Страница 17 из 28
Евдоким внимательно наблюдал за непрошеными гостями. Тон разговора, манера поведения не выдавали в них никаких дурных замыслов. Так, во всяком случае, казалось на первый взгляд. На чалышский берег их занес случайный ветер или, скорее всего, темные дела. Не ради же прогулки они пластались на веслах всю ночь. Но о своих делах они ему все равно не расскажут. Евдоким сходил за дровами и растопил печь. Федор постоял около нее, погрел над плитой руки, затем подмигнул Гошке. Тот попросил Канунникова проводить его до лодки.
— Сходи сам, кобеля я подержу, — сказал Евдоким, которому не хотелось оставлять Наталью один на один с незнакомцем.
Гошка сходил на берег и принес бутылку водки. Пить с Гнедых не входило в намерения Евдокима, но по закону гостеприимства пришлось ставить закуску. Он положил на стол малосольных ельцов и вяленого язя. Наталья вылила из чугунка в чашку вчерашний разогретый суп. Гости жадно глядели на еду. Гошка даже сглотнул слюну. Федор взял у него из рук бутылку, разлил водку по кружкам.
— За встречу, — произнес Гошка и, не чокаясь, выпил водку залпом. — А ты чего не пьешь? — мотнув головой, обратился он к Евдокиму. — Иль не рад?
Канунников не спеша очистил ельца, положил его на стол и только после этого выпил, чтобы не вызывать у гостей подозрения. Федор с Гошкой, торопливо работая ложками, ели похлебку.
— Так и живешь бобылем? — спросила Наталья, покачивая на руках сына.
— Вот уляжется немного смута, женюсь, — ответил Гнедых и было непонятно, говорит он это всерьез или шутит.
— Так ведь улеглась вроде. Война кончилась.
— Что же вы тогда сюда забрались? — повернулся на скамейке Гошка.
— Мы для антиресу. — Наталья попыталась улыбнуться, но вместо этого у нее на лице появилась кислая гримаса.
— Федотовы, Князевы, Бурлаковы, Харины — да разве всех перечислишь, кто побросал свои дома и для антиресу подался из своей деревни невесть куда, — произнес Гошка.
Всех, кого он назвал, хорошо знала Наталья. Это были крестьяне, имевшие хорошие дворы и кое-что на подворье. С дочкой Князева, Татьяной, они были подругами. Неужели и они оставили родное село?
— Куда же они разъехались-то? — спросила Наталья.
— Поспали бы мы сейчас, — перевел разговор на другую тему Гошка. — Без отдыха до Усть-Чалыша не доплыть.
Евдоким обратил внимание, как зыркнул на него Федор, и понял, что Гошка сболтнул лишнее. Наталья, которой вдруг стало жаль Гошку, положив на кровать сына, сняла со стены одежонку, постелила гостям на полу у самой печки. Они тут же направились к постели.
— Народу у тебя много бывает? — спросил Канунникова Федор, разматывая портянки.
— Кто сюда поедет? — пожал плечами Евдоким.
— Ну вот мы же приехали, — сказал Федор и стал устраиваться на постели. Гошка уже лежал у печки с закрытыми глазами.
— За целый год первый раз навестили, — ответил Евдоким. — Когда появитесь еще?
Федор не ответил. Он лег на постель, подложив вместо подушки под голову свернутую телогрейку.
Сон гостей был тревожным. Федор несколько раз стонал долгим протяжным стоном. Гошка вздрагивал, его руки дергались, будто лежали отдельно от тела. Но усталость гостей была настолько велика, что они не проснулись, даже когда заплакал ребенок.
Часа через два Евдоким услышал отдаленный стук мотора. Он понял, что это возвращается катер. Евдоким сначала выглянул в окно, потом сел у стола, стал скручивать цигарку. Федор зашевелился. Открыл один глаз, долго и пристально смотрел на Евдокима, потом подскочил на полу и заорал, как ошпаренный:
— Катер идет!
Гошка вскочил с постели, налетел грудью на стол, стукнулся лицом об оконную раму. В его руке уже был сапог, он стал натягивать его на босую ногу. Но, вспомнив о портянках, кинулся к печке.
— Чего ты шеборшишься? Сядь и надень сапоги! — строго приказал Гошке пришедший в себя Федор. И тут же спросил у Евдокима:
— Катер пристанет?
— Прошлый раз приставал, — ответил Евдоким.
— Не надо, чтобы нас видели, — сказал Федор. — Мы уйдем, а потом вернемся.
— А лодка? — спросил Евдоким. — Она же на берегу.
— Вот черт. Придумай что-нибудь. Скажи, что из Лугового.
Федор постоял у порога, подождал, пока Гошка наденет сапоги и они вышли из избы. Обошли сплетенную из прутьев стайку, в которой Евдоким держал корову, и торопливо направились к забоке. Катер уже разворачивался против течения, чтобы пристать к берегу, и Евдоким вышел его встречать. На палубе, как и в прошлый раз, стоял Овсянников в своем парусиновом дождевике.
— Удивился, что рано возвращаемся? — спросил он после того, как они поздоровались. — Дела торопят. Весна, дорог нет. А у колхозников к началу посевной должно быть все, что им необходимо.
Евдоким ничего не ответил, ждал, что скажет дальше представитель пароходства. Однако вместо продолжения делового разговора тот неожиданно предложил пообедать.
— Давай к нам в каюту, там уже все готово, — сказал он.
И, увидев нерешительность Канунникова, добавил: — Пошли, пошли. Там поговорим.
Евдоким прошел по гремящей железной палубе и спустился в каюту. На судне он был впервые, поэтому на все смотрел с интересом. В каюте были две двухъярусные кровати, стол, железная печка. На иллюминаторах висели светлые ситцевые занавески, придававшие помещению домашний уют. Стол стоял в узком проходе между кроватями, поэтому они одновременно служили сиденьями. Евдоким сел с краю, снял с головы картуз, пригладил волосы ладонью.
Обед у Овсянникова был скромный. Хозяин катера высыпал из чугунка в железную чашку картошку в мундирах, поставил баночку с крупной солью и бидон молока, которым, по всей видимости, разжился в Луговом. Тут же в каюту, грохоча сапогами по железным ступенькам, скатились капитан с мотористом и палубным матросом.
— Может, рыбки принести? — оглядывая стол, осторожно предложил Евдоким. — Надысь елец хорошо попался, уже усолел.
Капитан вопросительно посмотрел на Овсянникова. Тот взял в руки горячую картошку, покатал ее на ладонях и произнес:
— Чего вы на меня так смотрите? Пусть Мишка сбегает.
Белобрысый матрос с белыми, выцветшими ресницами опрометью кинулся из каюты.
— Ведерко захвати! — уже вдогонку крикнул ему Овсянников.
Кованные сапоги застучали по железу палубы, слышно было, как под тяжестью матроса заскрипел трап. Через минуту палуба заскрипела снова и Мишка показался в дверях каюты. В руках у него было полное ведерко соленых ельцов. Наталья не поскупилась и наложила их с верхом. Мужики молча приступили к еде.
Канунников все ждал начала разговора. Он понимал, что пригласили его сюда не для того, чтобы составить застольную компанию. Из головы не выходили Гошка с Федором. Если они напакостили где-то, к ответу могут привлечь и его. Скажут — укрывает преступников. Евдоким скользил взглядом по лицам людей, сидевших за столом. Команда, казалось, настолько увлеклась обедом, что не замечала сидящего за столом постороннего человека. Между тем, ни к картошке, ни к рыбе он не притронулся. Это заметил лишь Овсянников.
— Ты чего не ешь? — спросил он, пододвигая чашку. — Бери картошку. Она у нас не хуже твоей рыбы.
Овсянников достал картофелину, положил перед Евдокимом. Очистил свою, разрезал на ломтики, посыпал солью. Поднял глаза на Евдокима и сказал без перехода, словно продолжая начатую мысль:
— Бакенщика на этом месте хотим посадить. — И начал есть картошку, запивая ее молоком.
Евдоким, будто не слыша, о чем идет речь, достал кисет и начал скручивать цигарку, нарочито тщательно слюнить бумажку. У самого, между тем, в голове крутилась только одна мысль: если возьмут в бакенщики, значит ни Зиновьев, никто другой уже не могут стронуть его отсюда.
— Чего молчишь? — в упор глядя на него, спросил Овсянников. — Ведь речь идет о тебе.
— Не молчу, думаю, — медленно произнес Евдоким.
— Негоже мне единоличника покрывать, но выхода нету, — глядя на Евдокима, сказал Овсянников. — Пока найдем человека, привезем его сюда, обустроим, потеряем время. А оно сейчас дороже золота. Утешаю себя тем, что хоть какую-то пользу государству приносить будешь.