Владлен Бахнов

Капельдинеры являлись надежной опорой министерства культуры, и быть капельдинером считалось весьма престижным. Какой молодой человек не мечтал стать капельлейтенантом. чтобы иметь право спросить у любого гражданина: «Ваши билеты?» и, увидев в его глазах страх и готовность повиноваться, небрежно сказать: «Занимайте ваши места!»

И вот странное дело: не было такого закона, который толковал бы права и обязанности капельдинеров, никто из государственных мужей ни разу официально не высказывался по этому вопросу, но все в Бодливии твердо знали, что права капельдинеров безграничны, а обязанность одна: блюсти интересы министерства культуры.

Но министр культуры, как любил повторять Македонский, дает народу то. что ему необходимо, а именно — культуру. Народ же дает, в свою очередь, министру то, что необходимо ему, министру, а именно — министерство. Министерство делает все для народа, а народ — все для министерства. Народ и министерство едины! — повторял старик Македоныч. И оказалось, что он умеет не только молчать, но и говорить! А поскольку народу в первую очередь нужна культура, почти все остальные министерства были упразднены. Зато в министерстве культуры появились такие отделы, как, например, отдел культуры сельского хозяйства, отдел культуры путей сообщения, отдел культуры иностранных дел, а также отдел культуры государственной безопасности.

Полиции в стране не было, но были культработники — пешие и конные. Они патрулировали улицы и волокли провинившихся в культучастки. Культработники завидовали капельдинерам.

Не было такого закона, не было такого предписания или хотя бы устного указания, но капельдинеры находились на гораздо более высокой ступеньке иерархической лестницы. И с той верхотуры были, вероятно, видны невидимые для простых культработников дали. Но в далекой перспективе каждый культработник мог стать капельдинером и делал все, чтобы поскорей достичь заветной цели.

Македон Македонский сделал для народа все, что обещал. Он упразднил дорогостоящую армию, отменил налоги и дал культуру. Конкретно возросший уровень культуры заключался в том, что в каждой семье был установлен бесплатный цветной телевизор. Для этого, правда, пришлось опять повысить цены на театральные билеты. Но жители Бодливии одно с другим не связывали и горячо благодарили Македонского за бесплатные телевизоры. Они вообще не умели связывать воедино события, и это скрашивало их жизнь. Телевидение тоже скрашивало их жизнь. Оно имело четырнадцать программ, и по всем программам каждый вечер передавали хоккей, перемежая его изредка футболом или баскетболом.

Итак, вечером матч, который смотрели все граждане от мала до велика, на следующий день с утра разговоры об этом матче, а вечером снова матч. В стране было несколько любимых команд, и вместо бывших политических партий теперь существовали кланы болельщиков, вместо политических страстей — спортивные, а вместо политических дискуссий — хоккейно-футбольные свары. Министерство культуры знало, что делало. И даже последние известия читали за кадром, не прекращая показывать на экране хоккей. И постепенно международные события стали для граждан Бодливии ассоциироваться со спортом. И что бы ни происходило в мире, самым главным было все-таки: забросят шайбу или промажут, забьют гол или мяч опять пройдет мимо ворот.

Закон, обязывающий посещать театры, разумеется, оставался в силе, но на сцене шли пьесы только на спортивные темы. В одних драмах герою в ответственный момент предстояло решить, кем быть: хоккеистом или футболистом. И зрители с волнением ждали, что же он выберет для себя и как будет жить дальше. В других, лирических, за героиней одновременно ухаживали футболист и хоккеист. Зрители старались угадать, кого же она предпочтет, но с помощью неуемной фантазии драматурга строптивая героиня отвергала и хоккеиста, и футболиста, предпочтя им баскетболиста… В третьих пьесах, комедийных, герой случайно попадал в чужой город, где его случайно принимали за прославленного футболиста и окружали уважением и почетом. Когда же захватывающий сюжет приближался к роковой развязке и герою грозило позорное разоблачение, то случайно выяснялось, что тот, кого принимали за прославленного футболиста, в действительности — прославленный хоккеист.

Были и увлекательные остросюжетные пьесы, в которых герой, играя в одной команде, в душе был ярым приверженцем другой команды. Разумеется, та команда, за которую он играл, была иностранная, а та, за которую болел, — родная, отечественная. Оказывалось, что героя еще в грудном возрасте похитили из яслей и переправили за границу. Узнав об этом от своей дряхлой матери, которая специально приехала на решающий матч, чтобы открыть глаза своему похищенному сыну, прозревший приводил свою команду к поражению, а тренер в отместку убивал его мамашу как бы нечаянным ударом футбольного мяча в голову.

Были и такие спектакли, в которых, наоборот, в отечественную команду специально засылали иноземного диверсанта-футболиста. чтобы он подорвал моральный дух спортсменов. Но перед вторым таймом негодяя разоблачали. (Когда он переодевался, на его груди случайно обнаруживали сделанную на иностранном языке татуировку.) И отечественная команда опять-таки побеждала с разгромным счетом своих морально нечистоплотных противников.

Однако, несмотря на такие заманчивые и разнообразные спектакли, зрители шли в театр лишь только потому, что их обязывал к этому закон. Если бы не закон и не страх перед капельдинерами, черта с два их заманили бы в театр. Уловив эту тревожную тенденцию, министр культуры и лучший друг зрителей велел продавать наряду с обычными и льготные билеты. Льготные билеты стоили дороже, но лица, купившие их, от посещения театра освобождались, и многие граждане с радостью откупались от зрелищ, хоть и лишались хлеба.

Но при таком положении дальнейшее повышение цен на билеты было неразумным. А в то же время расходы на культурно-массовые мероприятия росли, оснащение капельдинеров современным оружием тоже стоило все дороже, а хоккейно-футбольный психоз достиг апогея, и держаться только на нем было рискованно.

И премьер-капельмейстер, пораскинув серым веществом, решил, что выручить Бодливию и поправить ее финансовые дела может только какой-нибудь надежный, хорошо проверенный, серьезный враг.

Да, да, генеральный брандмайор понимал этот политический парадокс, хоть в бытность актером из серьезных государственных деятелей играл только тень отца Гамлета.

— Нужен враг, — сказал Македонский заведующему отделом культуры иностранных дел.

— Простите, маэстро? — не понял заведующий.

— Нужен коварный, непримиримый, безжалостный, вооруженный до зубов враг! Есть у нас такой?

— Откуда? — извиняясь, развел руками заведующий. — У нас никогда врагов не было!

— Так будут! — стукнул кулаком по столу Македонский.

— Да кто же с нами враждовать станет? Кому мы, извините за выражение, нужны?

— Пойми, заведующий, — сказал задушевно и ласково Главный рабочий сцены. — нельзя нам без врага. Кто заставит народ любить нас. если не враг? Кто еще сильней сплотит вокруг нас наш народ, если не враг? Кто еще заставит наш замечательный народ пойти на новые лишения? Кто еще и еще раз сможет поднять цены на билеты? Враг, только враг! Так что ищи врага. Время не терпит. Лошади поданы!

И заведующий, тронутый — тем, что с ним говорили так задушевно и доверительно, пообещал найти врага, чего бы это ни стоило!

И вот по дипломатическим каналам Бодливии стала искать честного, преданного врага. Конечно, если бы Генеральный брандмайор посоветовался со стариком Глузманом, тот бы сразу подсказал ему, где искать врага. Но премьер-капельмейстер не знал о существовании Абрама Марковича. А зря! «Если я не ошибаюсь, — думал пенсионер международного значения, сидя в привычном одиночестве на балконе, — если я, конечно, не ошибаюсь, у адмиралиссимуса Кастракки есть серьезные проблемы… Обещал он перегнать Америку? Еще как обещал! Перегнал он ее? Еще как не перегнал! И с каждым днем не перегоняет все больше… Очереди недовольны. Очереди, между прочим, всегда недовольны, на то они и очереди. Народ единодушно одобряет, а очереди в это же время недовольно ворчат. И если народ проводит в очередях слишком много времени, он перестает быть народом и превращается в очередь. Это народ, может быть, безмолвствует, а очередь скандалит! Очередь злится и хочет знать, почему она все время должна стоять в очереди? Ей нужна конкретная причина. И если причина находится, очереди сразу становится легче. Народу не легче, а очереди легче! Это ее особенность… И адмиралиссимусу придется-таки эту причину изобрести.