Владлен Бахнов

Фельетонист, честно говоря, был разочарован столь мизерной и эфемерной благодарностью короля. К тому же он испугался, не зная, как посмотрят на королевские фокусы в редакции и не попрут ли его, советского журналиста-фельетониста, за связь с сыном-дворянином из газеты. Однако никаких неприятностей не последовало. Отдел кадров не реагировал, редактор, не имея указаний, дружелюбно помалкивал. И, постепенно успокоившись. Данилов стал окольными путями выяснять, считается ли почетное звание дворянина потомственным. Но ответить на этот вопрос толком никто не мог, а послать запрос непосредственно королю фельетонист как-то постеснялся. Он деликатным был, этот человек, и под грубой фельетонийской кожей скрывалось нежное, легко ранимое сердце.

И тут кто-то из близких надоумил Данилова обратиться в посольство.

Бамбукия была такой крохотной и бедной страной, что посольство ее помещалось не в тихом уютном особняке, не в многоэтажном доме — нет, посольство Великого Королевства занимало всего две комнаты в коммунальной малонаселенной квартире. В одной комнате была канцелярия (офис), во второй — жил посол, который по совместительству за полставки служил в своем посольстве шофером, а еще за полставки сотрудничал в местных компетентных органах, куда регулярно писал на самого себя подробные доносы.

Вежливый, равнодушный посол объяснил Данилову, что по законам Бамбукии пожалованное королем дворянское звание к потомкам не переходит, но зато имеет обратную силу и распространяется на предков, то есть на отца, деда, прадеда и так далее до седьмого колена. После этого дипломат угостил журналиста чаем с мятными пряниками и, поговорив о погоде в Бамбукии, вежливо проводил его до дверей.

От посла Данилов уходил в странном состоянии. Что же получалось? Получалось, что и сам он, член Союза советских журналистов, и отец его, некогда популярный холодный сапожник, и дед, знаменитый городской золотарь, и прадед, прославленный конокрад губернского масштаба. все они теперь были дворянами. Пусть не российскими, а бамбукскими — все равно: дворянин он везде дворянин. А то, что не местный, а иноземный, так в этом есть даже что-то усиливающее эту самую дворянскую голубизну. Вон как в России раньше котировались французские дворяне — будь здоров!

С незнакомым интересом стал прислушиваться к себе Данилов и услышал, как в жилах его плещется чистопородная дворянская кровь, а в железах внутренней секреции играют древние аристократические гены и хромосомы.

Впервые в жизни Данилов стал интересоваться своей генеалогией и помимо сапожника, золотаря и конокрада нашел среди своих предков со стороны матери барского кучера Севастьяна, который теоретически вполне мог быть незаконным сыном своего барина, который гипотетически вполне мог соблазнить дворовую девку Пелагею. Барином же был известный предводитель дворянства Данилов-Задунайский. Так что в жилах Семена Данилова действительно могла плескаться голубая дворянская кровь, несколько, правда, разбавленная кровью приказчиков, половых, конюхов и прочих лиц не совсем аристократического происхождения…

Не прошло и недели, а вечногорский газетчик уже привык к мысли о том, что он бамбукский дворянин и происходит из древнего аристократического рода. Мысленно он уже называл себя не Даниловым, а Д аниловым. Долгими зимними вечерами он набрасывал эскизы своего фамильного герба, напоминавшего помесь значка ГТО со знаком Отличника боевой и политической подготовки. Затем он старательно выпиливал лобзиком из фанеры этот замысловатый герб и, когда кропотливая работа наконец была закончена, в Бамбукии свершилась революция, и первым ее декретом были упразднены дворянские звания и привилегии.

Случившееся больно ударило по интересам Д’Анилова, и он объявил себя монархистом. То есть, разумеется, он никому об этом, кроме жены, не объявлял, но в душе твердо верил, что отныне он убежденный сторонник монархии.

Впервые в жизни у него появились хоть какие-то убеждения. И он проникся к себе уважением — т. е. опять-таки впервые в жизни изведал незнакомое ему чувство, о котором только читал в книгах да писал в своих фельетонах.

Вскоре убежденному приверженцу монархии удалось раздобыть полустертый медальон с изображением генерала Скобелева. Принимая героя Плевны не то за Николая Первого, не то за Александра Второго, Данилов приделал к медальону цепочку и стал его носить на своей волосатой груди под теплой нижней рубахой. Совершив этот вызывающе смелый, граничивший с отчаянным безрассудством поступок, журналист проникся еще большим уважением к своей свободомыслящей личности.

Причем внешне в жизни газетчика ничего не изменилось, и он по-прежнему писал фельетоны, в которых бесстрашно бичевал тружеников прилавка, разоблачал сантехников и клеймил капиталистов — в действительности все это делал не прежний Данилов, а новый. Новый презирал и свои фельетоны, и редактора, и газету, и тех, кто читал его фельетоны. Новый Д'Анилов твердо знал, что при монархии и сантехники вкалывали бы как следует, и труженики прилавка бы трудились, и он сам не мучился бы над фельетонами, а был бы главным редактором газеты «Вечерний Монархист».

Империалистам же теперь от фельетониста доставалось пуще прежнего. Во-первых, он как настоящий дворянин не уважал всяких Дюпонов, Рокфеллеров и прочих выскочек-буржуа. А во-вторых, он не мог простить империалистам то, что они проспали революцию в Бамбукии. Есть у них в конце концов ЦРУ или нет?! Так куда же оно, черт возьми, смотрит?! Вот она, их хваленая демократия! Взяточничество, коррупция! Нет, монархия, только монархия! И не какая-нибудь там просвещенная, ограниченная… Только абсолютная монархия может спасти мир!

Таковы были на текущий момент политические убеждения Данилова. И когда на газетном профсоюзном собрании кто-то предложил избрать фельетониста в местком, он сам отвел свою кандидатуру.

— Я не могу быть членом месткома, — побледнев, твердо сказал он.

— Почему? — закричали присутствующие.

— У меня есть причины…

— Какие? Какие такие причины? — не унималось собрание.

— Я… я, видите ли. монархист, — еще более побледнев, признался газетчик.

— Смешно! Это не причина для самоотвода, — сказал председатель.

— Бросьте валять дурака!

Так в месткоме профсоюза работников печати появился первый монархист.

…А между тем в компетентные органы поступил очередной рапорт бамбукского посла. После свержения короля посол в Бамбукию возвращаться не захотел и попросил убежища в своей коммунальной квартире. А так как новое революционное правительство в Бамбукии затеяло сразу же какие-то темные махинации с империалистами и начало разнузданную антисоветскую кампанию, Москва стала на сторону свергнутого короля и оставила королевского посла в столице. Дипломатической работы у посла, естественно, не было никакой, посольской зарплаты он не получал, и единственными кормильцами его стали теперь компетентные органы. Поэтому донесения бывшего посла становились все более пространными и велеречивыми. С утра до вечера посол на машинке кропотливо отстукивал свои послания. Он был трудолюбив, как дятел, ибо ему, как дятлу, хотелось есть.

Многословные и малоинтересные сочинения посла читать ленились и разве что иногда бегло просматривали и подшивали в толстую картонную папку.

И вот из очередного донесения стало известно, что некий Данилов интересовался правами бамбукских дворян. А так как любой интерес к любым правам всегда подозрителен, а все подозрительное находится в компетенции компетентных органов, Данилова вызвали.

Разговаривал с ним майор Зубатых. С ходу беря быка за рога, майор спросил, почему Данилов не указывал в анкетах своего дворянского происхождения? Фельетонист попытался объяснить, что тогда, когда он заполнял анкеты, он еще не был дворянином. Но этот довод майора не убедил.

— Нам известно, что ваш отец был дворянином, не так ли? — спросил Зубатых.

— Что вы! Он был холодным сапожником на углу Первомайской и Восьмимартовской.