Благосостояние. Барбара, это хорошо. Кто же против благосостояния? Только где я его возьму?

— А это, Орлик, просто. Нужно только захотеть, — лениво сказала Варвара и зевнула. — Вот ко мне в стекляшку всякий клиент ходит. Так вот инженер или еще кто попроще берет портвейн-шерибрендиевку, 37 копеек сто граммов, 74 — двести. Приедет начальство, просит коньяк, два рубля сто грамм, а то и два сорок. А это что значит?

— Что? — без особого интереса переспросил атаман.

— А то, что начальство живет лучше, чем не начальство. И чем у тебя будет в стране больше начальников, тем, значит, больше людей хорошо жить станет. А когда у тебя все станут начальниками, тогда и наступит в Сонливии настоящее благосостояние и все смогут пить коньяк.

— А что же эти начальники у меня делать будут? — спросил Орландо.

— А что у нас делают? Друг дружкой командуют, сверху вниз приказы шлют, снизу вверх отчеты посылают, на заседаниях вкалывают… В общем, работы хватает!

И понравилась атаману эта оригинальная идея. И через месяц появилось в стране десять тысяч вновь назначенных начальников, а через три месяца еще двадцать тысяч. В Санкт-Марусине жить стало лучше, жить стало веселей. Тридцать тысяч счастливчиков, получая соответствующие их высоким должностям оклады, тратили, не жалея, свои шальные деньги, и торговля в столице заметно оживилась.