Последняя пристань

— Для тебя почти задаром, — отвечал Евдоким. — Беру только коню на овес. На некормленом коне домой не доедешь.

Он тут же доставал еще несколько рыбин и протягивал их женщине. Какое-то время она стояла в замешательстве, потом широко раскрывала сумку и Евдоким ссыпал в нее свой товар. Покупательница уходила, а он, широко улыбаясь, зазывал следующую.

С этой улыбкой он и встретил Гошку Гнедых. Евдоким еще издали обратил внимание на толстомордого мужика в сдвинутой на затылок шапке, освободившей светлый буйный чуб. Но узнал его лишь тогда, когда Гошка подошел вплотную и удивленно развел руки:

— Ба, кого я вижу!

От Гошки, как всегда, слегка несло винным перегаром. Он тоже был родом из Оленихи, но уехал оттуда раньше Евдокима. Отец его имел мельницу, которую незадолго до коллективизации продал не очень зажиточному крестьянину, решившему разбогатеть на мукомольном деле. У того не хватило денег и, чтобы рассчитаться, он отвел на базар последнюю корову. Через полгода его раскулачили и сослали в Туруханск. Мельницу передали в колхоз и Гнедых-старший устроился на нее мельником. Но об этом Евдоким узнал от Гошки позже.

— Хитрым оказался батя, не так ли? — рассмеявшись, спросил он Евдокима. — Не продай мельницу, быть бы ему в Туруханске.

Такие хитрости Евдокиму, привыкшему жить по совести, были поперек горла. «Утопили человека, — подумал он, глядя на лоснящегося Гошку, — и теперь радуются». Гошка был в новеньком полушубке и добротных валенках с загнутыми голенищами, и Канунников подумал, что свои обновки он, наверняка, справил на деньги, полученные за проданную отцом мельницу. И от этого ему еще больше расхотелось видеть бывшего односельчанина.

Канунников недолюбливал Гошку. Когда-то они вместе ухаживали за Натальей. Оба расшибались, чтобы понравиться ей. Но если Евдоким добивался ее благосклонности затем, чтобы жениться, то Гошка — лишь позабавиться. В деревне была одна девушка, поверившая ему. Гошка увивался за ней целый год.

А когда она сказала, что у них будет ребенок, разлюбил на следующий день. Братья обманутой собирались убить его. Однако Гнедых вовремя исчез из Оленихи и появился только через год, когда страсти остыли и девичий позор немного забылся. Встреча с Гошкой не очень обрадовала Евдокима.

— Где живешь-то? — спросил Гнедых. — Уехал из села и след простыл.

Врать Евдоким не умел, поэтому пришлось рассказать, куда забросила судьба.

— Так это твоя изба стоит на Чалыше между Луговым и Омутянкой? — удивился Гошка.

— Моя, — ответил Евдоким, опустив глаза и шаркнув по снегу подошвой валенка.

— Ну что же, может, и правильно, — пожал плечами Гошка.

Больше говорить было не о чем. О своей жизни Гошка не рассказывал, да Евдокиму и не хотелось расспрашивать о ней. Друзьями они никогда не были. Немного постояв около Канунникова, Гнедых попрощался и пошел. О Наталье он даже не спросил.

Но когда Гошка отошел на несколько шагов, Евдоким все же окликнул его. Тот остановился.

— В Оленихе-то давно был? — спросил Канунников.

— Да уж месяц как, ежели не более. А что?

— Я ведь уж почти год, как оттуда уехал. Интересно узнать, чем там люди живут.

— Избу твою на дрова разобрали, — сказал Гошка. — Но коли хочешь назад воротиться, пустых домов там много стоит. Недавно ослободил избу Данила Червяков.

— Как ослободил? — не понял Евдоким.

— Сослали его. Корову, дурак, не хотел в колхоз отдавать. Она у него рекордистка.

— А с девчонками что? У него же четыре дочки, одна другой меньше.

— Их тоже вместе с ним. Они теперь — дети затаившегося кулака.

— Дрыгин сослал, что ли? — спросил Евдоким.

— А вот представь себе, Дрыгин за него заступался. Ручаюсь, говорит, как за самого себя. Никакой он незатаившийся. Да кто его слушать будет? Сейчас решают другие.

Гошка постоял еще немного все так же на некотором расстоянии от Евдокима, но, не дождавшись новых вопросов, повернулся и тут же затерялся среди людей, пришедших на ярмарку.

У Канунникова пропал всякий интерес к торговле. Он уже не суетился, не сиял ослепительной улыбкой. Ему было жалко Червякова, тихого, трудолюбивого мужика, всю жизнь копавшегося на своей пашне. Уж, казалось, осторожнее его не было никого в деревне. А вот тоже не уберегся, подумал Евдоким.

Продав оставшуюся рыбу, он решил купить бутылку водки и отметить завершение торговли с судовым механиком. У винной лавки Евдоким снова столкнулся с Гошкой. Поглядывая на Канунникова, он о чем-то беседовал с чернявым, азиатского вида мужиком.

Евдокима поразила его внешность. Был он широкоплеч, с длинными, почти до самых колен руками. Маленькие, глубоко спрятанные глаза его казались злыми и жесткими. Он не посмотрел, а полоснул взглядом по Евдокиму.

— Решил обмыть удачную торговлю? — улыбнувшись, спросил Евдокима Гошка. — Давай с нами.

Он отвернул полу полушубка, показывая торчащую из кармана бутылку водки с белой сургучной головкой. Канунников отрицательно покачал головой.

— Чего так? — Гошка снова слегка улыбнулся, приоткрыв крупные белые зубы. — Али разбогател настолько, что и знаться не хочешь?

За сегодняшний день Канунников заработал приличную сумму, но богатым себя не считал. Поэтому буркнул, стараясь быстрее пройти мимо Гнедых:

— С чего мне богатеть-то? У меня мельницы нету.

Гошка пропустил его слова мимо ушей, толкнул локтем в бок своего товарища и полез за пазуху, доставая не то деньги, не то какие-то бумаги. Евдоким шагнул к лавке, оттесняя плечом чернявого.

— Домой-то когда? — спросил его Гошка.

— Сегодня, — ответил Канунников, обрадовавшись тому, что наконец-то миновал злосчастную парочку и теперь может дотянуться рукой до двери винной лавки.

— Не боишься на ночь глядя? — Гошка, видать, ни за что не хотел отпускать Евдокима.

— Кого мне бояться? — не оборачиваясь, ответил Канунников и зашел в лавку.

Когда он вышел оттуда, ни Гошки, ни его дружка уже не было. Евдоким сел в сани и поехал в приютивший его дом. Надо было рассчитаться за постой, перекусить и отогреться.

В доме механика пахло щами и стряпней. Канунникову до того захотелось есть, что даже засосало под ложечкой. Он провел на улице целый день и за все время не взял в рот маковой росинки. Из комнаты вышел хозяин в чистой рубахе, надетой, по всей видимости, специально к празднику. Разгладив ее ладонью на животе, он спросил Евдокима:

— Отторговался?

— Да, — ответил Евдоким и достал из кармана полушубка бутылку водки. — Обмыть надо.

Он поставил ее на стол, снял шубу, повесил на крючок у двери и остановился у порога, ожидая, что скажет хозяин. Тот приказал жене накрывать на стол, затем обратился к Евдокиму:

— Проходи, садись. За день-то, небось, настоялся.

Хозяйка налила им по большой чашке щей с мясом, поставила тарелку пирогов с осердием. Потом подала два пустых граненых стакана и ушла в горницу. Евдоким распечатал бутылку, налил по половине стакана себе и хозяину. Выпили молча. Евдоким начал хлебать горячие щи, чувствуя, как по телу разливается тепло.

— Озяб, поди? — спросил механик, подняв глаза на Канунникова.

— Да оно, вроде, и не холодно, а когда день простоишь на снегу, кости чувствуют, — засмеялся Евдоким.

Он снова потянулся за бутылкой, хозяин подставил ему пустой стакан. Евдоким закусил пирогом, который показался ему необычайно вкусным. Сначала он не мог понять, отчего этот вкус. Потом сообразил: осердие пережаривали с луком. Евдоким с Натальей не ели лука уже почти год. Свой не вырастили, а купить было не на что. Да и негде. В Луговом базара не было, а в лавке лук не продают.

После того, как выпили всю бутылку и Канунников отодвинул от себя пустую чашку, хозяин спросил его, когда он думает ехать домой.

— Сейчас и поеду, — сказал Евдоким, поднимаясь из-за стола.

— Неспокойно на дорогах нонче стало, — заметил хозяин. — Говорят, какие-то пришлые шалят. Может, останешься ночевать?

— Да нет, мне к жене надо, — твердо заявил Евдоким. — А потом какая разница — день или ночь? По этой дороге и днем народ не шибко ездит.